Петербург для двоих. Сонечка. Часть 12

Уже в дверях, она обернулась и спросила:

— А ты меня встретишь сегодня после конференции?

— Могла бы и не спрашивать! Я обязательно приду тебя послушать и посмотреть презентацию! Мне хочется понаблюдать за залом, подслушать, что о тебе говорят? Я буду твоим тайным, да что скрывать, явным агентом.

— А куда мы после этого пойдем?

— Ну, предлагать после научной конференции забуриться в Эрмитаж, это себя не уважать!

— А почему? Я вычитала, что на третьем этаже есть экспозиция экспрессионистов. Матисс, Гоген, Ван Гог...

Она не успела договорить как я её прервал.

— Твоя информация очень устарела. Ты, наверное изучала путеводитель по Эрмитажу, который я подарил Славке на его день рождения?

— Точно, ты угадал. Блин, там же ещё дарственная надпись: «Славке, в день двадцатилетия».

—Вот видишь, это было давным давно. А сейчас французы «переехали».

— Далеко? Надеюсь не в Париж и не в провинцию Шампань?

— Нет, не далеко! В здание Главного Штаба, слева от Арки. Всего лишь на сто метров южнее. Оттуда тоже виден Александрийский столп.

— Вознесся выше я главою непокорной, Александрийского столпа,  — подхватила знакомые всем русским людям строки Соня. Кстати, это правда, что он, этот «столп» или колонна, держится только на силе тяжести и никак не закреплен.

— Ну, я не знаю,  — я впервые задумался над тем, что впаривали мне в течении жизни разные экскурсоводы,  — версия правдоподобна, но так это или нет, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Во всяком случае, она стоит, и даже не пострадала во время воин и наводнений. Тридцати метровая, кажется, колонна, плюс шестиметровая статуя ангела на верху, да и постамент. Стоит, зараза, уже почти двести лет, и даже крена никакого не обнаруживают ученые.

— Ну и что ты скажешь про мой доклад?

— Сонечка, ты была потрясающе красива, уверена в себе. А этот твой строгий деловой костюм...

— А ты хотел бы, чтобы я была в короткой юбочке и в маечке с глубоким декольте?

— Ну что ты, я просто слышал, как двое молодых парней обсуждали твой костюм и пытались тебя раздеть. Один даже заметил, что ты без лифчика. Но, какой-то серьезный ученый попросил их разговаривать тише, внимательно слушал твой доклад и делал записи в блокноте. Да и вообще, аудитория была внимательна. И ещё одна старая дева фыркнула, когда по окончании ведущий подал тебе руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам с кафедры, повернула ко мне лицо и презрительно сказала:

— Слов нет, превратили серьезное заведение в подиум.

— Выходит, я провалилась?

— Да нет же, уверяю тебя, после тебя, как раз, один из молодых людей поднялся на кафедру и так заикался, краснел, мыкал, что его никто не слышал.

Мы сидели с Сонечкой в кафе в новых залах Эрмитажа «под Аркой Главного штаба», пили кофе, отдыхали и лениво переговаривались:

— Что-то я устала, дядя Саша, ходить по этим полупустым галереям.

— Мне тоже, Соня, непривычно. В Зимнем дворце в каждом зале картина на картине, а 

здесь «просторно». Честно признаться, я здесь впервые, и для меня это как-то непривычно. Не найти всё, сразу. Где Матисс, где Ван Гог или Писсарро? Привык за пятьдесят, пожалуй, лет, что французы всегда на третьем этаже. Сядешь на кушетку у окна в зале Матисса, за спиной Дворцовая и «столп» на фоне арки, перед тобой кружат в бешеном танце обнаженные фигуры.

И в очередной раз Сонечка меня удивила.

— У Матисса три чистых краски всего: зеленая, синяя и красная, а какая гармония, как передана динамика, экспрессия?

