Зинка vs covid - 19 ч. 9

Предыдущая глава:

9.

Я остановил машину у «могилы» Вещего Олега, и намеренно пропустил Зинку вперед, предвкушая, что увиденная панорама её очарует.   И я не ошибся, потому, что через несколько секунд услышал это её: «Ах! Какая красота! »

С высоты кургана открывалась чудная картина «седого» Волхова  и Староладожской крепости. Солнечные лучи, отражаясь в легкой водной зыби, образовали поперек реки широкую полосу икрящегося серебра, высвечивали медь купола храма Георгия Победоносца, а на противоположной стороне выбеливали колокольню и церковь храма Василия Кесарийского. Рядом с могильником зеленел шпиль  Ильинской церкви, закрываемой от взора наблюдателя кронами вековых дубов.

– Какая красота, – «пожирая» глазами открывшиеся перед ней виды, повторила она. А,   правда, Шурка, что в этом кургане лежат кости «Вещего Олега? »

Я стал медленно и подробно, как на лекции, излагать всё, что знал о Старой Ладоге и окрестностях.

– Я сильно в этом сомневаюсь. Новгородцы утверждали, что здесь, киевляне же – что у них. А я думаю, это просто красивая легенда, придуманная Пушкиным. Вообще, многие ученые считают, что «нормандская теория», это более поздняя вставка в летопись Нестора. Скорее всего не было никакого Рюрика, Олега и, тем более Синеуса с Трувором. Про имена последних младший Гумилев говорил, что это неправильный перевод со старонорвежского  «сине-хус», то есть («свой род»),   «тру-варинг» («верная дружина») . И получается, что Рюрик пришел со своим родом и дружиной.

– Какой ты Шурка пессимист. Скучно даже как-то у тебя получается. Ну, даже если их и не было вовсе, то надо было их придумать. Если бы Пушкин не написал это своё: «Как ныне взбирается вещий Олег…» то неинтересно было бы жить. Вот мы поднялись на этот холм, я посмотрела вдаль, и эти строки сами ожили в моей голове. Я представила себе, что там, вдоль реки движется полчище хазар, а Олег со своим войском ждет их здесь, у стен крепости.

– Пессимист, это хорошо информированный оптимист. Я просто много об этом читал. А охазарских набегов на новгородские земли я что-то не слыхал.

– Да какая разница, хазары, татары? Главное -  ощущение своей силы, азарт боя, готовность умереть на поле брани, чтобы враг не разорил, – она обвела рукой пространство перед собой, – твои города и не осквернил святыни.

– Да не было тогда никаких святынь.   Сидели по своим лесам и возвышенностям все эти  поляне, древляне да кривичи, а по рекам и болотам всякая чудь, весь да меря, а тут приплыла шайка бандитов во главе с Рюриком и стала с них дань собирать "крышевать", по нынешним понятиям стала местное население, защищать от других таких же скандинавов. Вот,   Олег, ты сказала?   А даже если он и был, звали его не Олег,   а Олг, да и упомянутая Нестором Ольга, жена Игоря, а по ихнему – Ингвара, звалась на варяжский манер – Олга.

– Шурка,   – посмотрев на меня внимательно, произнесла Зинка, – мне иногда кажется, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Рассуждаешь так, как будто тебе шестьдесят, а ведь утверждал, что тридцать с хвостиком. Признайся, ты, наверное,   создал эликсир жизни, стал молодым, а паспорт свой подделал.

– С паспортом  у меня всё в порядке, Тамарка же проверяла.

– Ну, хорошо, забудем про паспорт, а насчет эликсира я верно угадала? Поделился бы со мной хоть капелькой. Хотя, зачем это мне? Ну, стану я моложе, а прожитая жизнь всё равно останется в моей памяти. И, всё равно я наделаю новых ошибок в жизни.

Она слегка задумалась, перебирая, видимо в памяти прожитое и пережитое, а потом опять весело обратилась ко мне:

– Ну, давай показывай, что ты ещё приготовил.

– Не я, а наши предки, настоящие, а не мифические. Едем в крепость!

Мы спустились с кургана вниз, сели в машину и покатили дальше.   Перед поворотом у самой крепости я попросил её закрыть глаза.   Когда выскочили на открытое пространство, перед мостом через Ладожку, я скомандовал:

– Открывай!

Зинка открыла глаза и онемела.

– Не слышу восторженных слов!

– Я просто онемела от восторга! И ты жил и работал среди такой красоты, а тебе ещё и деньги за это платили? Да я бы сама какие угодно деньги заплатила, чтобы пожить здесь. Такое ощущение, что попал в средневековье. Как в фильме «Иван Васильевич…»

– Ну, тот фильм снимался, кажется,   в Ростове, хотя все у нас крепости сплошной новодел.   Это ужас! Двадцать лет назад Стрелочная башня была в развалинах.   Слов нет. Все башни и стены крепостей Изборска, Копорья, Ивангорода и Ладоги похожи друг на друга, как  две капли воды, как близнецы-братья, точнее, как сестры-близняшки.

