28. Роман. Толтек. Аэромир. ИИ Импрессио. Секс роман

ТОЛТЕК. АЭРОМИР.

ОДА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

ИИ ИМПРЕССИО.

28-1.

Василий обхватил руками голову и, сидя неподвижно, внимательно вглядывался в отраженье под тенью собственного силуэта на плоскости кабинетного стола.

Под зеркалом лака, в глуби полировки торцы волокон срезанного корня сгруппировались в разностильные пучки, а дальше — в тяжёлые корявые стволы сплотились, — упав в скульптуру узловатую стола ноги опорной.

Изогнутые корни виртуозный столяр объединил в искусный прорезной горельеф, нанизанный на одной оси продольной. Пучок за пучком, срастил волокна в единый бесконечности скульптурный символ. Зажатый меж столешницей и постаментом, сей «мёбиус» разрастался к полу, двоился и перевернутый тонул, в глубинах, глянцевых паркета...

Тоже и стулья — восемнадцать оскульптуренных фигур —безмолвно отразились в озере столовой полировки, обрамлённой по словно берегом изгибом коряво-прихотливым и массивным. Стволов рельефы, углублённые резцом, блестели полированным сиденья срезом и в высь — за спину замысловато прорастали, крючась, будто кобр гнездо.

Живыми некогда, вились они телами, и устремлялись к небу, но застыли, шипя и извиваясь таинственно, дотянувшись до висков и над главой раскрывшись как корона.

Отделанные панелями из тёмной древесины, столбы простенков, разбежались там и тут — не симметрично по сторонам в пространстве кабинета, — формировали из себя ниши и консоли, в коих углубинах зиждились макеты, графика, скульптуры зданий, книги.

Зал кабинета не замыкался четырьмя стенами, а меж опорами распространялся дальше в ширь, делясь на зоны, простираясь вплоть до стеклянных многогранных стен наружных.

Тёмнодревесовый с узлами волокон пол и пляс столбов, и стеновых панелей грани — все отражали в себе, блеск небесных звёзд и ламповые матовые блики многократно.

В архитектурном офисе многоэтажном, там — за изгибами стены стеклянной кабинета, Василий, погружён в пустоты атриума головы скульптуры небоскрёба в виде подводной дивы.

Маской лица с невозмутимым взглядом, смежив из разноцветных стёкол веки, она взирает в даль горизонтов Финского залива.  

Но взгляд Василия — не в очах наяды. Он поглощён был странным новым чувством, витающим вокруг, проникшим внутрь него. Василий в души глубины зырил.

Летящие пикселы внимания с его самого — Василия слепились мыслью, возникшей в глубинах недр головы Колосса.

Он был и каркас, и мозг, и чувство небоскрёба.

Василий слился с фигурой скульптуры сам, а в глубине его, присутствовал второй незримый некто. И эта сила наблюдала изнутри, сквозь оболочку стеклянную фигурного фасада, — сквозь лик, из тайного пространства кабинета, из Архитектора — составленного тысячей песчинок разноцветных!

Мириады точек внимания определили тело. Они висели неподвижно, а меж пиксел — переменялись миражи — те, что в представление его несли намёк о явном, и выстроенные чьим-то повелением мысли, они передавали голове его расплывчатую иллюзию привычной обстановки кабинета.

Василий вглядывался из себя сквозь пиксел рой в темнеющие контуры зудящих бликов Мира — в их свет, рождённый чем-то извне, стараясь уловить послание, летящее оттуда — издали — через глаза русалки.

И точки разноцветные повсюду…. И не на плоскости, — Нет! — В пространстве!

Казалось, два невидимых маэстро — Сера и Синьяк* из прошлого в будущее протягивают не кисти — тубы из мягкого свинца, чтобы, выдавив цветной кружок пигмента, в летящем окружении нанести пуанту за пуантой, живописуя смачно и радужно новый, зыбкий разноцветный мир мерцающего «три-дэ» футуристического постимпрессионизма.

Вокруг — никого, и только точки, вдруг, добавляются невидимым нажатием пальцев и там, и тут, — и ещё, и ещё, и ещё...

А рядом, кто-то третий — артистичный, вдруг мастерски блеснув упругим мастихином, педантов — пуантилистов превращает труд, в цветистый дождь из вертикальных линий.

Написанный яркими штрихами — и жёлтым, и оранжевым, и синим, и зелёным, пространство живописное сияет светом в тёмно-коричневых теней обрамлении, по мокрому писаных, с разводами, акварельно.

Василий смахнул слезу, что ненароком скатилась по щеке его и… пикселы стёр пальцев, размываясь, теряя контуры между Собой и Миром.

