Необычные приключения барона мюнхаузена -3 aka Порно приключения

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА – 3,

по пути в Египет,

рассказанные им самим во время

очередной пирушки в отеле «Принц Савойский»

Не припомню, на чём я остановился в прошлый раз, однако же, продолжу, в надежде что слушатели, искренне заинтересованные в услышанном, простят мне некоторую сумятицу, сообразив, что и моё любопытство ни в чём не уступает вашему, поскольку, чаще всего, я сам себя слышу впервые.

Итак,   в один прекрасный день  / какие либо даты и время года в моей исповеди не принципиальны /, я в последний раз поцеловал чернокожую красавицу-служанку Розалинду, привезённую мною два года назад с Виргинских островов, всю ночь, в перерывах между ласками, проплакавшую на моей взволнованной груди. К сожалению, для Розалинды, причина её слёз и моей взволнованности проистекали из разного источника. Она оплакивала свою девственность, отданную мне в обмен на обещание жениться, тогда как моя взволнованность лишь частично была вызвана её близостью, а, главным образом, предстоящими переменами в моей, и без того беспокойной, жизни.

Уже на следующее утро, провожаемый напутствиями немногочисленной дворни, не столько искренними, сколько льстивыми, я умостился в наёмной карете вместе с необременительным багажом, и, покачиваясь на мягких рессорах, с всёвозрастающей скоростью, не превышающей, однако, моё нетерпение, устремился к цели нынешнего путешествия — Египту, откуда надеялся, в случае удачи, попасть в Индию. А там, думал я, если Бог даст, а дьявол не отымет, доберусь и до других стран, мелькающих в моем разгорячённом тропическими снами воображении. Но пока мой путь лежал в Париж, единственный в мире город, где мечты сбываются, прежде чем о них подумаешь, чаще всего во сне. Но я этим ничуть не огорчался, ибо сны для меня самые надежные, если не сказать любимые, попутчики, особенно в долгих странствиях.

После утомительных мытарств и поисков, облагораживаемых приятными знакомствами с парижанками, на чем задерживаться считаю излишним, полностью полагаясь на воображение слушателей, я нашёл искомое: того, кто мог бы помочь в моих намерениях. Это был мужчина средних лет в чалме. Его скрещённые ноги облегали элегантные цветные шаровары, напоминавшие разлившуюся реку с притоками. Пальцы его, унизанные многочисленными перстнями и  кольцами, время от времени обхватывали аккуратно подстриженную бородку, как бы убеждаясь, что она никуда не делась. Его глаза, словно выглядывающие из мышиных норок, изучали меня с привычным любопытством, но без особого интереса. Похоже, ему доводилось встречать не одного такого чудака, как я. И потому он, скорее всего, прикидывал, какую сумму, исходя из моей явной заинтересованности, сможет, при удаче, положить в свой ненасытный карман.

Выслушав, сообщил о своём согласии помочь, при условии, что я не поскуплюсь, а потому на мою готовность выложить задаток, в глазах его, засветились благожелательные огоньки, а улыбка выразила чувство удовлетворения, которое, люди такого сорта, старательно скрывают от своих клиентов.

– Что привлекло вас в наших краях? – поинтересовался он, пряча деньги на дно шаровар.   – И, услыхав ответ, удивлённо поднял брови:

– О, на такое мужчину способно подтолкнуть лишь отчаяние. Как я вас понимаю! И от моего восхищения парижанками не осталось и следа. Чем дольше, тем больше меня разочаровывают. Они без вкуса и цвета. Кокотки, а не кокетки. То ли дело мусульманки! И под паранджой они соблазнительней любой здешней разновидности, пусть даже обнажённой. Тем, кто лишен воображения, не понять моего восторга, но, в таком случае, им незачем искать то, что плохо лежит, там, где их не ждут. Лучше оставаться дома и заняться ремонтом коровника. А потому искренне желаю вам удачи и, будь на то ваша воля, смогу порекомендовать тех, кто надёжно поспособствует в предстоящих исканиях.