А Старую Ладогу называют первой столицей Древней Руси, правда, только те реставраторы и археологи, кто там работает и копает. Нестор, или кто делал эту вставку в «Повести временных лет», пишут, что именно сюда, в Ладогу  пришел со своей дружиной, а, говоря современным языком, организованной преступной группировкой  некто Родерих, он же Рюрик, он же Хрёрик, он же Жорик! Пограбив Ладогу и её окрестности и пообещав населению «крышу», этот Хрёрик поднялся выше по течению Волхова и стал грабить Новгород и окрестности. – Шурик, ты подавляешь меня своей эрудицией. Хватит про эти Рёриков, давай просто походим по крепости а ты расскажешь, что ты тут делал.   Двадцать лет назад, говоришь. Сколько же тебе тогда было – тринадцать, что ли? И ты уже работал?

– Ну, не совсем работал, присутствовал, скорее,   отцу помогал. Он с бригадой реставрировал купол Георгия.

– А он что у тебя – реставратор?

– Зина, некоторые слова действуют на людей гипнотически. Любой человек, работающий на реставрируемом объекте, считается реставратором. Даже плотник какой-нибудь, который ставит леса. Реставраторам просто платят больше, чем на простой стройке. Да, слово – реставратор действует на всех гипнотически, особенно здесь, в Ладоге. Рассказать тебе случай из жизни здесь?

– Конечно, рассказывай, мне всё интересно о тебе знать.

– Я вырвался на два месяца из этого ада тотального контроля со стороны матушки и попал в рай. Делай что хочешь, ходи куда хочешь. Мы жили вот в этом домике, а под окнами были навалены бревна. По утрам на них усаживались студенты-историки, а Кирпич читал им лекции.

– Какой кирпич? Ничего не понимаю?

– Кирпичников, профессор археологии. Его студенты за глаза так называли  – Кирпич. Он каждое лето «копал» здесь в Ладоге. Много чего интересного уже при мне выкопали – украшения, гирьки разные, бусинки. Через Ладогу же проходили торговые пути «из варяг в греки и хвалисы» .

– Шурка, ты опять в историю ударился. Это я и сама в интернете найду.   Ты про себя давай рассказывай.

– Ну так вот, утром студенты на бревнах сидели, слушали Кирпича, а по вечерам местная молодежь собиралась.   Мы с ними через окно общались. Потом уже меня отец буквально заставил с ними общаться. Я же испытывал в детстве «социальную депривацию».

– Шурка, ты снова со своими научными терминами. Попроще нельзя объяснить?

– Ну не было у меня опыта общения со сверстниками и  сверстницами свободного.   А тут папаша стал меня подталкивать, да девочек местных просить, чтобы они меня окружили своим вниманием. Они пивом баловались, и отец «закрывал глаза» на то, что и я с ними вместе попивал. Мало того, он разрешил мне «покатать девочек по поселку на своей старой «шестерке». И вот, как-то, уже ночью, меня с ними «прихватили гаишники. Привезли в нашу «общагу», разбудили отца, так мол и так, ваш сын без прав разъезжает с девочками, а от него ещё и спиртным пахнет. И тут, неожиданно для меня, отец начал меня ругать:

– Да ты что, паршивец делаешь, угнал машину без разрешения!

Я было рот раскрыл. Ничего себе, думаю, сам же разрешил, даже подталкивал, а тут «бочку на меня катит», а потом гляжу, он мне незаметно подмигивает. Дошло до меня, что это игра с его стороны, и стал ему подыгрывать, лепетать всякие оправдания.   И вот тут сработал гипноз этого слова «реставратор»! В Старой Ладоге  к ним особое отношение. И эти гаишники, как загипнотизированные просто предупредили, чтобы такого больше не происходило, удалились «восвояси».

– Да, странные методы воспитания были у твоего отца.– подумав, сказала Зинка.   – А что девочки? Ты хоть подружился хоть с одной?

– Да нет, не получилось. Я очень робкий был. Да и сейчас-то таким и остался.

– Я бы не сказала, что ты из «робкого десятка».

До вечера мы бродили с Зиной по крепости, окрестным монастырям. За двадцать лет Ладога полностью изменилась. Я помнил еще её всю в развалинах. А нынче кроме крепости церковь отстроила оба монастыря.

Уже по дороге назад Зина продолжила чтение Иудифи:

«Первая любовь Иудифь» (окончание)

Вечером мы (все тринадцать) да следовавшие с нами женщины) собрались на свой обычный ужин. Этот вечер на всю оставшуюся жизнь врезался в мою память, стал жирной чертой, разделившей мою жизнь на «до» и «после». Я сказала – на обычный? Нет, этот ужин был совсем не обычный.

Когда все уже насытились и разошлись по углам, мы с Учителем вышли в сад.

– Иудифь, подойди ближе, – тихо обратился  он ко мне.

Я вздрогнула!

– Рабби, неужели ты догадался, что я – женщина?

– Если я ведаю, что будет впереди, ужели я не знаю, кто есть сейчас рядом со мною?

– Рабби, я люблю тебя!

– Вот этой ночью ты и докажешь, что любишь. Иди в дом  Анны, тестя первосвященника,   и скажи, что тот, кого он ищет,– сейчас в Гефсиманском саду. Приведешь за собой стражу и поцелуешь меня в первый но не последний раз.

– Рабби, как я могу сделать это?

– Пусть исполнится то, что должно. Мой земной путь завершился, я должен отправиться к Отцу моему. Но жди меня, я вернусь на землю, и будет страшный суд! И ты на этом суде будешь оправдана. Не слушай тех, кто будет осуждать тебя.

Разве я предала Йехошуа, если он видел все наперед и знал, что синедрион его осудит, и его распнут на кресте вместе с двумя разбойниками? Я видела все, что происходило на суде Синедриона. Каифа был тогда первосвященником в Иерусалиме, но Учителя доставили в дом Анны.   Тот не знал, что я действовала по воле Йехошуа, и допустил меня на судилище.

Как прекрасно держался Учитель! Уверена, он знал, что я стою за портьерой и слышу все слова его.

Когда Каифа спросил: «Ты ли Машиах? », он ему отвечал: «Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня. Но знайте, что после всего того, чему подобает свершиться, вы увидите меня не иначе, как во славе Отца Моего. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией».

И во дворце Пилата я стояла за перегородкой, отделяющей их, и слышала все. И Пилат дважды отказывался предать его смерти, но они кричали: «Распни его! Распни! »

Тогда он в третий раз сказал им: «Какое же зло сделал Он? Я ничего достойного смерти не нашёл в Нём; итак, наказав Его, отпущу». Но они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят,   и превозмог крик их и первосвященников. И Пилат решил быть по прошению их и отпустил им посаженного за возмущения и убийства в темницу Варавву, которого они просили, а Иисуса предал в их волю.

Пилат при этом «взял воды и умыл руки перед народом», использовав, таким образом, старинный иудейский обычай, символизировавший невиновность в пролитии крови.

В ночь перед воскресением я обвиняла их всех, учеников его: «Вы говорите, что я предал его? А не ты ли, Симон, названный Учителем камнем, на котором будет держаться церковь Машиаха, трижды отрекся от него? »

В день казни, уже под вечер, я пробралась на Голгофу и смотрела, смотрела, смотрела.

Медно-кровавое, с прожилками свинца, закатное солнце  последними лучами освещало гору с тремя косо стоящими крестами. Жара отступала, но кровь из ран от тернового венца, смешиваясь с потом,    заливала впалые глазницы Йехошуа.

Центурион, подошедший, чтобы проверить, жив ли он, отметил, что заплывший левый глаз точь-в-точь повторяет цвета заката.

Ворон, охраняющий свою поживу, с шумом взлетел с ближайшего камня, медленно облетел центуриона и приземлился на то же место. Чуть выше, в лучах закатного солнца, виднелись другие птицы. Все чего-то ждали, спокойно, неторопливо,   сторожили свою добычу. Нимбы над головами делали их похожими на фигуры пророков.

Я лежала в траве, метрах в тридцати от его креста, и тихо плакала, сдерживая рыдания. И, когда испустил Он дух свой, настала тьма великая с шести часов, до часа девятого.

И тогда, в полной темноте, пробираясь на ощупь, я вышла на дорогу из города. Сняв хитон с зашитыми в нем тридцатью серебренниками, я бросила его у дороги и облачившись в женскую одежду, побрела за городские ворота, прочь от этого места.

Какой-то Лука писал потом, что якобы Иуда предал  Йехошуа за тридцать серебренников, а потом, устыдившись, повесился на осине.

На самом же деле другой человек подобрал мой хитон и одел, а ученики и последователи Учителя, думая, что это я, схватили его и повесили. В одежде его и нашли эти тридцать серебренников. Вот какой ценой я избавилась от этих злосчастных тридцати серебренников.

Я любила его как человека, а не как пророка или сына Божиего. Но все равно, все эти годы я ждала его возвращения, и каждый день разговаривала с ним, и он отвечал мне с небес. Ну, а теперь я сама, может быть, отправлюсь на небеса и встречусь с ним. Я думаю, он тоже ждет меня там, любимый мой Йехошуа! »

К дому мы подъехали уже в сумерки. Заглушив мотор я сразу не понял, что за странные звуки доносятся до моих ушей. Повернув голову, я увидел, что Зинка сидит закинув назад голову, а по её щекам текут слезы.

– Что случилось, дорогая? Почему ты плачешь?

– Дочитала твою Иудифь, и расплакалась. Жалко стало и её и его.

– Не плачь, глупышка, она же сказала в конце, что встретит его там, на небесах, и они воссоединятся навеки. Так что, вытирай свои слезы, и пойдем пить чай.