Элька

Э Л Ь К А

Большую часть лета я проводил в деревне у моей милой благодушной тётушки, и по большому счёту был предоставлен самому себе: я кувыркался в пруду, гонял на мокике по пыльной деревенской улице; а потом стал ходить в луга -- косить сено для тётушкиных козочек; и, поскольку у тётушки отчего-то постоянно болели руки, я даже доить их выучился.

Как-то на исходе августа к тётеньке пожаловали то ли её дальние родственники, то ли просто добрые знакомые. К избе подкатила "Волга" и из неё вышли: тучный, круглый, точно колобок, лысоватый субъект, сильно напомаженная высокая худая дама и их дочь -- светловолосая и тоже довольно рослая особа. Пообнимались с тётушкой, обцеловались... Меня они не заметили. Да они и не могли меня заметить; я затаился в сеннике и читал, читал... Помню, меня увлёк за собою авантюрист Робинзон Крузо; я как в омуте утонул в той книжице: из пушки над ухом пали -- не услышу!

Вот и в тот день меня еле дозвались. Тётушка только головой покачала: "Оглох, что-ли?..." А дама, едва я показался в слуховом окне, взвизгнула: " О, у вас есть жених!   Ваш племянник? это вы о нём рассказывали столько хорошего? Молодец!. Вовуня, привет! Мальчик, мы отъедем... ненадолго отлучимся, а вы тут с Элеонорочкой... Словом, будьте паиньками, ладно?" Я угукнул в ответ, а она к дочери: "Элеонора, чего молчишь? Мы о вас тут..." Девушка поморщилась как от боли зубовной: "Ма-а, ну хватит -- надоело; всё будет о-кэй!"

Через минуту они отъехали. Едва их белая "тачка" исчезла в серых клубах пыли, как Элька, -- так попросила наывать себя Элеонора, -- царственно подплыла ко мне и сощурив глазки пропела:

-- Ну, отшельник, веди меня в свою обитель, показывай, где прячешься.

На ней был короткий, небрежно запахнутый халат с причудливыми синими завитушками по бледноголубому, из-за которого дерзко выглядывали девичьи грудки; по её плечам и спине вольготно растеклись белые с едва заметной рыжинкой волосы, Элькины коленки розовели в шаге от меня... Я явственно чувствовал на моём лице её дыхание...

-- Ну, я жду! -- напомнила она о своей просьбе.

-- Тебе зачем это? -- спросил я хмуро.

-- Интересно мне. -- Элька вздёрнула носик. -- Мне всё интересно... Да, я такая, я любопытная, я даже хочу знать сколько тебе лет.

От своей тетушки я слышал, что моей собеседнице почти семьнадцать, или около того, а мне... Едва я открыл рот, чтобы сказать ей сколько годков мне, как она мгновенно приложила свой тонюсенький указательный к моим губам:

-- Тсс! Ничего не говори -- попробую угадать.

-- Гадай, -- с деланным равнодушием молвил я.

-- Пятнадцать... э-э, с половиной, -- пропела гостья. -- Угадала?

-- Никудышняя из тебя гадалка, -- я приосанился, даже на носках привстал. -- Семьнадцать мне... будет.

-- Семьнадцать?! -- присвистнула гостья. -- Ни за что бы не дала. Выходит, мы с тобой ровесники!.. Слушай, а почему ты такой худенький -- тебя плохо кормят?

Я хотел возразить этой гордячке, что вовсе я не худенький, а вполне нормальный и вообще: чего она привязалась?

-- Ты обиделся? -- вопросила Элька. -- Ладно, прости и -- айда в твоё логово. Ну не дуйся же, не будь букой-бякой!

А я и не обиделся -- было бы с чего!

На чердаке, куда мы забрались, хранилось сено. Накануне, на прошлогоднее, превратившееся в пружинящую лепёшку, я набросал несколько охапок свежего и теперь под крышей сараюшки витал пьянящий дух трав, цветов, лета.

-- Ой, как тут пахнет! -- воскликнула девушка. -- Значит, вот где ты прячешься.

Она поднесла пучок сена к лицу.

-- Ах! Похрумкать, что-ли?

Словно два уголька светились в полутьме её глаза.

-- Хрумкай, -- отвечал я, -- не жалко; ещё накошу... Тебе и вправду хорошо тут?

-- Очень!.. -- Она даже прицокнула. Спросила: -- Ты спишь тут?

-- Иногда, -- лениво отвечал я.

-- Один?

-- А с кем же...

-- Со мной хочешь? Вдвоём-то веселее... и теплее. Ты не против?