— Ну, ты Сонечка, в очередной раз меня поражаешь,  — смутился я,  — откуда у тебя такие глубокие познания в теории живописи?

— Да, какие там познания,  — смутилась она,  — так, нахваталась верхушек. Читала много, готовилась к встрече, если честно, хотела тебя поразить знаниями. Я же провинциалка, и комплекс у меня соответствующий. А, в общем, я довольна сегодняшним днем. Больше всего хотела в живую увидеть Ван Гога. Как я обожаю его краски, особенно желтый цвет. Охру его не спутаешь ни с чем. Летний зной на его картинах чувствуешь кожей. Все, почему-то думают, что у нас в Сибири морозы круглый год. А, на самом деле летом у нас жара, как в Африке. И, такие же краски, когда пшеница колосится, и зной, точно, как на картинах Ван Гога.

А ещё я люблю его «ночные» картины. Залитый желтизной электрический свет террас уличных кафе, отраженые в воде дорожки фонарей. Темно-синяя вода реки и дорожка, убегающая вдаль, переливающийся желтый свет в водной ряби. У нас, на Обском море точно такие же огни, и такие же дорожки по воде, только у Ван Гога это Франция.

— Сонька, ну хватит комплексовать. Красота она же не зависит от места. Вот, мы сейчас с тобой не в Париже, а, глянь за окно. Солнце садится, его отблески отражаются в стеклах домов. И эта красота ласкает наши с тобой души, и отражается в них! А, в Париже сейчас, может быть, дождь, и люди спешат по бульварам, спасаясь от него с помощью зонтов и плевать им в этот момент на красоты Елисейского дворца и Триумфальной арки.

— Нет, ты глянь на эти подсолнухи? Охра просто зашкаливает. Я даже чувствую эту жару. А вот ночные картины Ван Гога построены на контрасте. Желтый цвет электрического тепла и синий — ночной прохлады. А на подсолнухах он просто тренировался дома в жару. Ведь писать красками на жаре тяжело.

— Оттого у него и психоз обострился, когда он жил с Гогеном в Арле.

— Какой психоз?  — Соня вскинула на меня свои глазки,  — впервые слышу!

— Ну, ты даешь! А про то, что он себе ухо бритвой отрезал тоже не слышала? Нормальный человек может отрезать себе хоть что-нибудь? Нет, он сделает это только в приступе душевной болезни.

— Дядя Сашулька, ну какой ты иногда занудный бываешь! Пусть ты сто раз прав, но никакой болезнью не объяснишь его умение вызывать такие эмоции. Смотришь на 

его картины, и такое спокойствие они вызывают в душе. У него звезды как фейерверки, пшениые поля — постель, на которой хочется поваляться. Хихи!

— Почему ты хихикаешь?

— Просто представила, что мы сейчас вернемся в твою квартиру и поваляемся. Впереди два выходных дня, никуда не нужно спешить.

— А как же экскурсия?

— Ну—это не в счет! Это же не работа, а удовольствие. Сидишь в кресле с любимым человеком, теле гид говорит:

— А сейчас справа вы видите здание Михайловского замка. Павел Первый построил его специально для того, чтобы защититься от возможного заговора.

— Тоже знания, почерпнутые из Славкиного путеводителя?

— Да нет, фильм смотрела «Бедный бедный Павел». Не видел чёли? Сухоруков, Янковский!

— Янковский, наверное, играл Павла? Представляю! Задумчивый взгляд, умный вид, спокойствие и рассудительность? А Павел был взрывной, взбалмошный, импульсивный!

— Дядя Шурка,  — Сонечка набросилась на меня и стала бить своими маленькими кулачками оп спине,  — я тебя сейчас изобью.

— За что?  — удивился я.

— Янковский мой идеал!

— И что? Это же не значит ничего. Я про него вообще и слова не промолвил. Его режиссер заставил играть Павла так, как он описан в сценарии. Соня, сдаюсь.

— На тебя дядя Сашунька невозможно сердится.