Эротическая сага - 5. Из книги Эротические рассказы

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 5

НЕТ БУНТА, НО И НАСТОЯЩЕЙ ПОКОРНОСТИ ТОЖЕ

Они не вошли в дом, а пошли в сторону моста Вздохов. Вечер был свеж. Лодки тесно прижимались друг  другу, слегка покачивающимися бортами, и обе девушки очень их напоминали, хотя не замечали этого. Они отошли достаточно далеко, но Агнесс не произносила ни слова. Рената, искоса наблюдая за ней, понимала, что Агнесс чем-то серьезно озабочена, хотя, казалось, к тому не было и не могло быть никаких оснований. Ведь они расстались всего несколько часов назад, и за такой короткий срок вряд ли могло что-то случиться. Хотя любая неприятность никогда бывает не к сроку.

И Рената не выдержала:

– Агнесс, милая. Я устала и хочу спать. Неужели наш разговор нельзя отложить до завтра?

– Поверь, – прервала, наконец, молчание Агнесс, – если бы это было возможно, я бы тебя не потревожи¬ла. Но я сама виновата. Мне так было хорошо и интересно с тобой, что забыла, ради чего пригласила тебя. Но сейчас, мне кажется, это к лучшему, чем, если бы наш разговор состоялся сразу. Я не смогла бы говорить с тобой так честно и искренне, как сейчас. Пришлось бы лгать, изворачиваться, недоговаривать. Зато теперь буду  откровенна, как на исповеди. И если ты мне поможешь, стократно отплачу тебе добром. Я умею быть благодарной. Ты меня поняла?

– Пока еще нет. Но ближе к телу, как говорит мне друг, когда мы остаемся наедине.

– А этот друг, случайно не Андреоло?  

Рената остановилась, резко повернула к себе подругу и строго, так, во всяком случае, показалось Агнесс, спросила:

– Причем здесь он?

– Прошу тебя, – взмолилась Агнесс, – будь со мной откровенна. Поверь, у меня никаких задних мыслей. Я всё, всё объясню. Но пока отвечай на мои вопросы.

– Нет, не он.

– Ты всё еще настороже. И у меня нет иного выхода, как открыться тебе первой.

И она рассказала о том, о чем читателю уже известно. Рената слушала ее, не проронив ни слова. А когда Агнесс умолкла, спросила:

– Когда истекает срок?

– Послезавтра утром.

– Значит, завтра у нас еще  есть. Тогда и поговорим. Иди спать.

– Может,   пойдем ко мне?

– Я бы с радостью. Но ты не дашь выспаться. А чтобы помочь тебе, я должна быть в форме. Да и тебе  не помешала бы таблетка снотворного. До завтра.

Агнессе спала, но все виделось так ясно, что испугалась этой ясности. Ей снился Андреоло, добравшийся, наконец, до нее и бравший ее раз за разом с таким остервенением, как если бы она была, если и не последней женщиной на земле, то, во всяком случае, в его жизни. А рядом сидел Сильвано, ничуть не удивленный происходящим, и даже взявший на себя роль советчика, открывающий Андреоло такие тайны, которые, она была в том уверена, навсегда останутся между ними.

Потом оба исчезли. Их заменила толпа мужчин, с такой жадностью на нее глядящих, что догадаться об их намерениях не представляло труда даже замутненному сознанию. Но брали они ее не «навалом», а с вежливостью истинных джентльменов, испрашивая разрешения всякий раз, когда  переступали ее друг другу. Она даже не пыталась кокетничать, корча из себя недотрогу, так как все они были, словно на подбор, красавцы, но не сладкие, как Сильвано, а мужественные и крепкие, и она купалась в удовольствии, ими доставляемом, как в душистой ванне. А на жалкие потуги Сильвано, и здесь никуда не девшегося, обратить на себя внимание, отвечала откровенным презрением.

Она полностью осознавала свое участие в оргии, и в то же время ощущала себя наблюдателем со стороны. Это ей что-то напоминало, но что не умела сообразить, и только напрягшись, поняла, что снова видит себя на большом-пребольшом экране, как тогда, в комнате Андреоло.

