Дивертисмент в восточных тонах

Описание:

Многие углядят в моем произведении отголоски чего-то знакомого? Пусть... Мы живем в социуме и идеи витают в воздухе как мелодические темы. Каждой теме - свое развитие.

Публикация на других ресурсах:

Ну, мои тараканы расползлись в разные стороны, а ваши букашки пусть лапками сучат!

Глава первая

Я здесь уже давно и привык к тому, что творится в этом оазисе среди почти безводной пустыни. Здесь можно жить - дворец, фонтаны с вкусной и прозрачной водой, в тени галерей можно укрыться от дневного солнца. Палящий зной и прохлада внутренних покоев, тонкий аромат цветов из оранжереи.

Мои ночи давно уже не полнятся негой, меня берегут, холят и лелеют, но я все дальше от господина. Меня не зовут разделить часы ночной услады, я спокойно сплю в своей роскошной постели, а за место на его ложе соперничали вначале три, а потом пять наложников - хорошеньких мальчиков из семей, что не смогли расплатиться с шейхом Селимом, или тех, кого купили у торговцев "живым товаром". Шейх славился своей щедростью и потому, прежде чем выставлять товар на торг, купцы приезжали не только заплатить за разрешение, но и показать "улов". Вчера еще двоих оставили для господина. Да, конечно, трое наложников беременны, двое только что родили и еще не отошли от родов, а эти еще нетронутые, если не врут, торговцы.

Хотя, впрочем, какая мне разница? Мне с ними делить теперь нечего - я бесплоден и живу здесь только из милости или, как говорит сам шейх, "в память о дружбе". Селим и мой отец когда-то дружили и мечтали породниться, и когда родился я, то был составлен договор, что в первую течку шейх покроет меня, а с первой беременностью возьмет меня в мужья. Но судьбе было угодно посмеяться надо мной. Отец погиб, когда мне едва сравнялось четыре года, а папа умер еще раньше, при родах моего братишки, обоих не смогли спасти. И вот мне идет уже двадцать второй год, и восемнадцать лет я живу в этом доме. Вначале на правах воспитанника, а потом любимого наложника господина.

Когда мне исполнилось тринадцать, шейх велел привести меня к нему на ложе - обычное дело. В тринадцать лет наступает половое созревание у омег востока, считается, чем раньше мы родим, тем проще будет нам в дальнейшем. Селим был нежен и ласков со мной, вытирал мои слезы после первой близости и долго не отпускал от себя. Все ждали моей первой течки, но ее не было ни в тринадцать лет, ни через год, ни через два. Хозяин злился, приглашал лекарей, они осматривали меня, качали головами, и этим дело и заканчивалось. Нет течки, нет узла, нет беременности, не будет и замужества. Меня устраивало такое положение до тех пор, пока другие гаремные мальчики не стали беременеть и рожать один за другим. Шейх словно забыл про меня.

Мое положение не изменилось - ко мне по-прежнему ходили учителя и учили не только танцам и разным штучкам - как правильно соблазнить, позам любви, любовному и светскому этикету, но и математике, астрономии, алгебре, стихосложению, и, наконец добравшись до хозяйской библиотеки, я пристрастился к истории и географии.

Так я и коротал свое время за книгами, разговорами с учителями, а еще, научившись хорошо ездить верхом и стрелять по мишеням, стал выезжать с хозяином на охоту. Пристрастившись к чтению, я, помимо своего языка, освоил еще парочку местных наречий и еще один язык другого континента, на котором говорили торговцы в странных одеждах, привозившие "товар".

Сегодня у меня не было настроения - жара хоть и прекратилась, обещая скорое наступление еще более унылого сезона дождей, даже любимые книги валились из рук. Попросить принести и раскурить кальян... Не хотелось звать слугу. Все равно сейчас все заняты бедными мальчишками - кто по обязанности, а больше из-за любопытства. Теперь и это не трогало. Все, как обычно - страх, любопытство, и вот уже шейх вместо пяти будет приходовать семерых наложников по дням недели. Так и просидел, бездумно глядя в выгорающее небо. Мне хотелось всегда одного, после того как я узнал о собственном бесплодии - уйти из этого места сладострастия и похоти, но некуда и не к кому - я круглый сирота, и у меня, кроме этого дома и хозяина, во всем мире ни единой родной души.

- Господин, баня готова, вы говорили, что хотели! - Нурман, мой слуга, ходивший за мной с самого детства, был для меня нянькой, сиделкой, молчаливым собеседником и наперсником всех моих радостей и печалей.

- Да, хотел, но как-то... - я пожал плечами и снова опустился на подушки, разбросанные по широкому подоконнику.

- Вы не заболели? Я пойду скажу хозяину, пусть пригласит к вам лекаря. Все равно он здесь - осматривает мальчишек. Видели бы вы их, господин! В чем душа держится...

- Хватит! - резко оборвал я его и захлопнул открытую книгу, - пойдем. Ты приготовил цветки жасмина?

- Все, как вы любите, господин.

Зря я так к нему. Он же не виноват, что я бесплоден и одинок. Раньше мы были дружны с одним из наложников, но как только он понес, его отношение ко мне и к другим мальчикам резко изменилось, и я предпочел больше ни с кем не завязывать дружеских отношений. Так было проще. Нурман стянул с меня шаровары и набросил на голые плечи халат из дорогого атласа, и мы пошли в баню, где уже клубился ароматный пар, банщики пенили особые растворы, я лег на низенькую лежанку, обитую мягкой кожей, и отдался в их руки - они распаривали меня молча, не пропуская ни одного участка кожи. По телу пробежала сладостная судорога, когда руки одного из банных рабов коснулись внутренней части моих бедер. И я поплыл в полудреме, пока не почувствовал, как меня ласкают совсем по-иному.

- Мой мальчик, какой же ты нежный, рубин мой бесценный... - сам шейх пришел в бани, видимо, только что на другой половине осматривал новых наложников. Он гладил мои ноги, талию, шею, плечи - поднимался к забранной в пучок копне моих рыжих, словно медь, волос. Его жаркое дыхание опалило мою кожу, видимо, новоприбывшие мальчишки все же выглядели аппетитно, даже несмотря на худобу и трудности пути.

