Хорошая баба или Баба заставила мужика лизать пизду

Становилось прохладнее.

За слегка перекошенным окном простиралась широкая деревенская дорога с глубокими колеями от редких проезжающих машин, почтовыми ящиками с выцветшей и облупившейся голубой краской и неуступчивым фонарным столбом из серого безразличного бетона, гордо возвышающимся над низкими домами.

Тишина.

Лишь изредка переговариваются соседские собаки, распугивая ворон, усевшихся на деревянный забор. Полный кот, сохранивший за прожитые годы ловкость и любопытство, шевелит выгоревшую траву. Бесшумно, но решительно, грозовые тучи затягивают низкое осеннее небо.

•  •  •

После смерти бабушки дом, который она берегла, с прекрасным яблочным садом, небольшими огородами и другими пристройками, опустел. Он обветшал, лишившись постоянного ухода и тепла домашнего очага. Завял.

Мама и сестра старались ухаживать за хозяйством, ожидая неизвестно чего, по очереди приезжая и страдая от одиночества, тоски и упадка в некогда знакомых и солнечных местах.

Этим летом дежурила тетя. Она следила за несуществующими посадками... самодостаточными яблонями... начинала, но так и не начала ремонт маленькой кухни... одним словом, проводила время в праздности, навещая давно забытых подруг и воспоминания, и за три с лишним месяца своего пребывания рассорилась со всеми, с кем только могла и даже чуть больше.

После её отъезда в доме ничего не осталось. Ни крошки хлеба, ни общих сбережений, оставленных для ремонта, оплаты коммунальных услуг и на случай непредвиденных обстоятельств. Ни дров, необходимых для работы бани, без которой было негде помыться и привести себя в порядок... запустение и упадок, упадок и запустение перед неизбежно надвигающейся зимой.

•  •  •

В таких условиях многие бы уже давно отказались от безнадежного дела, но мама... мама была другим человеком. Она, конечно, поворчала, но отказываться от мнимого долга не собиралась, твердо решив стойко перенести все трудности лишенного удобств уединенного существования.

И мы с папой, конечно, помогали по мере сил, приезжая каждые выходные с радостным настроением и решительным энтузиазмом. Перетаскивали. Забивали гвозди. Восстанавливали.

Так и проходили темные осенние дни, медленно проплывая за окнами старого дома калейдоскопом серых красок.

К сожалению, из-за навалившейся нагрузки, в этом месяце папе не удалось вырваться на очередную поездку.

Некоторые вещи остались незавершенными, и ближе к вечеру очередного дня, уставшая после подготовки цветника к зиме мама столкнулась еще и с катастрофической нехваткой дров.

Предыдущий поставщик, наш давний знакомый, куда-то пропал, и нам пришлось заказать вместо привычных аккуратных и, самое главное, уже готовых поленьев, массивные чурбаны сомнительного качества.

Особо не расстроились. Да, придется еще поколоть. Да, качество уже не то, и нет какого-то... натурального запаха что ли... но сэкономили же. Чем не плюс?

Не стали зацикливаться. Наколотили. Затопили. Оставили про запас на пару-тройку недель. На будущее, которое, как оказалось, наступило слишком быстро из-за изменившихся условий.

Мама устало вытащила топор и с новой силой вонзила металлический наконечник в слишком крепкую преграду.

(хрясь)

Получилось. На этот раз получилось.

Привычным движением ноги отпихнула кривые и неказистые дровишки. С тяжелым вздохом вытерла со лба пот. Устала. Очень устала.

— Да что ж Вы так мучаетесь? — вдруг донесся откуда-то из-за забора низкий мужской голос.

Мама встрепенулась, почти отвыкшая от живого общения после долгих дней молчаливого одиночества.

— Что-что? — строго переспросила она, разглядывая подозрительно знакомого бородача.

— Не пугайтесь. Владимир, — представился мужчина с теплой улыбкой, — Я Ваш сосед. Ухаживаю за дедом. Вы, наверное, меня совсем не помните, но я Вас хорошо помню. И Вашу сестру. И Вашу маму, Царствие ей небесное.

Мама смягчилась. Как же она могла не узнать? Сосед. Высокий мужчина, буквально излучающий силу. С густой, но короткой бородой, добрыми глазами и, как говорится, золотыми руками. Много кому помогал по поселку и с приборами, и с водой, и с ремонтом... да и у себя, то есть у деда, за прошедший год отремонтировал забор, сарай, а недавно взялся за баню...