-- Ну-у, не знаю... -- мямлил я, -- могу и с тобой -- отчего нет; места хватит...

-- Я знала, что ты парень добрый, -- промурлыкала Элеонора и театрально вздохнула: -- Ах, доброта -- нынче такая редкость!

Зачирикал её сотовый.

-- О, мои звонят, беспокоятся...   Алло!.. Да... Нормально... На сеновале... Андерсена читаем... Да не пристаю я... Ну, мам!... Всё. Пока! -- Вздохнула: -- Ох, такие беспокойные! Всё им кажется, что я ещё маленькая, что без их присмотра напременно врюхаюсь в какую-нибудь авантюру... Твои тоже так?

-- Не знаю, -- отвечал я. А она:

-- Слушай, давай спать! Ты в какой позе любишь: спинка к спинке или пупик в попик?

Меня очень рассмешило Элькино "пупик в попик". Я расхохотался:

-- Ха-ха-ха! Пупик в попик -- это как?

А вот так! -- Элька резко повернулась ко мне задницей и приказала: -- Прижмись! Плотнее!.. Не бойся, не укушу.

Заметно стемнело. Мне виделся... нет, скорее мнился белый, как бы фосфоресцирующий Элькин силуэт: вот её голова с фантастически вздыбленной копной волос, вот покатое плечо, изящная линия талии -- вниз, бедро -- круто вверх; высокое, округлое, словно тётушкина тыква за изгородью... Помолчали. Стал слышен стрёкот цикад, нудил невидимый комар...

Вдруг Элька так же резко, как и тремя минутами раньше, обернулась ко мне и жадно впилась своими губами в мои... Я почувствовал, что задыхаюсь, и что было сил оттолкнул сумасбродку. Элька отстранилась, вздохнула:

-- О, да ты ещё совсем ребёнок... Прости! -- Нащупала мою руку, крепко сжала в своих ладошках, зашептала: -- Хочешь, я мужчиной тебя сделаю... вот прямо здесь... сейчас!

Элька просунула свои руки мне в подмышки и крепко обхватила мои плечи... Меня начинала бить нервная дрожь.

-- Чего трясёшься, дурачок? Не бойся, просто я буду первая женщина в твоей жизни и всего-то... Рано или поздно это всё равно  случится, непременно произойдёт... Дай твою руку.. Не эту, другую дай... Какая она у тебя горячая! Вот сюда её...

Под моей ладонью была Элькина грудь; я ощутил её твёрдый, точно желудёк, сосок. Меня неудержимо потянуло взять его губами Я задыхался...

...-- Теперь дай эту! -- прошептала авантюристка, и моя левая оказалась на её животе. -- Опусти ниже! -- командовала она, -- Ещё ниже... Ещё... Вот так!..

Голова моя гудела; точно в ней сидел некий палач и безжалостно лупцевал меня по вискам дубовой палицей... Как оказался я сверху неё -- того не помню. И тут...

Подобное со мною случалось и раньше, но только во сне, а чтобы вот так, в яви... Я готов был провалиться не только сквозь тётушкин сеновал, но и сквозь саму землю... Стыд пожирал меня...

... Послышался шум приближающегося автомобиля. В щели тотчас пробились тонкие копья света и принялись шарить по пыльным бревенчатым стенам сарая. Элька всполошилась:

-- Чёрт, мои припёрлись! Говорили же, что завтра... Мне надо сваливать!

Она суматошно принялась что-то искать. "Где мои?.. Здесь же были... Ну, где они, блин?" -- достиг моих ушей её испуганный шёпот и я тоже взялся перетряхивать сено в поисках неведомо чего. Глухо забубнили внизу: Элькин папаня. Следом -- дрожащий и извиняющийся голосок моей тётушки: "Разве они меня послушают... на сеновале оба." Ещё секунда и полуночь взрывает: "Элеонора! Эля! А ну-ка, покажись, доча! Тебя, детка, какая нелёгкая туда занесла, ты чего там забыла?"

-- Всё, я пропала! -- обречённо молвила Элька. -- Она меня убьёт...

Затаившись, я слушал, что происходило внизу, куда только что скатилась Элеонора. "Шалава! -- доносилось оттуда. -- Я просила тебя не трогать мальчика, просила?" Звонкие шлепки и снова: "Непутёвая! Ведьма патлатая... сучка... На цепь посажу!" Ещё шлепок, ещё... Я зажал уши.

В ту же ночь они уехали. Больше Эльку я не видел. А то, что мы вместе с ней безуспешно пытались найти на сеновале, я обнаружил утром: на сене лежали голубенькие Элькины трусики.

Владимир ПТИЦА