- Господин... - только и смог я произнести в ответ, когда почувствовал, как в меня проникают его пальцы. Я извивался от распаляющих ласк. Он зачерпнул из угодливо пододвинутой баночки смазку и стал медленно растягивать меня. Я уже ничего не соображал, когда мои ноги раздвинули, и в меня проникло его достоинство. Он замер на мгновение, а потом продолжил медленно, мучительно медленно скользить во мне, раздвигая узкие стенки прохода. Я не думал, не хотел думать - просто отдавался, прогибаясь в спине, насаживался на его стержень, стараясь попасть в ритм. Селим недолго медлил, как только почувствовал мое желание, сразу сорвался на рваный ритм и, оседлав меня, стал вбиваться в податливое, разгоряченное баней и нежданными ласками тело. Когда он навалился сверху и внутри все взорвалось, я почувствовал, как его семя заполняет меня. И сцепил зубы, чтобы не зарыдать от отчаянья. Он вышел из меня, но еще не остыл - шлепнув меня по заду, произнес:

- Нурман, подай Амиру халат, ночь он проведет в моих покоях.

Не дав мне даже завязать пояс, прижал к себе, и мы вместе пошли по переходам дворца, сопровождаемые слугами и стражниками. Перед своими покоями он поднял меня на руки, рыкнув на всех и внеся во внутренние покои, усадил на ложе. Ночь была жаркой и длинной, мы знали друг друга и ласкали, пресыщаясь бесстыдными ласками и тягучей близостью, он брал меня бессчетное количество раз, то медля, то почти насилуя, вбивался до крепких яичек, и тогда я не мог сдержать криков удовольствия, а он был похож на зверя, словно обезумел от страсти. Уснув под утро, я проснулся от шелеста дождя за окном. Селим толкнул створки двери, ведущей на галерею, и стоял там. Он был великолепно сложен, несмотря на свой возраст - тридцать пять лет - у него было тело юноши. Оно все состояло из рельефных мышц, он был пропорционально сложен, стройный и высокий словно кипарис.

Я залюбовался и скорбно вздохнул.

- Проснулся? Маленький развратник! Даже меня сумел утомить! Нурман говорит, что ты страдаешь.

- Нет. Уже нет... К чему? Я смирился со своей участью.

- Зря, ты никогда не будешь отцом, но посмотри на свою жизнь: она похожа на сказку - ты ухожен, богат, живешь в свое удовольствия, тебя холят и лелеют. Тебя знают, как мою пару. Пусть у нас нет детей, но ты хорош собой, умен, воспитан, начитан. Умеешь поддержать разговор на любую тему. Ты блистаешь в салонах и на приемах, некоторые даже просят меня уступить тебя им, но я говорю, что ты сын моего друга, и если и отдам, то только замуж.

- А вы...

- Что? Продолжай.

- Господин Селим, я вас прошу отпустить меня...

- Как? Почему?!

- Мне двадцать второй год, у меня никогда не было течки, я бесплоден и бесполезен. Недавно мне сообщили, что по достижению совершеннолетия мне досталась небольшая сумма денег и клочок земли, той, что владели мои родители.

- Ты хочешь уйти из дома, где ты вырос?

- Да.

- Не смей даже думать об этом! А сейчас ступай к себе. Я подумаю, как наказать тебя за дерзость! Глупый мальчишка!

Я с трудом поднялся с ложа и побрел в свои покои, с трудом переставляя ноги. Ночь любви. Бесплодный, бесполезный. Я упал сразу за порогом своей комнаты и долго плакал, уткнувшись в ворс ковра, потом заснул там же.

Окна были открыты, дождь лил сплошной стеной, и я или простыл, или просто измучил сам себя мыслями, но лихорадка продолжалась три недели. Шейх созвал консилиум, врачи диагностировали злокачественную лихорадку и посоветовали мне сменить климат на более континентальный. Источники и воздух предгорий должны были, по общему мнению, меня излечить. Сборы были недолги, меня "запаковали", как самый ценный груз. Верблюды были нагружены половиной библиотеки хозяина, наряды и те занимали меньше места. Отправлялся я почти в гости - к сводному брату шейха Селима. Он молод, если не сказать, юн - ему всего семнадцать или уже восемнадцать? Он поспитывался матерью, которая после смерти отца Селима и Ферхада уехала в другую страну и увезла сына с собой. Он получил хорошее для той страны образование, но совершенно не разбирался в жизни нашей страны.

- Поможешь ему? И... возвращайся? - Селим сжал мою щиколотку так, что я сдержанно охнул. Я молча кивнул, не предполагая, что встречусь с ним уже совершенно в ином статусе...

Глава вторая

***

Из-за дождя я сидел, не высовываясь, в паланкине, закрепленном на верблюжьей спине. Дождь лил, верблюд шел, и я заснул, проснулся оттого, что тошнило неимоверно - даже сглатывать слюну было мерзко. Я едва слышно позвал Нурмана, и тут же караван встал. Дождь внезапно прекратился, в воздухе повисла дымка, я глотал воздух полной грудью - назад, в промокшее насквозь сооружение, возвращаться совсем не хотелось.

- Кобылу мою подведи и подай чалму.

- Господин, вы еще слишком слабы, чтобы ехать верхом! Мне хозяин голову оторвет за вас!

- Шейх далеко, а я рядом, сказал - значит, исполняй! - бедный мой Нурман, как он меня терпит? Но это выше моих сил киснуть в насквозь промокших коврах! Уж лучше на коне, чем в д... ме! Я надел поданую мне белую, с легким пером цапли чалму и сверху нацепил полупрозрачную вуаль - лица наложников должны быть скрыты. Я не пренебрегал этим правилом - кожа не переносила солнца - если поначалу ее покрывал румянец, то потом красные ожоги сходили неделями, да еще веснушки усеивали лоб и нос. Селиму, правда, это нравилось, и он в те дни называл меня солнышком и целовал с особой нежностью.

Спустя несколько часов пути показалось солнце, и отряд конных всадников окружил наш караван.

- Шейх Ферхад приветствует путешественников и желает здоровья и благоденствия!

- Он выслал вас встретить нас?

- Да, тут неспокойно, есть сведения о разбойниках, они нападают на караваны, грабят, захватывают красивых юношей... Фра Амир, если не ошибаюсь? - обратился ко мне, по-видимому, старший отряда, немолодой воин склонился к самой шее скакуна в почтительном поклоне. - Не утомила ли вас поездка? Мы наслышаны о вашей болезни и...

- Благодарю вас, мне значительно лучше, и я готов продолжать путь. Долго нам еще?

- Полдня пути. Но наши кони устали, как, впрочем, и ваши верблюды, так что предлагаю остановиться на привал.

Я, конечно, понял, что эта была уловка, но ночевать посреди пустыни или уже степи как-то не хотелось.

- Я понимаю ваше желание уберечь нас от тягот пути, но меня не вдохновляет ночлег на открытом пространстве. Особенно, если, как вы говорите, здесь шныряют шайки грабителей! Да вашим воинам, думаю, также несложно преодолеть небольшое расстояние в полдня пути, и ночлег в теплой постели им желаннее, нежели в карауле или, еще хуже, в сырой земле? Командуйте, мы поедем дальше.