— Ох, Владимир, напугали меня, — вымученно улыбнулась мама, — Я уже совсем отвыкла с людьми разговаривать в такой тишине.

— Да ладно Вам, какая тишина? У нас, вон, целый день если не стучат, то сверлят или пилят, — не переставал улыбаться мужчина, махнув куда-то на ту сторону дороги, где раскинулись его "угодья".

— Хех, ну, нам, городским, всяко тишина. После шума улиц-то.

— И то верно, — кивнул гость.

Мама покрутила в руках колун, осторожно поправляя лямку пропитанной потом серой майки без рукавов. Не в таком виде она привыкла встречать гостей... да и быть, в целом... длинные каштаново-рыжие волосы сбились, неприятно прилипая к раскрасневшемуся потному лицу. Домашняя майка, никоим образом не прикрывающая руки с немногочисленными ссадинами, вымокла, приклеиваясь к разгоряченному телу. Старые штаны, с налипшей пылью и стружкой, местами дырявые кроссовки, использующиеся "для огорода"... все это не придавало ей должного вида.

— Так... — немного смутилась мама, накидывая на себя осеннюю курточку и до сих пор не понимая цели разговора, — Что-то случилось?

— Да, случилось. Не могу я спокойно смотреть, как Вы тут мучаетесь с этими поленьями. Слушайте, честное слово, меня совесть заест, если я не помогу как-то.

— Ой, да бросьте...

— Нет, нет! Не начинайте даже. Ваша мама мне, да и деду моему не раз помогала. Мы ж тут, как родные все! Так что я в стороне никак остаться не могу. Давайте, хоть я их нарублю, — обвел рукой вытащенные из сарая пни Владимир, — Или, давайте, я своих дровишек принесу. Хоть растопите без лишних проблем.

— Да нет, что Вы...

— Я ж понимаю, что после Вашей сестры тут... раздрай полный. Она, вон, бегала туда-сюда, палец о палец не ударила. Перессорилась со всеми. Переругалась и уехала, а Вы тут теперь убирай, да восстанавливай.

Мама молчала.

— У меня все равно баня на ремонте. Столько не нужно. А так, хоть Вам помогу.

Мама помялась.

— Да ладно Вам, не чужие же!

— Ну, хорошо... но, чужого мне не надо. Вот, если Вам не сложно... тут немного осталось... этого должно хватить...

— Ни слова боле, — заулыбался Владимир, проходя в только что открытые ворота.

И все стало как-то заметно легче.

Оказывается, и поговорить с кем есть. И усталость, после нескончаемых подготовок к зиме, не такая уж всепоглощающая. Стало... как-то спокойнее... пусть и не как в детстве, но, все же... не одна на улице. Не окружена запертыми за высокими заборами людьми, плюющими на чужие горести.

— Владимир, — не выдержала мама, — Давайте я хоть денег Вам заплачу. Или, может, по ремонту что-то из города привезти надо, чтобы Вы не мотались лишний раз. Я мужу скажу, все привезет.

Мужчина мотнул головой, мощным ударом раскалывая очередной обрубок.

— Ну неудобно мне. Я все понимаю, но так тоже нельзя!

— Да о чем разговор? — небрежно бросил сосед, — Пару дровишек наколотить? Забудьте и не переживайте. Тут, раз, два и делов-то...

— Нет, — строго отрезала мама, — Давайте так, у Вас же баня на ремонте, правильно? Так, давайте, сегодня и Вы тоже попользуетесь плодами своих трудов. Я, все равно, не долго там вожусь. Жара еще до утра остается. После меня, ближе к ночи, сходите, попаритесь, отдохнете. Выходные же, в конце концов, ну?

— Да куда мне! — усмехнулся мужчина, — Это у Вас водопровод не налажен. У меня то и душ есть, для таких нужд.

— Ага, — моментально отрезала мама, — А это еще я "городская"! То душ, а то баня.

Помолчав немного, мужчина распрямился, удерживая в руках увесистую стопку новых дровишек, готовых к дальнейшей транспортировке.

— Уговорили, — утвердительно кивнул он, зажмурившись для усиления жеста, — Банька, так банька.

Мама проверяла выстиранное накануне полотенце, когда звонок вырвал её из собственных раздумий.

— Ну, принимайте гостей, хозяюшка! — заулыбался мужчина, слабо освещаемый желтовато-оранжевым светом небольшого фонаря у ворот.