Потом наступила тьма кромешная, вихри, умирающие, будто тающие на солнце, мелодии Россини. Кто-то, она не смогла разобрать, кто именно, играли ею, как мячом, перебрасывали друг другу, и если ее что-то смущало, то вовсе не происходящее, а его анонимность. Они превратили ее в игрушку, а ей хотелось быть активной участницей, глядеть каждому в глаза и улыбаться…

– Оставь меня в покое! – закричала она, отбиваясь от тени, клонившейся над ней. – Поди прочь!

– Пойду, госпожа, пойду, только прежде проснитесь, а то опоздаете в колледж. Я ведь делаю то, что мне приказано.

– Ах, извини, милая Янина, – с трудом раскрыла глаза Агнесс, но, поглядев на часы, вскочила.

ПО НАКЛОННОСТИ СОБСТВЕННЫХ МЫСЛЕЙ

Она опоздала почти на полчаса. Учительница по зарубежной литературе, прозванная Абракадаброй, неприязненно покосилась, но промолчала, зато соседка по парте Эльвира прошептала запыхавшейся Агнесс:

– Зачем ты пришла? Абракадабра способна уморить даже мертвеца, а ведь мы с тобой пока еще живы. – И на перемене, когда они вышли во двор, продолжала бубнить: – Господи, это дура еще нудней, чем ее любимые писатели.

Элеонора была разбитная, неплохо сколоченная девица, родители которой выбились из нищеты собственными силами, но с материальным достатком так и не обрели светский лоск, и даже возникни у них такое желание, вряд ли сумели бы привить его дочери.   Не удалось обтесать девушку и колледжу. Учителя, иначе как хулиганкой, ее не называли и любую другую выперли бы за милую душу, но отец, сделавший состояние на биржевых спекуляциях, так щедро оплачивал их терпение, что сама мысль,   утратить, рано или поздно, источник доходов приводила их в ужас.

Разумеется, Элеонора использовала свои возможности, как сама говорила, на полную катушку. Скабрезные истории, почерпнутые в интернете и в бульварной прессе, водопадом низвергались из ее уст. И слушательницы, утопая в воображаемом пороке, не позволяли себе забыть, что репутация скромниц просто обязывает их относиться с презрением к развратнице. И Агнесс, следуя этому правилу, для самой тягостному, тем более, что сидели они за одном столом, старательно укрепляла свою репутацию скромницы, внешне сводя их общение к пустой формальности. Что было замечено учителями, одобрено ими, но попытки разъединить их  оказались безуспешны. Сошлись на том, что сдерживающее влияние скромницы Агнесс, заставляет Элеонору держаться в границах разумного, по крайней мере, во время занятий.

Во дворе колледжа они, не сговариваясь, выбрали тенистый уголок. Достали из полиэтиленовых мешочков бутерброды и, не спеша, продолжили девичью беседу, неограниченную условностями и, следовательно, исключающую лицемерие.

– Так чем тебе не угодила Абракадабра? – смеясь и почти забыв собственные неурядицы, поинтересовалась Агнесс. – Неужели опять о высокоморальных отношениях между мужчиной и женщиной?

– А о чем другом может вещать старая дева? На сей раз вытащила из своего потайного местечка, нетронутого развратом, историю какого-то русского графа, кажется, писателя, влюбившегося в какую-то девицу, то ли она влюбилась в него, но так или иначе вознамеривался на ней жениться, но узнал, что его чистым намерения предшествовала её нечистая связь с неким музыкантом. Возмущённый, он потребовал разъяснений. Но дураку не разъяснишь, что умному понятно без слов. Не успокоившись на этом, стал забрасывать письмами с моральными проповедями и так довел бедняжку, что она, то ли с горя, то ли от злости,   вышла на улицу и отдалась первому, кто попался ей навстречу.

– А как бы поступила ты? – хитро поглядела на нее Агнесс.

– Не знаю… Право, не знаю… – И, помолчав, добавила: – А знать бы хотелось. Ужасно хотелось бы знать.

