Угрюмозерный кооператив

- Скажи, Илья, а ты девкам титьки мял ?

Купеческий сын Громов даже притаил дыхание, до того буйно шевелившее прогорклый от дедов атмосферный воздух заимки. Повернул голову к лежащему на полу приказчику, прикуривая тут же задрожавшей рукой папиросу. Илья хрипло сморкнулся и независимо задрал одну ногу, демонстрируя молча сидевшему в углу Ибрагиму - оглу нарядную заплату.

- Зачем ? - уточнил он у Громова.

- Цх ! - строгим ногтем звякнул о лезвие кинжала черкес, вскакивая в перманентом бешенстве с колен, ибо пребывал он углами на коленях, вставая изредка в ознаменование проданных крыльев джихада, о чем соловьем заливался Тамдыр Бекмамбетов из утлого динамиком магнитофона  " Легенда ", укупленного по записи в столичном Доме книги. Перед записью примали макулатуру. Брали на карандаш. Спосылали за будошником и вышибали спьяну зубы. В общем, торжествовали поступательное движение к коммунизму, даже еще и не известному в зеленом море тайги, где и подвизались наши герои этой шаловливой, как ножки рыжей, сказочки.

- Пидарас, - шепнул Громов вослед выскочившему в дверь избушки Ибрагиму и снова повернулся к Сохатых, - не понимает, зачем титьки мять.

- Я тоже не понимаю, - признал интеллектуальную недостачу приказчик, вымышленно расчесывая чуть зудящий парховизм своей кокетливой прически. Ему соорудили ее в губернском городе семь лет назад, когда отец Громова Петр Данилыч услал Сохатых с краденым на прииске имени Сто лет и три года вольфрамом, вот он и заглянул проездом в парикмахерскую, затем сфотографировался в образе лорда из Америки и познакомился в нумерах с беглым доцентом из Петербурга, дожидавшего оказии в переправке тропами Савинкова в город Диты фон Тиз, где сразу сердце, конечно, уголовная растрата аэропорта и скоропостижная кончина при виде лица родной дочурки, то ли подкинутой обозом Кальмановских баронов лесостепей, то ли самообразовавшейся Волошинской ретортой разночинства, минуя этап Павловских реформ и освобождения крестьянства как класс.

- Все вы пидарасы, - уничижительно протянул Прохор, сильно встряхивая головой. Вышеупомянутые сумбурные мысли тихо дзынькнули и, сукучковавшись в приемистую плотность возле отита, благополучно высыпались из левого уха. - Зырь, - удивился Громов, подвигая мизинцем беглого доцента к лорду из Америки, - какая только х... ня не подумается.

- Это что, - хмыкнул Сохатых, неуловимо меняя голос на странно знакомые интонации укравшего все до нас полудурка, вечно путаемого в Союзе с мертвосезонным Осокой Бобритцем, квадратным туловищем счевоначинаетсяродина ходившим по пляжам Юрмалы, пока соседние финны пили одеколон фабрикации юрмальской же мануфактуры, утратившей заглавность наотличку от Кальмана и Волошина, в чем был смысл, ежели помянуть дубиной и камнем Потупчик, Витухновскую и Готфрик, заинтеллектуалившихся по самую БСЭ, недобросовестными расшифровываемую энцикликой понтифика Льва Пятого, я же намекну ( не время, Федор ! ) на третью, но с конца. - Вот был раз случай.

Он уселся по - турецки, закурил, отгоняя сизый дым ладонью, жадно затянулся и рассказал презанимательную историю, тут же всколыхнувшую все помыслы Громова к приобретению наживы, как ни странно.

- Идем, значится, - понизив голос, говорил Сохатых, оглядываясь на дверь с ушедшим в пространство черкесом, - по городу мы, то есть, я и еще я, но внутренний, мысленный. Шагаю себе в шинелишке, а внутренний в шубе на бобрах с соболями, я - хромаю, а он выруливает в абцуг и покрикивает, я пердну, он кашляет. Идем так - ту и видим девку.

- Да, - заулыбался Прохор.

- Нэт ! - заорал из дверей черкес, набрасываясь на взвизгнувшего Сохатых. - С кем лосося бродить ? Кому оленя бить ? - Он выкручивал уши Илье, внедряясь в анус приказчика веретенообразными движениями поджарого тела, до того укрытого буркой, сейчас небрежно сброшенной на пол. - В туза ёрзать ? На, сука ! - снова утратив прописность, орал черкес, скребя по половицам чудовищно отросшими за зимовку когтями.

- Даааа, - сказал издатель пан Мошка, деликатно пристукивая пухлой ладонью по груде разбросанной в творческом беспорядке по полированной столешнице рукописи, - Кокий Пармяныч, завернул ты прямо - таки по - пелевински Сорокина всех Быковых.

- Ништо, - басил с кресел могутный и бородастый Шишков, - достигну и превзойду. Глядишь, и эфир у Урганта выдадут к Новому году - то, прославлюсь на весь мир.

Пан Мошка вздохнул и подозвал лакея.

- Сооруди нам, мил человек, рыбки боговой салакушки, а мы, - он засмеялся и открыл ящик письменного стола, - пока в банчок перекинемся.

Червонный валет серьезно кивнул плюмажистой головой и плоско разлегся по шахматной доске Алисы, преспокойно спавшей в соседнем кресле с Шишковым.