Казалось, полёт корпускул замер, вдруг, на взлёте — запечатлился на пути от и до…. То замерло деяний и мыслей время.

Мерцание существенности проплыло, что складки вертикальные струйного муара. Тем временем Василий, велением чувственным отдёрнул перед взглядом цветные линии занавесей тюли ….

Но Мир не исчез, не сгинул, а изменился.

И образы видимых предметов, — штрих за штрихом, —переливаясь тысячей оттенков тонких, вошли в кураж и заискрились ярче, и слились в один игривый блик, шипящий!

Свет запылал, что магниевый всполох.

Частицы ожили и вверх поплыли, вслед за теплом ярчайшего горения, чертя цветных, извилистых, жирных червяков внутри глубокого прозрачного кристалла.

Завеса задника и всколыхнулась, и вздрожала …

Василий снова рябь смахнул, остановив слепящую из света бликов прорись.

И чернота прозрачность поглотила. —

Осталась глянцевая глубина ночная — вся из штрихов и разноцветных точек.

Но почему же не свет?! — Возрос в нём, вдруг, вопрос,… но без ответа повис и в темнотах растворился…

Струились буруны из тысяч штрих-пунктиров.

Василий наблюдал за закипанием цвета, будто в подводном погружении провожая взглядом, начерченные в темноте дорожки длинные из ярких светляков …

Вот новую он отдёрнул занавеску, и серая открылась мгла тумана.

И ту, немедля, он сорвал единым взмахом.

За ним салатово–зелёный мир возник из замысловато–изогнутых зигзагов разнотонных. Штрихи то расширялись, то истончались, — все двигались, наплывая друг на друга.

— Но сколько ж можно мне надумывать преграды! — Воскликнул он мысленно. — Рой пиксел в нём согласно всколыхнулся.

На перламутровый сменился цвет полога. За ним, словно за пластиковой плёнкой, скрывалась новая надежда на реальность…

Но нет, однако же, … — всё тщетно!

Не разгадать никак мне этот ребус!

Мешает, видно, современность бытия.

Василий пальцами прозрачными — из серебристых пиксел —утонул в перламутр складок оболочки, движением всколыхнул переливы из колец бензиновых разводов...

Ладони растворились и исчезли, оставив на поверхности волн радужные круги.

И вынул кисть руки он снова. Вот она — на месте…. Вся напиталась цветностью в себя, играет переливами раковины жемчужной …

И обе руки погрузил, раздвинул и прошёл весь Сам за полог прозрачно – разноцветный, и потерялся, растворившись в прозрачном перламутре?...

Там осмотрел себя.

Он — гол и призрачен, наполирован и в переливах побежалых цвета!...

И занавесь теперь простая, словно в ванной полог!

А что за ней?

Шум струй…

Мерцание потоков по прелестям нагого тела.

Да! Она — прекрасна!

Но кто?

Проник он под водопад шуршащих струй и обнял бесплотный облак!…

Нет — не она…

Кого он желал увидеть?....

28-2.

…Но что вам — простые символы стихий?!

Они надуманы и безмолвны.

Василий жаждал свежести. Он её искал….

…В прекрасно-облачных изгибах женоформ?

Вот — две ноги, к примеру, — знаки Рыб — как водопадов струи, скрутясь, — от торса до земли спадают в полноте своей прекрасной!

А линия — вертикального пограничья, если близко сдвинуть — что меж изгибом их своим объединяет? —

Соедини две ножки, и меж ними игриво змейка юркая, тот час, взбежит к промежью.

Раздвинь, — и водопады из двух взвихрённых струй к земле безудержно спадают с благодатью.

А меж потоками горит просвет пространства — словно изгибы огненного языка, что тянет влюблённо Солнце к месту потайному! В сим — сила притяжения!   — Хабрида и Сцилла для танцев огненного всполоха желания!

Какой Одиссей не пропадал промеж?!

Так многое средь силуэтов форм дано узрить того, что и в самих нет формах!

А живота овал?! А ущелье меж грудей?!

А сами груди, что с плечми объединяясь, вверх поднимаются и по рукам, струясь, опять спадают?

Ведь, в каплях грудей отяжелённых, — два фонтана, направленные вниз — во глуби давние — символ Рака — запрятана водяная ипостась иная, нежели под знаком Рыб в межножьи!

А ягодиц — Стрелец!? — Знак огненный, однако?

Но почему?!

Уж не о том ли речь, что в нём и полнота, и выпуклость, и изгиб, и… — плотский пыл!

Я ягодицы бы к полушариям Большой Земли причислил проще!…..

Там — куполы ведь, — символы металла, если бы, — меж ними вдруг, не спряталось горнило, — для плотского желания потайного!

А голова — к огню отнесена — вторая ипостась стихии.

А руки — к воздуху! Они фонтаны грудей восторгом познаний пенят.

Дом, — оболочка для тебя, что — тело для души — скафандр для скафандра! И символы форм я в доме отныне человеческие применю, — пусть женоподобны будут!...

…И разверну их по сторонам стихий земных! —

Так рассуждал Василий.

Глаза его смотрели в даль — сквозь всполохи пространств — очами головы гигантской башни, взирающей как будто на залив недвижным, беспристрастным, долгим взглядом….

…Струилась мишура туманных грёз, да, — сквозь глаза, пропитывая мозг его идеей….

Роились образы и грудились сомнения. — О чём же я? Что вижу и что знаю? Наверняка иду? Или плутаю в ложном? — Василий в кресле восседал всё в том же кабинете и воззирал в залив сквозь дождь цветных пространств.

Он — голова Колосса-Небоскрёба, и мозг, и мысль, и чувства его нерв.

А там — над гладью — парит аэритов город. Сквозь кучевые облака мелькают стаи сущностей крылатых эльфов. Он поднял руку и оболочки зданий забурлили. И облаков гора, словно тюрбан, на голову Колосса взгромоздилась. Туман вокруг слоями заструился, и мыслей буруны, — что клочья пены — окутали мозги его снаружи. Василий свет включил, и атриум архитектурный, внутри, идеи новой светом озарился.

28-3.

Отсюда — от стола — Василий видел все моменты жизни, но каждый раз, когда он мыслью делал шаг, всё будущее изменялось, будто случайным выбором прихотливой нейросети.

Ты следующее совершил и тут же стал другой, и трансформировалось всё вокруг тебя: вот руку ты пожал бизнес-партнёру — не верный шаг, — и перед тобой уже другая данность, — ты держишь за руку красотку в лёгком платье!

Вот засмеялся ты, от смущения, не сдержавшись,… — мгновение! — и, пластилиновый антураж, тот час же перелепился. На тротуаре ты ночном беседуешь с коричневым котом бродячим, в недоумении находя себя, коленопреклонённым к адресату… Накрапывает дождь… и в луж отраженья цветные перемиги глаз макают светофоры.

Василий наблюдал за трансформацией лиц, мест и происшествий, не понимая, как алгоритм текучий отследить. Но Мир его отныне не поддавался логике обычной —- лишь хаос здесь правил, хаос постоянный!... Где я?

Он проморгался, — что за наваждение! То, — либо будущего предсказание — вещий сон во сне, — толи фантазия продвинутого воображения?... Он озирался, придавленно и оглушённо….

Нет, нет, нет — привычное пока на месте!…

28-4.

…. Аллария обняла аэрита и подтолкнула:

— Ты — с изотериком искал общения?

Познакомься, — мой племянник Рогнед.

Он знает толк в подобных нагромождениях.

— Но он молод?!

— Здесь возраст только — факт местоположения на рулетке жизни. Мудрость — постоянна.

Важна лишь чистота контактов для подключения индивида к мирозданию. — Рогнед поднял горизонтально руку, и обратил к Василию ладонь:

Тот с пониманием поднёс свою, но не коснулся.

— Таково моё знакомство. — Ты многое узнаёшь о собеседнике через Рейки….

— Да! Признаю, похож возможностью такой на всякий, мир аэритов. Однако, среди людей настойчиво преобладает материально – приземлённое общение. Не всякий хочет верить в то, что незримо…

Однако, разъясни с чем я столкнулся? Такого сдвига ранее не бывало!

— Когда-то изобретение особое стабилизировало наш Небесный Мир, а ранее он был таким, как видели вы, Маэстро.

— Существенна ли для землян опасность, что алгоритм сей перекинется на реальность нашу?

— Лишь малая. Нам противоядие известно.

— Аэритам, — но не людям!

— Вы тоже разберётесь.

Пока, то есть — лишь сон ваш личный — и не более.

— Или предупреждение?

Возможно ль заражение в вашем мире отдельного индивида только подобной «мимикрией восприятия»? (Так я себе проблему назову.)

— Вы, — творческий!...

Ответ мой — Нет!

Однако, надлежит вам под контроль взять сон в наших владениях.

Зыбь в небесах попривязчивей, чем даже в океане. (Я слышал, вы у лунов погостили?)

— Да, да, случилось побывать!

Но я обеспокоен…

— Беспокойство — враг!....

28-5.

Василий очнулся!

Снова наваждение.

Запутана реальность. И занавеси окон восприятия меж звеньями череды неведомых явей — утомляют.

***