— Ох, Вы уже... — растеряно ответила улыбкой мама, — А я еще... ну, давайте, давайте тогда Вы первее...

— Не-не-не! Ни в коем случае! — прервал её Володя, — Мне тут, как будто, идти невесть сколько. Попозже, так попозже. Я никуда не тороплюсь.

— Спасибо...

— А Вы не желаете? — спросил мужчина, поблескивая в тусклом свете небольшой бутылкой — Настойка высший сорт. Можно и перед, можно и после. Тут, всего ничего, зато вкус... ох... сам ручаюсь. Дед, как никак, делал.

— Ой, не-не, — помотала мама головой, — Я ж не пью совсем.

— А, понимаю-понимаю. Ну, тогда, без вопросов. Чуть позже зайду.

— Договорились.

Хорошо протопив старое помещение, мама устало опустилась на подбитую к стене скамью, наслаждаясь плотным жаром и влажностью.

— Уф, — блаженно выдохнула она, чувствуя, как дышит её кожа, как всю её медленно обволакивает теплое спокойствие, выпрыскивая из тела все заботы и усталость, через обильно выделяющийся пот, который она тут же смахивала небольшой мочалочкой, предварительно смоченной в холодной воде.

Она размеренно дышала, наблюдая, как кожа на её зрелом животе плавно натягивается и тут же расслабляется. Мысли путались, будто замерли, и мать позволила себе расслабиться, растекаясь по небольшой скамье. Раздвинув ноги и закинув руки за голову, она наслаждалась возможностью раскрыться, полностью обнажиться в тепле, смело показывать все свои сокровенные места и чувствовать, как медленно нагреваются её груди, как набухают нежные соски, как приятное возбуждение растекается по отдыхающему телу. Как устало шлепается жирок на бедрах, как старая скамья разделяет её пышные ягодицы, впиваясь в блестящую белоснежную кожу, очерченную строгими формами купальника, контрастирующего с "дачным загаром"...

Она немного поерзала, отодвигаясь ближе к стене. Струйки пота настойчиво преодолевали складки, стекая все ниже, огибая набухшие половые губы, плавно скользя по вытянутой ноге и следуя формам ступни...

Приятно.

Огонь мерно потрескивал за стеной. Кожа липко чмокала. Где-то за занавешенным окошком яблоня скрипела на осеннем ветру.

Приятно.

Вдруг раздался ещё один скрип. Ближе. Совсем рядом.

Мать открыла глаза и взвизгнула, увидев, как в комнату входит полностью обнаженный Владимир, заполняя своим мощным телом весь дверной проем.

— ЧТО ВЫ ТУТ ДЕЛАЕТЕ?! ПО... ПОДОЖДИТЕ!! — кричала она, вскакивая и тщетно прикрывая руками груди и пах, пытаясь выбежать из комнаты.

Мужчина не отвечал. Молча, он положил свою огромную ладонь ей на плечо и уверенным движением усадил обратно на скамью, подходя вплотную и слегка наклоняясь, чтобы не удариться о потолок.

— ОТПУСТИТЕ! СЛЫШИТЕ?! НЕМЕДЛЕННО ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!! — сопротивлялась мать, понимая, что победить ей не удастся.

Член Владимира... огромный, скрытый в густых темных зарослях, с устрашающей бардовой головкой, маячил перед её лицом, почти касаясь её одновременно разгневанного и испуганного лица. В нос ударил резкий запах... отвратительный запах немытого мужского тела... и вдруг сверху что-то полилось! Брызги попадали на её ресницы и губы, стекая по вздутому венами стволу и частично проливаясь на пол...

— Тихо, — спокойно произнес мужчина, перемещая ладонь с её плеча на голову и слегка сжимая, показывая, что не потерпит никакого своеволия.

— Х... хватит! Хватит!! Слышите?! Прекратите!

Владимир опустился ниже и, без лишних слов и движений, втолкнул смазанную неизвестной жидкостью огромную головку в её лоно, болезненно растягивая его.

— О-о-о... — замерла мать, неожиданно для себя выдавливая сдавленный стон удовольствия и ощущая, как её медленно насаживают на толстый стержень.

Мужчина не останавливался, сначала чуть отступая, но затем с новой силой подпирая. Продавливал. Сминал её влагалище, грубо проникая все глубже, больно скользя по изнывающим стенкам взрослой женщины.