К вечеру в закатном солнце мы увидели горы. Я устал, болели ноги и спина, хотелось упасть и лежать день или два, я лишь сцепил зубы, чтобы не выдать своего состояния. Да, я омега, мне положено быть слабым, но я не мог себе позволить расслабиться сейчас, когда на меня смотрели столько глаз. Ведь, в принципе, командовал этим маленьким подразделением я, и мне как номинальному, но все же командиру, проявлять слабость не положено. Игра? Пусть! А иначе жизнь скучна и обыденна!

Как только село солнце, сразу все погрузилось в темноту, но тут же на дороге показались всадники с факелами, и гулкое: "Стой, кто идет?!" - прорезало тишину.

- Господин, это фра Амир и сопровождающие его люди!

- Так быстро? Ширази, это ты?

- Да, мой повелитель!

- В такой час?! Вы же должны были остановиться на привал? Кто позволил продолжать движение?! - раздался грозный окрик, от которого похолодело все внутри.

- Шейх Ферхад, покорнейше прошу простить мою самонадеянность, но я думал...

- Если вас не заботит собственное здоровье, то мои воины должны были выполнять данный им приказ!

Его белый конь сверкал в темноте белым пятном, моя кобылка оскалила зубы и дернулась, если б я был чуть послабее, то наверняка свалился бы, но крепкая рука осадила испуганную лошадку.

Вдруг я почувствовал, как та же рука отбросила вуаль, прикрывавшую мое лицо, и свет факела мазнул по глазам, пальцы обвели контур скул и губ:

- Вот ты какой, фра Амир, любимый наложник... - и тут же голос из нежного стал отрывистым и командным: - Фра в кольцо! Кругом волки! - дав шпоры коню, шейх рванул вперед, и мы последовали за ним. Как я оказался в доме, кто меня раздевал и укладывал - ничего не помню. Очнулся с первыми лучами солнца, светившими сквозь разноцветные стекла высокого окна.

Ферхад

Брат подсуропил мне омежку! Черт! Вовремя-то как! Кругом шныряют шайки оборванцев - не то грабители, не то повстанцы из местных, что, впрочем, дела не меняет! Сколько времени в этом краю не было сильной власти? Одни наместники, которые собирали дань в свою пользу, не заботясь ни о народе, ни о престиже властителя! Да и я пока мало что успел - только на затыкание дыр уходит столько, что на решение глобальных проблем не остается ни сил, ни времени, ни, откровенно говоря, желания. С какими планами я ехал сюда! Собрал народ, объяснил им, что так, как они живут, жить нельзя, что каждой семье будет выделен надел, старые арыки будут обновлены, новые выкопаны, что под выпас будут выделены неплодородные, непахотные земли. Дехкане лишь покачали головами да разошлись, недоуменно переговариваясь и сетуя на плохие времена. Мне, выросшему в совершенно другой стране, было это непонятно: я обещал, что им станет хоть немного легче жить, а они переживают о трудных временах! Еще же мне предстояло разобраться с налогами и выплатами в казну - собиралось много, а на деле - крохи: даже на обмундирование и стол моим нукерам выходило до обидного мало!

А тут еще этот явно капризный и вздорный омега! Уж я их повидал на западном побережье...

Увиденное, поразило меня, даже в неверном свете факелов он, этот фра Амин, не выглядел изнеженным, скорее, измученным как болезнью, так и долгим путешествием. Дорогу в два перехода они одолели с одним ночлегом! Глаза, какие у него глаза - словно листва деревьев в солнечный день! А кожа... что там бархат и атлас! Боже, и такое сокровище теперь в моей власти?! Ну, братец!

Я пришпорил коня, чтобы побыстрее доехать до поместья, да только фра примерно через стадию потерял сознание и, если б не мои нукеры, упал бы под копыта собственной кобылки.

Я посадил его перед собой на луку седла, мой верный Ахан просел было под двойной ношей, но выдержал, огладив круп послал его легким касанием вперед.

Подняв на руки изящное тело, я внес его в приготовленные для омеги апартаменты и, бережно уложив на узорчатый шелк покрывала, стал расстегивать мудреные застежки одежды. Снял с его головы тюрбан и откинул вуаль - совершенство! Что там статуи древности! Волосы цвета меди рассыпались по алебастровым плечам, чуть припухлые губы алого, нестерпимо алого цвета были полуоткрыты. Изящно сложенный юноша: едва обозначенный живот с манящей впадинкой пупка, лишенный каких-либо признаков растительности пах, утонченные ступни, икры были в меру нежны, в меру тонки, слегка округлые женственные бедра не портили его, придавая стройности. Тяжко вздымавшаяся грудь с чуть заостренными алыми сосками так и звала провести по ней! Какой бы альфа удержался? И я провел рукой, нащупав припухшую горошину, скользнул ниже, к пупочной ямке, обвел небольшой, поникший отросток члена, и он бессознательно раскинул ноги!

Я, вздрогнув, перевел глаза на стоящего подле распростертого тела слугу и, приказав позаботится о нем хорошенько, вышел прочь.

______________________

Фра (у меня*) - обращение к омегам.

Нукеры (здесь) - охрана или воины шейха

Глава третья

***

На следующий день я даже не смог встать - так болели сведенные судорогой ноги - все же я никогда не ездил так много и долго верхом - две-три охоты, пара часов вольтижировки в манеже, и все. Нурман и еще один слуга отнесли меня в ванну, после чего намазали расслабляющей мазью, и я снова уснул.

Мне снились странные сны, словно я куда-то бегу по ковру из трав, и кто-то незнакомый мне, но такой близкий настигает, и мы с ним предаемся любви настолько явно, до ощущения рук на коже, до сладострастной дрожи, до жаркого дыхания на устах.

Второй день прошел за разборкой вещей, обустройством библиотеки, господина Ферхада я так и не увидел за эти два дня, хотя он присылал командира конников справиться обо мне. Почтенный седобородый и седовласый альфа не сводил с меня глаз во время нашего разговора и даже сам поучаствовал в раскладке огромных ковров, взятых по настоянию лекарей и Селима. Они создали ощущение уюта, но хитрый вояка при этом использовал возможность увидеть мои ноги, обычно скрытые под длинным платьем и шароварами. Раздетый и с открытым лицом, я мог находиться только в присутствии шейха или когда не ожидал посетителей. Здесь же пока было не до этого - комнаты были явно долго нежилыми, и пришлось потребовать плетеных циновок, чтобы не класть драгоценные шелковые ковры прямо на каменный пол.

- К чему вам такое количество циновок?! - он ворвался подобно пламени и сразу замер на пороге. Нурман переодевал меня - мы все извозились, стараясь положить кунжутовые плетенки поровнее, чтобы полотно ковра не скользило и не топорщилось. Я расчихался, и мой слуга, выгнав остальных, снял с меня верхний кафтан, стянув рубашку тонкого шелка, и стал протирать мое тело влажными полотенцами.

- Простите господин, но ко мне так не врываются! - остановил я его жестом.

- Это мой дом, и я всюду могу ходить в любое время! - он был молод, горяч и прекрасен, как неперебродившее вино или необъезженный конь.

Темные, почти черные глаза, обрамленные короткими густыми ресницами, подчеркивали белизну их белков, полные губы, чуть припорошенные юношеским пушком, были чувственными и слегка влажными. Шейх был высок, смугл, строен, широк в плечах, с мужскими крупными ладонями. Он подошел и навис надо мной, а я настолько растерялся, что даже прикрыться на успел - так и стоял в прозрачных шальварах из тонкого хлопка, мало что скрывавших. Он сглотнул слюну, дернув по-юношески выдающимся кадыком, а я представил себе, как мои губы целуют его шею, руки ложатся на плечи, и он притягивает меня к себе, сминая мои ягодицы.

Что было потом, я не помню, только ощущение его удивительных крепких и мягких рук, и я осел на пол. Он же ушел так же стремительно, как и появился.

"Что это было?" - спросил я себя, болью в сердце отдалось скольжение его пальцев по моей скуле, и, если бы его палец задержался на моих губах чуть дольше, я бы поцеловал его...

Ферхад

В самый первый вечер я не смог удержаться, чтобы не придти и не посмотреть, как он спит - мне докладывали, что весь день слуга ухаживал за ним. Все же омега есть омега! День в седле, и уже не человек - то ли дело альфы - конные переезды и путешествия не утомляют нас настолько! Нежный, все же он нежный, хоть и не капризный - ни стона, ни вздоха, ни жалобы, только застывшая улыбка на вмиг поблекших губах и эта кожа, которая ни с чем не сравнится, глаза, глубокие словно морская волна в солнечный полдень... Так и хочется зацеловать всего, испытать его губы поцелуями и иметь долго, нежно или, наоборот, затрахать до потери сознания, вбиваясь внутрь жаркого, соблазнительного тела!

Но я чужд насилию, а потому предпочту добиваться его расположения, чтобы он сам дал понять, что не против нашей связи - все же любимый наложник брата, а портить чужое имущество я не намерен! Хотя почему портить? Насколько я слышал, он бесплоден, его прелестное, невозможно соблазнительное тело и запах, неуловимый, едва слышный запах жасмина с ноткой горчинки... Вот мука!

Он долго стоял над распростертым на ложе прекрасным телом, но так ни на что и не решился, кроме прикосновения к завораживающей коже, но видя, как юноша выгнулся от его непроизвольных объятий, он поцеловал чуть приоткрытые губы, лишь прикасаясь своими, а ему так хотелось смять этот невозможно манящий рот!

"Ничего, ты еще будешь стонать подо мной, я хочу испить твоей жажды сладострастия!"

Следующий день был испорчен пробуждением под крики собравшейся внизу толпы крестьян с кирками и заступами. Они долго что-то кричали и угрожающе размахивали орудиями труда, когда же к ним вышел шейх, и все угрожающе надвинулись на него, вперед вышел тот самый седовласый конник и, отгородив его собой, подозвал выделяющегося из толпы высокого молодого крестьянина, и тот стал что-то с жаром говорить, сжимая в руке заступ. Ферхад молча слушал его, ничего не возражая и не противореча, крестьянин поднял руку, и я испугался, что вот-вот прольется кровь, и что не будет больше этого чудного, бесстрашного мальчика, что не увидит он своих еще не зачатых детей, что не будет вместе с супругом радоваться солнцу, ветру, снегу на вершинах гор, цветущей весной полупустыне, а главное - его не будет рядом со мной... Со мной? О чем я? Как хочется просто подойти, обнять и защитить от этой людской злобы! И я, утерев слезы, быстро пошел, почти побежал к нему! И, задохнувшись от волнения, вылетел на крыльцо, угодив прямо в его объятья.

- С ума сошел, так бегать!

- Я, я...

- Испугался?

Я лишь смог кивнуть головой и закашлялся.

- Ширази, приготовь на завтра выезд, нашему гостю полезно будет окунуться в целебные источники, да и поохотимся заодно, если очаровательный фра не против.

Я не успел ничего сказать, как мне поцеловали руку и, слегка приобняв, проводили до покоев.

- Простите, но не смог сдержаться, а еще я наслышан, что вы очень хорошо танцуете! Смею ли я просить вас об этом?

- Да, но...

- Я понимаю, что вы не совсем здоровы, но когда лекари разрешат... Смею ли я надеяться?

"Смеешь, еще как смеешь..." - ответил я одними глазами. Понял ли он мой взгляд? Но руку сжал и снова целовал ее.

Ферхад

Он испугался! ОН испугался за меня! Значит, он думает обо мне?! Вон как запыхался от бега - щечки заалели, волосы растрепались, словно осенние листья на ветру, и глаза, этот взгляд, как он мучает меня ночами! Я уже руку стер о член, сны лучше яви... Я так когда-нибудь накинусь на него, а сейчас надо увести его отсюда! Вон как все глазеют на его незакрытое лицо, да еще обнаженные ножки видны в разрезе халата. Обнимаю и прижимаю его к себе - краткий миг он в моих руках, как сладко, как он трепещет всем телом... Нет, я добьюсь, что ты будешь просить о пощаде, мой милый одалиск!

Не зря я заговорил про танец - только на публике гаремные наложники танцуют полностью одетыми, а в приватном танце они почти раздеты, вернее, не так - они почти одеты, но такая одежда лучше всякой наготы!

Целую его руки и сжимаю кисть не больно, но крепко! Да, думай обо мне, милый мой мальчик, думай и распаляй себя мыслями о наших совместных ночах! Я же знаю, как действуют эти целебные источники, представляю, как наполнится истомой твое тело, как страсть заставит тебя, как безумного, искать близости со мной, а я измучаю тебя так, как мучаешь ты сейчас меня!

Глава четвертая

Мне не дали даже шагу за порог ступить: четыре воина несли мои носилки, изредка сменяясь, рядом ехали нукеры, окружив носилки плотным кольцом. Поклажу для омовений погрузили на ослика, а сам Нурман ехал на другом, взяли еще пятерых слуг - они шли пешком.

Я задремал, а потом, когда дорога стала подниматься в гору, мы стали чаще останавливаться, и я, прикрыв лицо, выглянул наружу, раздвинув плотные занавеси, ко мне тут же подъехал шейх Ферхад.

- Спите, фра, не тревожьтесь, еще далеко.

- Я хотел бы размяться.

- Сожалею, но эти места опасны, и я не хотел бы рисковать столь очаровательным созданием.

Я замолчал и откинулся на подушки. Похоже, что не видать мне родного гарема, как своих ушей, шейх явно что-то задумал, но вот что? Поживем увидим, пока хотя бы он не посягал на мое тело. Задумавшись, не заметил, как меня сморила дрема, и очнулся от протяжного крика:

- Стооой! - потом занавеси паланкина раздвинулись, и я оперся на услужливо предложенную мне руку, вылезая наружу.

Представшая перед моими глазами картина была исполнена величественного покоя: серые, в прожилках и трещинах, словно седые скалы, поросшие зеленоватым, будто подернутые изморозью, мягким мхом. Я подошел и провел по нему рукой - он был мягкий, такой, что на него хотелось встать босыми ногами или лечь и лежать, и смотреть на эти такие близкие облака, кажется, только руку протяни.

- Мягкий? У вас еще будет возможность походить по нему, а сейчас идемте, надо спуститься в долину к источникам. Спуск крутоват, прошу, не рискуй... - шейх приблизился на совсем небезопасное расстояние, положив руку на плечо, и чуть привлек к себе.

Спуск был, и вправду, крутой, но мне протягивали руку то воины, то сам Ферхад, и тогда он обвивал мою талию и осторожно, словно драгоценный сосуд, передавал следующему. Долина гейзеров была наполнена дымкой и клокочущими звуками - пар от воды стоял туманной дымкой, здесь же разбили шатер, расстелили ковры и приготовили непрозрачный завес, чтобы я мог спокойно раздеться и погрузиться в целебную воду совершенно обнаженным. Вода клокотала и булькала, но была не горячей, а теплой, пузырьки приятно тревожили кожу, и она заметно смягчалась, я стал кашлять еще надрывнее, пока из меня не вышел белесый сгусток, и дышать сразу стало легче.

- Все, господин, выходите, сейчас отдохнете и пойдете к следующему источнику, - меня сразу же, не вытирая, закутали в меха и отнесли на ложе, в шатер, и я уснул там совершенно без сновидений - сразу и крепко.

Потом был другой источник - вода была более прохладная, но острые пузырьки ее, колко касаясь кожи, казалось, прошивали мое тело тысячью иголочек, у меня потянуло низ живота, член напрягся, а анус стал необычно пульсировать. Мне показалось или надо мной действительно встал шейх? Он смотрел на меня таким взглядом, что мурашки по коже! Если бы мы были здесь одни, клянусь чем угодно, он бы прыгнул ко мне и отымел меня прямо тут, и, кажется, я был бы не против.

Прикрывшись ладонью, я вопросительно посмотрел ему прямо в глаза - в их бархатную глубину и тут же оказался под водой, откуда был вытащен его же крепкой рукой.

- А вот нырять здесь не стоит - хоть источник и безопасный, но вполне можно нахлебаться этой целебной водой. Мы будем доставлять ее вам в покои, чтобы вы пили ее, принимали ванны с ней и выздоравливали. Помнишь, ты обещал станцевать мне? - шепнул он мне на ухо, помогая слугам надеть на меня длинную холщовую рубашку и, опуская ее, скользнул рукой по моим обнаженным ягодицам.

- Помню... - шепнул я ему в ответ, строго взглянув на него, он лишь усмехнулся и, приобняв, повел к третьей "ванне" - она была полна мутного раствора, мне сделали повязку на нос и рот, а также закололи волосы.

Вода была обжигающе горячей, Ферхад поддерживал меня все время, пока мое тело не привыкло к температуре, а потом, когда я полностью погрузился в толщу воды, то незаметно "поплыл", сознание помутилось, и я ничего не слышал, только чувствовал, что со мной что-то делают, но был лишь послушной куклой в заботливых руках. Очнулся я только ночью, уже в своей постели, полностью обнаженный и закутанный в меха. По комнате плыл аромат жасмина с горьковатой нотой бергамота, мерцали огни ламп, и у моей постели сидел верный Нурман.

- Проснулись, наконец-то! А то господин шейх испугался, что вы долго спите.

- Сколько времени?

- Уже за полночь. Выпьете своего питья?

- Да, а воду привезли?

Нурман хотел ответить, но двери спальни открылись, и вошел сам шейх.

- Привезли, и лекарь велел, чтобы вы ее пили с молоком - приготовь питье хозяину, а я пока побуду с ним.

Опасная близость, мою душу пронзило, будто раскаленным железом.

- Вам определенно лучше - даже щеки порозовели... - сказал он и опять тем же самым жестом провел пальцами по скуле и задержался на моих губах, они еле заметно дрогнули и получился поцелуй.

Нурман вошел с приготовленным напитком, шейх принял от него пиалу и сам стал поить меня, напиток был непривычно острый, я поперхнулся и пролил часть напитка на себя. И тут же его язык и губы стали облизывать, зацеловывать шею, затем спустились к груди, он распахнул меховую накидку и губами накрыл мой сосок, второй же был обласкан пальцами, потом мои губы были смяты его губами, и в мой рот уже вторгся его язык... жадные руки ласкали мое тело, сминали в ладони мой член и яички, пальцы ласкали промежность. Я застонал ему в рот, и все кончилось...

- Прости, я не должен был... Ты еще слаб... - и он буквально выбежал от меня!

Ферхад

Кто бы мог подумать, что этот день станет моим мучением, моей медленной казнью, пыткой, желанием и восторгом?

Я был рядом, я касался его кожи, я одевал его и касался его нежной, ставшей более чувствительной кожи. Его щечки заметно порозовели, кожа приобрела перламутровый оттенок, а сам он стал еще более манящим и соблазнительным, особенно, после последнего источника. Его слуга умолял меня не рисковать так и не будить пока еще дремлющую чувственность драгоценного фра, но я был непреклонен. Лишним не будет - омовение в источнике любви, куда предварительно спустил, вызвав брожение и пробуждение подземного хранилища. Только семя половозрелых альф может разбудить этот источник, и он забурлил, его мутно-целительные воды вышли на поверхность. Он был горячим, как мое желание, и не зря юноша потерял в нем сознание - хорошо, что не угорел! Подземные воды богини сильны, и он станет испытывать ко мне непреодолимое желание. Я испытал моего милого той же ночью. Он возбудился от одних моих прикосновений и поцелуев!

Все, братец, тебе и семерых мальчиков будет достаточно, а это чудо будет моим! Я не отпущу его от себя, пока не натешусь им вдоволь! Когда лекари позволят, я уговорю его на танец, а там он забудет про ночной сон, я буду иметь его сколько и когда захочу! Хватит ему мучить меня, теперь моя очередь мучить его!

Хорошо, что он бесплоден, можно не предохраняться, и никаких последствий, даже если в дальнейшем брат и потребует его к себе, отдам, только когда надоест мне, когда пресыщусь его роскошным телом.

Я заснул весь в мечтах о будущих жарких ночах, о цветке, который еще не испытал моих ласк, у которого еще не опали его прелестные лепестки. Шелк его губ на моем члене, влажность и глубина его ротика, терпкий вкус его спермы на моих губах и ответный на его.

Ночь в грезах пролетела незаметно, а утром - снова неприятность...

Глава пятая

Я полночи провел в раздумьях - что это было? Почему он не пошел дальше? Почувствовал что-то или просто решил помучить меня? Я ведь был уже готов отдаться ему - после источников мое тело стало таким чувствительным, как будто натянутая струна - тронь, и я заиграю.

Заснул от раздумий только под утро, и то меня разбудили чьи-то крики, я проснулся и выглянул в окно, чуть приоткрыв тяжелую раму. Внизу снова были крестьяне, теперь они явно угрожали шейху, давешний молодой крестьянин посмел даже замахнуться на него, но его вовремя остановили, скрутили руки и куда-то поволокли, остальных же выгнали за стену и опустили решетку ворот. Я испугался, как же я испугался за Ферхада! Вынужден был сесть, потому что ноги меня не держали, и, откинувшись на спинку кресла, я заплакал. Почему все так запутанно в моей жизни? Жил не тужил, будучи наложником, отдавался бесстрастно - никогда не испытывал тех эмоций и чувств, которые сейчас буквально заполонили мою душу. Борясь с самим собой, я лишь сильнее распаляюсь и сгораю от желания. Боюсь за пылкого юношу, способного в порыве наломать дров на всех фронтах. Дать ему победить себя? Сейчас, как никогда, ему требуется моя поддержка и, возможно, утешение. Я должен узнать, что происходит в этой благословенной земле, ставшей мне временным пристанищем. Ведь все должны беспрекословно подчиняться доброму правителю, а если он ошибается в своих нововведениях? Он же не знает местных обычаев, диалекта, он разговаривал с местными сверху вниз - они к такому привыкли и всегда знали, что от нового правителя хорошего ждать не приходится.

- Нурман, приготовь мне одежду танцовщика и проверь струны своего тара, моего бубна. А впрочем, нет, разбери лучше ножные колокольчики.

- Господин, но лекари еще не разрешили вам...

- Ты слышал приказ? Исполняй!

Не хотелось думать... Пусть все идет как идет. Я приказал приготовить мне ванну, смешав воду с молоком, слуга натер мою кожу особым составом из смеси мыльного корня, воска, капельки меда и толченой скорлупы миндаля с маслом. Кожа стала чувствительной, соски напряглись, я чуть подкрасил ореолы. Последний штрих - подвел глаза и насурьмил брови, сделал затейливую прическу, чтобы в нужный момент волосы можно было распустить незаметным движением руки. Надевая и завязывая боковые завязки шитой золотом и камнями верхней части прозрачных штанов, я "забыл" одеть одну из составляющих костюма. Просто накрылся несколькими прозрачными покрывалами, позволив застегнуть на своих щиколотках браслеты. В откровенный вырез сам привесил пару колокольчиков. Все. Я решился. Если после этого он не овладеет мной... Вздохнув, я покусал чуть подкрашенные губы.

- Попроси слуг шейха доложить, что я хочу посетить его.

Некоторое время ожидания, и нас уже ведут по коридорам.

- Вы... Ты хотел видеть меня? - шейх удивленно взглянул на закутанную в покрывала, почти невидимую фигурку.

- Да, господин. Только я прошу о приватной беседе.

- Что ты задумал, говори! Или... - он сжал мои руки, и я охнул, он так сильно сжал, что я не смог удержаться от вскрика.

- Вы же просили меня станцевать для вас?

- Глупый, до танцев ли мне сейчас? - он отпустил меня и отошел к столу, на котором было разбросано множество бумаг.

- Может быть, как раз сейчас и время?

Он пожал плечами и приказал своим слугам и Ширази выйти. Я жестом пригласил войти Нурлана.

- Приватная беседа при твоем слуге?

- Поверьте, когда нужно, он слеп и нем, и потом он удалится, если наступит соответствующий момент.

- Дело твое... - он пригласил меня присесть, но я усадил его на скамью, обтянутую шелком.

Сделав знак слуге, я дождался нужного мне аккорда и ступил на путь, с которого возврата не было.

Мелодия тара подсказывала мне движения, бубенчики вызванивали мелодию тела, качая бедрами и кружась, я стягивал с себя одно покрывало за другим. Когда осталось последнее, я подбежал к шейху, и он сам снял его с меня. Выгнувшись особым образом, я заставил его обратить внимание на особо подвешенные бубенчики и, остановив его руку, ускользнул от него.

Покачивая бедрами и мелко задрожав обнаженным животом, повернулся к нему спиной и, так же покачивая и расставляя ноги, я прогнулся и почти коснулся головой пола. Незаметным движением я освободил волосы, и они свободно упали мне на грудь, прямо на возбужденные соски, затем, двигая бедрами, я завершил пол-оборота и, снова выгнувшись, отпустил на волю свое желание, и оно зазвенело бубенчиками.

Он кинулся ко мне и стал покрывать мое тело поцелуями, закинул мою ногу себе на бедро и с силой сжал одно из полушарий. Звук тара стих, едва слышный шелест, и слуга удалился. Я был целиком во власти распаленного юноши, он мял и тискал меня, разложив на скамье, терзал зубами мои соски, оглаживал восставший член и, впившись в губы, насиловал мой рот, а руки вовсю хозяйничали в ставших уже ненужными штанишках. Он одним рывком стянул их с меня и стал жадно сминать мои половинки, подбираясь пальцами к смазанной дырочке. Взяв в рот мой член, он стал растягивать меня пальцем, и я отдался бесстыдным ощущениям. В моем анусе уже вовсю хозяйничали его пальцы, и он, подняв мои ноги, задрал на себе рубашку и, освободив налитый желанием член, с маху вошел в меня. Он был огромен! Войдя в меня до тугих яичек, он вышел и тут же вошел снова, и так несколько раз, пока не сорвался на рваный ритм и не стал вбиваться в меня. Я только стонал, стараясь максимально расслабиться и дать ему насладиться. Я подмахивал и, скрестив ноги на его спине, помог войти ему на всю длину. Мы быстро спустили - он в меня, я - себе на живот.

- Сам пришел, сам попросил, хороший мой! - проговорил он, обводя пальцем мой пупок с каплей моей спермы внутри. - Пойдем в спальню, мой сладкий, я так быстро не отпущу тебя сегодня.

Мы пошли в его спальню с огромной кроватью, со множеством подушек и узорчатым покрывалом. По дороге он прижал меня к себе, обвивая руками и сминая мои половинки. Там он сбросил с плеч халат, снял с себя штаны и рубаху и навис надо мной. У него было великолепное тело и огромный член с половину моей руки с рубиновой головкой и капелькой смазки.

- Возьми его... - приказал он, и я послушно исполнил это.

Меня, как наложника, обучали этому, и если Селиму я это делал по обязанности и всего несколько раз, то тут я готов был зацеловать каждую частичку его мощного и такого нежного в расцвете юности тела. Не было стыда - осталось лишь желание отдаться ему, принадлежать безраздельно, целиком и полностью.

После он вошел в меня сзади и с удовольствием стал растягивать сладострастную пытку, медленно скользя внутри и вжимаясь, насаживал меня на себя, а потом выходил и снова входил, а потом стал с силой вбиваться, нагнув меня и почти оседлав, вколачиваясь на всю длину и слив в меня весь мощный заряд. После этого мы с ним крепко уснули, переплетясь телами.

Мое утро началось с ощущения теплоты и покоя. Попу немного саднило от непривычно большого количества семени. Чуть двинувшись, я ощутил упирающийся в мои половинки неслабый стояк.

- С добрым утром, сладкий! Продолжим начатое?

Его пальцы нашарили мой сосок и, потянув, сдавили его, сорвав с моих губ стон. Приставив головку ко входу, он удовлетворенно хмыкнул - его собственная сперма была теперь вместо смазки, и, прорвав засохшую пленочку, он ввел головку в анус, и я увидел, как он зажмурился от удовольствия и, прижав меня к себе, стал с наслаждением вбиваться вглубь. Я же не был возбужден - просто дал ему взять себя, такое пробуждение было более чем приятным, тем более, что я испытывал к нему чувства. Этот юноша был для меня не безразличен.

- Что у тебя за разборки с этими крестьянами?

- И как ты можешь думать о чем-то с членом в попе?

- Видишь - могу, - улыбнулся я.

Он ускорился и, уперевшись в мою спину лбом, кончил. Тут уже я не выдержал и, двинувшись, слегка насадился на него и вдруг почувствовал, что его член проник куда-то еще глубже, он перевернул меня на живот, двинулся и застонал. Нас захлестнул совместный оргазм, и меня выкинуло из реальной жизни. Очнулся я уже в своей комнате, вернее, не так - в своем бассейне, наполненном теплой водой с молоком, запахом жасмина, а руки Ферхада мыли меня, ласкали и нежно гладили.

- Как ты?

- Неплохо для того, кого трахали всю ночь напролет.

- Не обещаю не делать этого впредь, наоборот, теперь ты мой, и я вряд ли отпущу тебя от себя. Такой сладкий задик как раз для меня.

- Так что там с крестьянами?

- Опять ты за свое. Какое тебе дело до них?

- Мне есть дело до тебя, не хочется, чтобы тебя когда-нибудь даже ранили столь неприглядным орудием, как заступ.

- Да это все из-за старых арыков, которые я обещал почистить.

- И?

- Они не дают - говорят, что я только воду баламучу, и ничего хорошего из этого не получится. Вот как с тобой говорить о делах, когда в тебе так много моего семени? - он проник пальцем в мой анус, и тут же тонкая белесая струйка потекла из меня.

- Не отвлекайся... - мне было приятно чувствовать себя объектом пусть не любви, но хотя бы вожделения. Его пальцы грубо хозяйничали во мне, почти насилуя. И мне это нравилось. Наконец, он, шлепнув меня по заду, вынул пальцы и, выйдя из бассейна, вытащил меня. Я охнул - ноги совершенно не хотели меня держать, Ферхад поднял меня, как котенка, и отнес на ложе. Меня вытерли, намазали целебным бальзамом натруженное место и, мечтательно обведя пупок, завернули в меха.

- Отдохни, а вечером я приду справиться о тебе.

- Постой, а ты еще не начал искать новые источники воды?

- Нет еще, а к чему, когда старые еще не иссякли, потом они близко расположены к поселениям.

- И все-таки попробуй!

- Хорошо, а теперь отдыхай.

Мне принесли поесть, а потом напоили медом с молоком, и я заснул, чтобы проснуться заполночь и ощутить, как мое тело жаждет продолжения.

Ферхад

Трахать, его хотелось трахать до умопомрачения, до боли вбиваясь в жаркую податливую глубину, сливать, кончать, заполнять его нутро своим семенем и, вжавшись в его шелковое тело, в кудри цвета осенней листвы засыпать. Помечу его и будь, что будет, пусть не течный, пусть бесплодный, но такой сладкий, так бы и съел всего! Ночью зацелую, буду медленно нежить его, доведу до оргазма, а потом затрахаю, что снова не сможет встать, и так каждую ночь...

Советы, он дает мне советы, что ж, может, он не так уж и не прав? Надо посоветоваться с Ширазом, он хоть и не местный, но в крестьянских делах понимает. Только почему молчал? Не смеет противоречить молодому хозяину? А вот рыжая бестия может! Лисенок мой с перламутровой кожей, надо будет подарить ему что-нибудь из коллекции моей матушки, а эти бубенчики на члене и эти движения бедрами, от них просто саднило в паху! Мой сладкий малыш, мое диво дивное, чудо чудное. Напишу брату, пусть отдаст мне его, ему же он без надобности - у него вон два свеженьких наложника в залете, а двое родили. Вечно беременный гарем. Головная боль и только - трахать каждый раз разных - словно спать со шлюхами. Другое дело, когда он у тебя один, и ты имеешь его каждую ночь, владеешь им безраздельно. Можешь вытворять с ним все, что хочешь, потому что он хочет быть под тобой, вот так, раздвигает перед тобой ноги и сам соблазняет тебя, а ты валишь и трахаешь, насилуешь или нет. Только мне это решать. Надо использовать некоторые игрушки, которые подарили мне на прощанье мои веселые друзья. Они тоже будят желание, и мой похотливый котенок будет сам умолять о пощаде. Так сладко мечтать о нем... Конечно, было бы хорошо, если бы он понес, и желательно не одного, говорят, что если течки начинаются позже обычного, то многоплодная беременность не редкость. Надо будет свозить его к источнику богини еще раз и потом сразу там же трахнуть его, кто знает, может, и поможет. Он все-таки омега, а представить его с набухшим животом и с торчащими алыми сосками так соблазнительно! Дотянуть бы до вечера...