Я не стал оспаривать его несправедливое мнение о парижанках. Во-первых, в моей защите они не нуждаются, к тому же предпочитаю не догадываться, что под паранджой, а воображать в парандже ту, что млеет в моих объятиях. А во-вторых, принципиально избегаю неделовых споров в деловых отношениях, ибо мусульмане, даже дружеское возражение, обыкновенно воспринимают как посягательство на то, что им кажется незыблемым.

Бриг, на котором мы плыли, а точнее сказать, обыкновенный пакетбот, забытый богом морей Нептуном, на одной из небесных верфей и, по людской неосмотрительности, брошенный в кипящие океанские волны, напоминал столетнего старца, скрипящего всеми своими суставами, и очень похожий, особенно издали, на спичечный коробок. Для полноты впечатления добавлю, что сразу же, после выхода из Марселя, команда, начиная с юнги и кончая капитаном с помощниками, перепилась, что называется вусмерть, так что на капитанском мостике и у руля никого, кроме ветра не оказалось.

А ведь был октябрь, время опасное даже для туристических прогулок, не говоря уже о дальних переходах. Позже я узнал, что мы оказались не в Красном море, куда направлялись, а в Тихом океане. Не чем иным, как волей божьей, не могу объяснить, что не растерялся в ситуации, когда иные смирились бы с неизбежным. Но смирение добродетель трупов, следовательно, ко мне не имеющее никакого отношения. Подгоняемый воплями отчаявшихся пассажиров, я впервые в жизни взял в руки штурвал, и уже через несколько минут почувствовал себя опытным морским волком.

Итак, смекалка и сноровка / мои неизменные и не изменяющие спутницы /  вновь пригодились, как в прошлом, так и, надеюсь, в будущем, и, в случае надобности, окажутся под рукой, особенно в обстоятельствах, когда спасение, представляется невозможным. Хотя я и мои спутники не оказались  в Египте, но ведь и не на Том Свете, что вполне могло бы случиться, а на  неизвестном до того времени острове, называемом жителями Островом сокровищ, по-тамошнему Белибердосей.

Затрудняюсь сказать, какие именно сокровища имелись при этом в виду, разве что самих себя. Но, благодаря случаю и мне, Белибердося нанесён ныне на все географические карты, а моё присутствие на нём отмечено  бюстом перед дворцом правителя, и ватагами ребятишек, в будущем могущих сойти за европейцев в любой стране мира.

;

У причальной стенки мы были встречены одобрительными возгласами туземцев,   для которых оказались такой же экзотикой, как и они для нас. В особенности их поразил вынос пьяной команды. Эту обязанность, по моей просьбе, приняли на себя, едва опомнившиеся пассажиры.

Нас встретил царёк Белибердоси Эмпидокл 128-й, причём, как выяснилось, счёт вёлся не по числу предшествовавших ему престолоблюстителей, а изведённых им жён, по неизвестным причинам умиравшим, не дождавшись окончания медового месяца, хотя иногда и после. Но таких причисляли к счастливицам. Его белибердосское величество и члены правительства, отнеслись к нам со всеми, согласными с местным этикетом, почестями, изюминкой коих был многочасовой обход почётного караула всех родов здешнего войска, как-то лучников, мечников, метальщиков дротиков, пирожников, то есть тех, кто нёс службу на военных лодках, именуемых пирогами. Едва мы отошли от одного, как началось второе действо: торжественный приём в царской хижине, скорее напоминающей обычный шалаш, только больших размеров.

Народу набилось так густо, что дышать, а уж тем более вести беседу, не представлялось возможным. Оставалось одно, обмениваться взглядами. Единственным утешением в этой толпе были женщины, обнажение коих объяснялось не столько желанием совращать, сколько тамошними правилами приличия, непонятно кем установленные, но охотно ими исполняемые. В отличие от европеек, как подсказал мне опыт, а позже и практика на местности, они способны даже на то, на что мои одноплеменницы пока не решаются по причине отсутствия достойных партнёров.

Впрочем, я, кажется, увлёкся. Но женщины — это вино, которое хочется пить постоянно. Мне почему-то вспомнились Виргинские острова, где на  базарах можно перекупить даже то, для чего в цивилизованных местах нет надобности прибегать к услугам посредника. Но очевидное неудобство скрадывается незабываемым восточным своеобразием, благодаря которому немалое удорожание представляется всего лишь милой шуткой. Уже упомянутая Розалинда, оказавшаяся самым ярким цветком моего сераля в период между двумя путешествиями,   была приобретена на одном из них. То был базар невольниц. Представьте себе, ряды и ряды. Идёшь вдоль них и глядишь, как если бы всю эту красоту видишь впервые. Оттого, что предлагаемое не прячется за мишурой одежды, аппетиты покупателей, возрастая, приближаются к запросам продавцов. Розалинда, замеченная мною сразу, отвлекла внимание от остальных, хотя, поверьте, одною ею выбор не ограничивался. Мгновенно сообразив, что передо мной алмаз чистой воды, понял, что только в моих руках он подвергнется достойной огранке.

Меня поразили удивительная правильность черт её лица и, конечно, глаза. Не глаза, а миндаль. Настоящий миндаль. Другого слова подобрать невозможно. Ослепительная чернота их рождала мечтания о той ночи, которую мне подарят. И только сумма, за неё запрашиваемая, всё ещё сдерживала мои порывы.

– Скажи, красавица, – попытался завязать с нею разговор, одновременно выясняя волнующую меня проблему, – отчего хозяин так дорого ценит тебя?

Девушка потупилась, но, сообразив мои намерения, произнесла:

– Наверно, потому, что я девственница.

– О! – моё изумление было так велико, что смутило даже её. – Ты в этом уверена?

– Если господин поторопится, то сможет увериться в том сам.

– Но как могло случиться, что даже хозяин...

– Таким образом, он набивает мне цену, перед которой многие пасуют. Но если отступитесь и вы, он, в конце концов, воспользуется правом первооткрывателя.

Это и решило дело. Но когда дошло до проверки, она воспротивилась под предлогом, столь же далёким от реальности, как я от несбывшегося предвкушения.

– Честная девушка, – сказала она, – впервые отдаётся только мужу.

– Прежде всего, ты моя раба!

– Мой господин, я вовсе этого не отрицаю. Но поверьте, вы получите двойное удовольствие, имея рабой жену.

В конце концов, сошлись на том, что женюсь на ней при первом удобном случае,   и хотя случаев было много, но удобный так и не представился.

Однако же,   новые обстоятельства не позволили мне долго предаваться воспоминаниям, тем более, что Розалинда оказалась дальше от меня, чем  в те незабываемые мгновения, когда испытывала моё терпение. А я ближе к тому, чего больше всего должен был опасаться, но, чего именно, предвидеть не мог. И хотя, по крайней мере, на первых порах я и мои спутники были приняты хорошо, но ведь у населения, подобного этому, настроение изменяется столь же часто, как направление ветра.

После сытного обеда, я изрядно отяжелел и стал клониться ко сну, о чём, улучшив удобный момент, шепнул Эмпидоклу 128-му. Тот рассмеялся, хлопнул в ладоши и велел, словно из подземелья выросшему слуге, как я сумел догадаться, предложить мне нечто такое, что должно было вновь вернуть утраченную бодрость.

И оказался прав. Слуга появился с вереницей девушек / я насчитал шестерых, но дальше сбился /  до того прекрасных, грациозных, открытых взглядам, мечтам и надеждам, что никакая Розалинда, если бы даже в этот момент о ней думал, не смогла отвлечь от видения, роскошеству коего затруднился найти определение, даже будучи трезвее бутылки из-под молока. А царёк, видя такое моё преображение, ехидно улыбаясь, ещё раз хлопнул в ладоши, и тотчас раздалась музыка, даже отдалённо не напоминавшая то, к чему я привык. Это было бы оскорбительно для слуха, но гурии, начавшие танцевать, мгновенно сняли все возможные возражения. Следить за их движениями и телами, полными грации и страсти, было неизъяснимо прекрасно. Их многочисленные косички, тонкие, как их талии, разлетались в стороны, когда девушки кружились в танце, напоминая собой огромных летучих мышей. Притом, что ногти на руках и ногах были выкрашены хной, а веки густо покрыты чем-то таким, что придавало их глазам неповторимый блеск.

За танцем последовала пантомима, прелестней и выразительней которой видеть мне не доводилось. Их обнажённые тела, изобразили, будто на них многочисленные одежды, причём с такой естественностью, что зрителям ничего другого не оставалось, как принять мистификацию за действительность. И вдруг танцовщицам показалось, и зрителям тоже,   что к ним, под несуществующую одежду, забралась пчела, и они всячески пытаются от неё избавиться. Думаю, не я один позавидовал этой сумасбродной пчёлке.

Я бросился к исполнительницам... Но всё последующее стало известно мне из рассказов свидетелей. И зрители, да и сами девушки, наперебой уверяли, будто я проявил  чудеса изобретательности и находчивости в здешних краях неведомые. Притом, что спасённые мной дамы с пакетбота, сначала разыгрывавшие из себя благородных девиц в укор местным нравам, дали ясно понять, что в случае, если мои намерения совпадут с их желаниями, охотно пренебрегут собственными понятиями о чести. Даже царёк, отправивший в лучший мир сто двадцать восемь девственниц, не поскупился похвалой, хотя и не сумел скрыть чувства зависти. Хитро прищурившись и положив мне руку на плечо, произнёс: «Да ты, братец, мастак»! Впрочем, если я и допускаю некоторые преувеличения, то очень близко к правде, которой  привержен, как никто другой.

Казалось бы, живи и радуйся, но по мере того, как я осваивался в Белибердосии, мои наблюдения углублялись и, надобно сказать, не настраивали на благодушный лад. Как ни убеждал себя, что с такими красотками можно жить и не тужить, превозмогая неудобства связанные с недостаточностью цивилизованности, но привычки прошлого пересилили надежды настоящего, и они угасали, как фитиль керосиновой лампы, которой приходилось пользоваться в сумерках, по мере того, как в ней убывало топливо.

Я долго не мог понять, что, собственно, со мной происходит, но когда в очередной раз одна из белибердосских девушек ушла, не скрывая огорчения, сообразил, что отсутствие новых впечатлений лишает меня возможности проявлять свои лучшие мужские качества. Какой толк, сказал я себе, что девушки разные, если они изо дня в день одни и те же?

А где же найти других? Логика подсказывала: там, где сейчас меня нет. Но наш пакетбот, и без того непригодный, за время путешествия совершенно поистрепался, а рассчитывать на постройку нового не приходилось. Причина тому, в укоренившейся оседлости жителей Белибердосии, довольных своей жизнью до такой степени, что у них не возникало желания даже на короткое время покидать страну. Поэтому зов океана, такой будоражащий и влекущий, не производил на них ровно никакого впечатления. Надо ли удивляться, что услыхав мои сетования и жалобы, Эмпидокл 128-й, принимавший любое отклонение от правил, им установленных, за бунт, изрёк:

– Произнеси нечто подобное кто-нибудь из моих подданных, я бы избавил его от необходимости думать, поскольку нуждаюсь не в думающих, а в одумавшихся. Твоя голова не в моей юрисдикции, а посему, надеюсь, за меня эту неприятную обязанность исполнят другие.

На этом мы с ним расстались. Больше он обо мне не вспоминал и, говоря откровенно, каждый вечер, перед уходом в беспокойный сон, я молил Бога, чтобы не лишал меня возможности помолиться в следующий раз.

Если вас интересует, как мне удалось спастись, отвечу: помог случай. Как-то днём, возле хижины, где я прозябал, опустилась стая перелётных гусей. Я накормил и напоил их, уставших и голодных. Что стало поводом для дружбы между мной и главным гусаком, очень напоминавшим внешней упитанностью и внутренней убеждённостью в своём превосходстве, наших немецких градоначальников.

Поинтересовавшись перед отлётом, чем сможет меня отблагодарить, и, выслушав мою исповедь, вожак предоставил мне спину для перелёта, посетовав на возможные неудобства с этим связанные. Но выбирать не приходилось. Тем более, что следующим на их пути был Египет.

Борис Иоселевич