Мать кричала, пытаясь осознать, как её влагалище хаотично сжимается, беспомощно хлюпая по неумолимо вталкиваемому члену. Понимает, что не сможет сопротивляться, что не сбросит его с себя, что не сможет... он наваливается сильнее. Все так же спокойно, мощным толчком окончательно вбивая её, верещащую что-то нечленораздельное, сначала в стену, затем в скамью. Закрепляет, медленно опуская на её пылающее тело тяжелые руки и, очередным уверенным движением, заставляет протяжно застонать, слабо дергаясь от нового удара удовольствия.

— Нет, нет... по... пожалуйста... перестаньте... хватит... прошу вас... хватит... Хватит! Пожалуйста!! А... а-а... а-а-а, — стонала мать, обхватывая дрожащими руками нависшего мужчину, в безумии водя пальцами по его мускулистой спине, по разгоряченным бокам и напрягшимся ягодицам.

— Тихо-тихо, не шуми, — продолжал мужчина, не впечатленный истерикой партнерши.

— Я... я не могу... не могу больше... не... Бля... бля... б... больно... м-м-мне... а... А-А! Б... больно! БОЛЬНО!

Разогретые жаром груди, жадно хлюпнув взбитым потом, жалобно расплющивались по её скрученному в конвульсиях телу, когда неумолимый натиск волосатого мужского торса снова прибивал её к расшатанной скамье. Руки беспомощно падали, глаза заливали выступившие слезы, стекающие по щекам, а из горла, предательского горла, в такт настойчивым толчкам, выплескивались лишь стоны, подмахивающие неконтролируемому удовольствию.

— Нет... нет-нет-нет... А-ах! А-а-а! Д... д-да... а-а-ах... ах... По... а-а-а-о-о... О-О-О!

Мощный мужской стержень продолжал набухать и расти внутри неё. Расширяться. Заполнять её. Забивать. Снова. Снова. Глубже. Глубже. Раздвигать, раздирать весь её живот, все её тело, выбивая удобные ему формы.

— В... выньте... не-е-ет! Пожалуйста! Мн... мне больно... — в глупом исступлении билась мать, словно молодая девушка, впервые принимающая ухажера.

Но мужчине было все равно. Он знал и чувствовал, что разворачивает её изнутри, без всякого стеснения и сочувствия. Толчок. Чуть назад. Ещё толчок. Со скрипом. Сильнее. Она должна привыкнуть. Для неё это неминуемо, пусть она и не догадывается об этом в безумии собственного сознания. Она привыкнет. Поноет, покричит, но привыкнет, искренне наслаждаясь процессом.

— Не могу, — выплевывала мать сквозь сбившееся дыхание, — Не могу! Не могу, не могу, не могу!!!

— Тихо. Тихо. Сейчас уже кончишь, — ласково успокаивал её низкий мужской голос сверху.

Сжатая в мускулистых тисках, мать заходилась ужасной дрожью. Непроизвольно болтала ногами под настойчивым мужским телом. Сильнее вдавливала в себя партнера дрожащими руками, зарываясь лицом в складки его кожи, в его волосатую грудь и подмышки, разящие застоявшимся мужским потом, мужской силой... мужчиной... мужчиной...

— А... А-А-А-А!! А-А... А-А-А-А! Б... бля... нет-нет!! Нет! Не-е-е-ет!! А-А-А-А... А-А!!

Оргазм. Боль и удовольствие сливались воедино, накрывая её с головой, когда Владимир увесистым ударом сбивал её куда-то в самый низ. Она ревела. Орала, как последняя шлюха, распрыскивая скопившиеся на подбородке слюни. Облитая его потом, облепившем все её тело, она билась, билась, билась... кричала, просила, стонала, полной грудью вбирая пропахший сексом раскаленный воздух... и в этот же момент, удовольствие тысячью игл раздирало её натянутые мышцы, уставшие руки, напрягшиеся ноги, чавкающую вагину с громадным, пробитым почти до самого конца тоннелем, доверху забитым мужским мясом...

— ЕЩЕ!! ЕЩЕ!! Еще! Ещ.. а-а... а...

Он отпускал её. Неторопливо, по-хозяйски, упираясь руками в более удобную позу, по бокам успокоившегося тела и, смотря матери прямо в помутненные глаза, забивал, наконец, резким движением свой член до упора, финальным рывком ощущая желанное сопротивление шейки матки женщины на раскрасневшейся головке.