– Но когда у тебя «это» случилось…

– У меня «это» еще не случалось, – перебила она Агнесс. – И если до той поры не сойду с ума…  – Она замолчала и, не глядя на Агнесс, пробормотала: – Я, кажется, разболталась. Надеюсь, ты не воспользуешься…

– Нет, конечно. Но я была уверена…

– Не только ты, даже девчонки и учителя. Именно их уверенность поддерживает меня на плаву. Но, боюсь, надолго меня не хватит.

– Бедняжка, – только и сумела сказать Агнесс.

– А ты, надо полагать, вовсе не бедствуешь. /Выждав /. Угадала? И давно? Врать не хочешь, а признаться не решаешься. Ладно, я буду спрашивать, а ты можешь не отвечать. И так пойму. Кто из вас кого уговорил? Ну, не молчи же, ответь, наконец. Я ведь перед тобой распахнула тело. Ты ведь знаешь, как для меня важно услышать именно от тебя…

– Почему именно от меня?

– Ты считаешься паинькой, никому и в голову не придет заподозрить тебя, особенно, когда сравнивают со мной… Надо же так суметь! А может тебя изнасиловали? Ты сопротивлялась?

– Кончай ерничать! Никто меня не насиловал.

– Сама?

– Да.

– Расскажи.

– Не сейчас.

– Когда-нибудь меня не устраивает.

– Придется потерпеть.

– Ответь, только честно: сама подошла и сказала?

– Я согласилась.

– Я тоже соглашусь. Первый, кто появится в этом дворе, получит меня, когда захочет и как захочет. Как ужасно быть целкой. Чувствуешь себя, словно завернутой в целлофан. –  Скомкав пакетик, небрежно отбросила в сторону. – Ты что-то подобное испытывала?

– Не успела.

– Счастливая.

– Как раз в этом я не уверена.

– Счастливые тоже плачут?

– И в этом их не единственное сходство с несчастными.

– Мне нравится, что ты не прибедняешься. Я хочу стать твоей подругой. Хочу научиться у тебя радостно плакать и горько смеяться. Научи меня стать женщиной, похожей на тебя. Ему ты улыбаешься? Я сморозила какую-то глупость?

– Вовсе нет.

– Только не криви душой. Я сама запуталась в этой блевотине между желанием и притворством, и не хочу запутываться еще больше, тем более с твоей помощью.

– Успокойся, я в этом тебе не помощница. Просто, услышанное от тебя, сама намеревалась сказать другой женщине, по-настоящему настоящей. А ты, похоже, за таковую принимаешь меня. Ошибаешься.

Они спохватились, что урок уже давно начался, но вместо того, чтобы ринуться, в класс, весело рассмеялись и, взявшись за руки, покинули осточертевший колледж и его пределы.

– Зайдем в кафе? Я не хочу с тобой расставаться.

– И ты мне нравишься все больше и больше. Но расстаться придется. Я жду звонка, который разлучит нас, надеюсь ненадолго.

– Но пока не разлучил, не будем терять времени.

Они вошли в кафе, в это предобеденное время, не заполненное даже наполовину, устроились  за дальним столиком и, спустя несколько минут, перед ними дымилось кофе, а пирожные, покрытые лазурью, напоминали девушку, догадывающуюся о своей судьбе и не решающуюся верить в её осуществление. Это сравнение принадлежит не угольщику Манчини, который до него бы попросту не додумался, а одной из подруг, но кому именно, догадывайтесь сами.

Вдруг глаза Элеоноры округлились, в них заметались искорки удивления и беспокойства, но, видимо справившись с первым волнением, прикрыла глаза ресницами.

– Не оборачивайся, – быстрым шепотом произнесла она, заметив вопросительный взгляд Агнесс, и повторила, почти приказала: – Не оборачивайся!

– Что случилось? – в тон ей спросила Агнесс.

– Если бы ты видела, какие красавцы вошли в кафе. Такие встречаются только в сказках или во снах. Они осматриваются в поисках мест, и хотя их сколько угодно, но, кажется, им приглянулись те, что у нашего столика.

– Сколько их?

– Подойдут, сосчитаешь.  

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /