Однажды в Пскове

В то неспокойное время я скитался по северо - западу страны, еще недавно простиравшейся много западнее, но теперь, при Эрэсэфэсэрии, заканчивающейся сразу на взморье, откуда я рассматривал чухонские фелюги, хотя и именовались они по другому, но это загадочное название -  " фелюги " уводило меня мысленно к тугим чинарам, медленно сочащимся ядом Грибоедова, к высоким закатам, озаряющим кровью горы и ледяные ущелья, в которых кто - то кашлял и пердел, наполняя миазмами атмосферу планеты. Бывало и так, что утро я встречал в Ладоге, шатаясь без цели по базарчику, а вечером уже шагал по Васильевскому, пиная пустые консервные банки. Именно тем летом и услышал я легенду об Избавителе. Произошло это в Пскове.

- Гражданин, бабу хочете ?

Кто - то меня ткнул пальцем в живот и я, приподняв надвинутую на глаза серенькую кепчонку, сменянную у григорьевцев на винтовку, найденную мною в украинском овраге возле расчлененного тела какого - то безвестного гайдамака в широченных шароварах, даже странно, что убийцы не забрали штаны и разрубили лишь верхнюю часть туловища, увидел сухонького старичка, готовно осклабившегося беззубыми деснами.

- Бабу ? - медленно спросил я, закуривая папиросу. - У меня, старец божий, денег нет на бабу. Да и тифозная она у тебя поди.

- Родная внучка, - забожился старый, щелкая грязным ногтем большого пальца по носу, - бля буду, мужик, доволен будешь.

Я встал и старичок, подволакивая ногу, суетливо шарахаясь из стороны в сторону, сторонясь милицейских и высокомерно расталкивая крестьян, повел меня куда - то за Нарвскую. Помнится, я здорово изумился, не зная до того, что в старом городе тоже есть своя Нарвская, выходящая вовсе не в сторону Нарвы, а помещающаяся между Лопушанской слободой, населенной татарами, и фабричным корпусом Железоделательного завода, называемого местными просто  " Говенным ", как объяснил мне словохотливый сбитенщик на рынке, выпускаемое купцами Первой гильдии братьями Гириными железо никуда не годилось, демидовский горностай забивал их рухлядь напрочь, потому - то и шел товар ловких братьев исключительно в орду, на обмен соболей, золота и тунгусских жонок, неплохо менявшихся дикими сартами на необъезженных жеребцов непонятной породы, но каурых. И запирала застава в Пскове Ярославскую дорогу ! Я приставал к старичку, пока мы шагали по темнеющим улочкам и переулкам, почему не назвать тогда заставу Ярославской, а он, слюняво улыбаясь, размахивал руками, рассказывая бывальщину. Насколько я понял, еще во времена усобицы Ярославичей один из них, из младших, то ли Глеб, то ли Борис, проезжая в Ростов Великий поднимать на бунт мерю и жорь, занемог лихорадкой. Принесли его на некоторое место, которое и стало потом заставой. Если честно, я ни слова не понял.

- Пришли, - сипло выдохнул старичок. Я огляделся. Мы стояли посреди пустыря, заросшего чертополохом. Вдали виднелась каланча с вывешенными шарами, откуда - то слева доносился негромкий шум ручья. Ни жилого, ни постойного, ничего, даже юрты татарской или берестяного шатра тунгуса не было. Это ж куда он меня привел ?

- Куда пришли, старый ?

- А вот, - показал он мне рукой на землю. Я глянул под ноги и волосы мои встали дыбом. На земле, посреди пустыря лежала берцовая кость. Человеческая.

- Ынгы ! - завопил старичок, бросаясь в пляс. - Уяй ! А - со ! Со !

Он летал вокруг меня, развеваясь лохмотьями, топоча и кощунствуя, а я, не понимая ничего из происходящего, подумал, что раз так вышло, то можно и отдохнуть, в конце концов, в то странное время я шлялся по стране, не в силах придумать себе никакого занятия, прискучив обыденной жизнью, хотел наняться в бурлаки, как Гиляровский, но увидев пердящих натужно страдников, тут же передумал и просто болтался среди людей по бесконечным просторам постепенно приходящей в себя после гражданской войны России, не переставшей быть именно Россией после переименования большевиками. Набитая дичью и такими вот старичками. Да и я дурак конченый, раз поперся за таким вот провожатым за какой - то бабой. Все мы русские, даже слободские татары или таежные тунгусы.

- Рыыы, - рычал старичок, падая на четвереньки, - ырг. Га !

Закурив последнюю папиросу, я дал срок : если он не угомонится, пока я  курю, то долбану я его какой корягой и пойду обратно. Будто услышав мою мысль, старичок успокоился и подполз ко мне, слезясь выцветшими глазами.

- Слушай, гад, - прошептал он яростно, впиваясь беззубыми челюстями в мой сапог, - слушай сказание об Избавителе.

Я слушал смешно переделанную германскую легенду об обманутом жителями Гаммельна дьяволе, уведшем детей в Трансильванию, поражаясь народной глупости, так безыскусно переделавшей новеллу Мериме. Старичок плевался и богохульствовал, а потом, сцепив ноги калачиком, взмолился :

- Убей меня.

Встав, я нашел корягу и размозжил ему голову. Потом на базаре долго отмывал на колонке запачканный кровью пиджак, слушая судачащих рядом прачек.

- Кость та заколдована, - убежденно картавила одна из них, краснорожая и с громадной грудью, - лежит в неведомой стране посреди пустыни малой, кто найдет и оросит то место человеческой кровью, в ближайшую же ночь обретет деву красы неописуемой. Прозовет она молодца Избавителем и станут они танцевать аргентинское танго.

- Избавителем от скуки, - буркнул я в сторону прачек и пошел к вокзалу. По намекам сбитенщика можно было понять, что ночью пойдет на прорыв границы бронепоезд карательного отряда барона Дрейдена, а ему, судя по смутным слухам, такие, как я,   и требовались : вырезать к такой - то матери глупцов, тщеславцев и просто говноедов.