Осенний ветер разыгрался не на шутку, с новой и новой силой налетая на полусонные яблони. Шелестел разноцветной листвой, вплетая собственные трели в сдавленные крики, стоны удовольствия и чавканье совокупляющихся тел где-то за небольшим запотевшим окошком, тускло поигрывающим светом.

Все не закончилось быстро... да и не собиралось изначально.

Владимир, полностью властвуя над лишенной чувств матерью, без устали драл и драл её с невероятным блаженством, влажным расслаблением на конце почти взорвавшегося члена. Теперь он мог сполна утолить своё желание, свою страсть, что мать, своим поведением, своей независимостью и решимостью сопротивляться окружающему упадку, вскармливала в нем на протяжении долгих дней наблюдений со стороны.

Вскоре её вагина сдалась, не в силах выдержать долбежку на истощение. Обвыклась, притерлась к гигантским размерам и теперь лишь слабой тенью, мягким покровом облизывала скользящий то вглубь, то наружу вздутый от переполненного удовольствия член. Но он не собирался заканчивать на этой победе. Не собирался отпускать её так быстро. Не собирался давать ей поблажек. Не торопясь, каждым размеренным вгоном, каждым мощным толчком об стонущую матку, вновь и вновь он распалял в ней с новой силой желание стонать, кричать и сотрясаться в бездумном удовольствии.

— О-о-ох, — закряхтел раскрасневшийся мужчина, полностью вынимая пульсирующий прибор из разъебанного "рукава".

Мать не двигалась, тихо поскуливая промеж собственного прерывистого, тяжелого дыхания.

— Хорошая ты баба, — улыбнулся Владимир, с нескрываемой гордостью наблюдая за изливающимися из искореженной вагины вязкими потоками смазки поддавшейся женщины, — И за хозяйством следишь, когда вокруг такой пиздец. И гордостью отбрыкиваешься, когда помощь предлагают. И благодарной умеешь быть... да?

— В... всунь... об... ратно... — простонала мать, ощущая, как накаленный воздух бани осторожно проникает в её бардовое распахнутое лоно.

— О-о, вот это уже интереснее! — легонько хлопнул он её по лобку, — Ни слова боле.

— П... плавнее... — бормотала мать, но тут же натягивалась как струна, ощущая, как в неё с новой силой впихивают почти готовый разрядиться болт.

Её никто не слушал. Здесь и сейчас права на что-то влиять, кем-то командовать она не имела. Растеряла под нависшим мужским достоинством.

Когда голова Владимира заняла своё место, глубоко проникая в измученную матку, мать, жалобно стонущая, окончательно сдалась, обессиленно обмочив лобок партнера унизительной струей мочи, которую она уже не могла сдержать.

Вслед за ней зарычал и Владимир, изливая горячую сперму прямо в матку своей партнерши, обжигая её внутренности избытком семени, который начал медленно скапливаться у растянутого входа, у основания погруженного члена, образуя мутные молочные капли, изредка падающие вниз.

Они находились в предбаннике.

Мать хотела было обернуться полотенцем, но Владимир, своим спокойным голосом, посоветовал ей этого не делать... и она послушалась.

— За тебя! — громко произнес он, протягивая женщине один из стаканов, наполненных красноватой настойкой.

— Я... — начала было отказываться мать, но, встретившись с серьезным взглядом мужчины, молча приняла напиток.

Выпила. Вкусно. Действительно, вкусно.

— А что касается того, что я сказал, — как бы невзначай продолжил мужчина, возясь с закуской на маленьком столике, — это чистая правда. Я просто очарован твоей решимостью. Какая ты женщина! Ты и сына воспитаешь, и дом приведешь в порядок, и дрова, если нужно, наколешь из последних сил... Так надо! Ух...

Мать улыбнулась, чувствуя, как очередная порция молочной жидкости из её влагалища глухо разбивается о её неприкрытую ступню.

Становилось холоднее.

За маленьким, занавешенным окном в ночной тьме тонул знакомый матери с детства яблоневый сад, мерцал светом в окнах старый домик, а непреклонный фонарный столб из серого бетона по-прежнему гордо возвышался.

Тишина.

Лишь чавкающие звуки и сдавленные стоны, доносящиеся из предбанника, нарушали ночной покой спящей деревни.

Сдавленные стоны и гортанные звуки матери, лежащей на полу между волосатыми ногами Владимира.

Матери, с жадностью обсасывающей огромный и сытный член, принесший ей долгожданное облегчение.