Он призвал Шираза и нескольких воинов, и мужчины решили, что надо попробовать разобраться с арыками.

Глава шестая

Я был рад помочь шейху хотя бы советом. Как бы я хотел объехать все арыки, посмотреть на все своими глазами, да он не отпустит теперь меня ни на полшага из постели, пока не удовлетворит свое желание и не пресытится моим телом. Если б я мог понести... опять бесплодные мечты. Я сидел в проеме окна на подушках, попа больше не саднила, но начала неприятно ныть поясница, и тянуло низ живота. Я даже поесть не смог, только немного фруктов и винограда с куском лепешки. Надо попросить растереть меня - не дело, если лихорадка снова вернется. К вечеру меня повело, хорошо, что шейх куда-то уехал, и пусть... Я даже с трудом следил за Нурманом глазами, как он прибирался в комнате. Не было сил ни на движение, ни на что другое. Я чувствовал, как мое тело наполняется непонятным жаром, а анус начинает непривычно пульсировать. Ферхад уехал с небольшим отрядом, а меня оставил на попечение слуги и лекаря. Я промучился почти целый день, а к вечеру он, вернувшись, ушел к себе, и больше я не слышал ничего, потому что уснул.

Очнулся оттого, что меня обнимали руки шейха, он спал, крепко прижавшись ко мне, а я трепетал в его объятиях. От его тела исходил жар, и я плавился в нем, сознание плыло и скользило на грани сна и яви, был ли это сон или что-то другое? Тревожный шепот, и мокрое полотенце на моем лбу.

- Это не жар, господин, это течка!

- Все вон! Даже близко не подходить к этому крылу!

Все потонуло в истоме и заботе, все слилось в соитиях, его тело проникало внутрь моего, наполняя и изливаясь вглубь. Меня аккуратно придерживали за бедра и, покусывая ушко, шептали:

- Тихо, тихо, мы в сцепке, не дергайся, все будет хорошо.

Кажется, меня мыли, чем-то поили и брали бессчетное количество раз. Жар спал только к концу третьего дня, и ко мне потихоньку стало возвращаться сознание.

- Очнулся?

- Ммм... Что это было?

- Твоя первая течка, сладкий мой. Не знал, что тебя так накроет - ты просто обезумел, приходилось даже связывать тебя, чтобы не повредить ничего.

- НЕ помню... Я ничего не помню.

- И не надо. Мы были вдвоем. Никто ничего не узнает, можешь не стыдиться. Самое обычное омежье дело.

- Между нами что-то было?

- Угу... - он по-хозяйски целовал мои губы, - много раз, в тебе теперь так много моего семени, что ты обязательно понесешь и родишь мне много-много детишек! О Селиме можешь забыть навсегда.

- Ты жесток...

- Ты не понимаешь, ты, только ты нужен мне, Амир, мой нежный, страстный фра!

- Нет, я собственность твоего брата.

- Я женюсь на тебе, как только лекари установят факт беременности, и ты будешь только моим!

- Ты младше меня, тебе нет еще и двадцати одного!

- И что? По законам страны, гражданином которой я являюсь, я совершеннолетний!

- По законам твоей страны, но не нашей, а тут твой старший брат считается твоим опекуном, как старший в роду, и мы с тобой в одинаковом положении.

- Ты прав, я как-то не подумал об этом...

Я задумался - наказание за измену наложника было страшным - его секли, а потом, если он выживал, отдавали в семьи дальним родственникам, где он становился рабом всего рода, и каждый мог делать с ним все, что хотел. Я задумался. Лучше смерть, чем такая жизнь.

- Напиши Селиму, пусть приедет, пока факт моей беременности не стал слишком явным.

- Что ты хочешь сделать?

- Я не буду его обманывать, расскажу все, как было, и отдамся на его милость, тебя он не тронет.

- Нет, я никому тебя не отдам!

- Прекрати, лучшее, что ты можешь сделать - просто не вмешиваться.

Я затосковал - тоска была не душевной, а физической - она начиналась внизу живота и ползла по телу противной липкой паутиной, обволакивала все, что встречала на своем пути. Не было сил ни на что. Нурман ругался, что я совсем забросил себя и ничего не ем. А мне кусок в горло не лез, и даже от вида стакана, наполненного водой с молоком, воротило. Я подолгу сидел в проеме окна, на коленях лежала открытая книга, но я не мог читать, просто сидел, натянув на голое тело халат и поджав ноги к груди.

- Господин, надо поесть...

- Не хочу.

- Ну хоть воды выпейте или фруктов поешьте, абрикосы поспели, нам прислали большую корзину, а господин шейх приказал отобрать для вас самые лучшие.

- Я не хочу...

- Нурман, оставь поднос и уйди.

- Ты? Зачем ты здесь?

- Мне сказали, что ты захандрил. Совсем не ешь, так нельзя. Ты так отправишься к праотцам.

- Просто ничего не хочу.

- Сидишь тут почти голый, из окна дует, так и простыть недолго, а ты только-только выздоровел.

Мне жить не хотелось, а он про какую-то еду... Но меня решительно сгребли в охапку и унесли в бассейн, и Ферхад никуда не ушел, пока Нурман мыл меня в четыре руки с помощником, потом они натерли мое тело маслами, расчесали, забрали волосы, и я был торжественно водворен на ложе, где меня упорно пытались накормить. Но от еды меня стошнило, и, в конце концов, все решили оставить меня в покое. Я наконец-то забылся коротким сном, но даже он не принес отдохновения моей душе.

Три дня я провел в постели - лежал, читал, думал, вернее, не так, скорее, грезил наяву. По ночам приходил Ферхад, только ласкал, но до интима дело так и не доходило - он быстро засыпал, а я лежал в его объятиях без сна и только глотал невольные слезы, надумывая невесть чего. Только под утро засыпал зацелованный и вполне удовлетворенный.

А через три дня Ферхад прислал со слугой кучу одежды: разных оттенков цельнотканные тончайшие рубашки, красивейшие халаты из атласа - со специальной подбивкой одни и тонкие, струящиеся, другие - для прогулок и внутренних покоев, узорчатые штаны и пару нарядов для танца тончайшей работы с золотым и серебряным поясами на бедрах. Вот только у меня обуви, достойной таких нарядов, не было - пара домашних туфелек и низенькие сапожки для выезда. Шейх сам ввел в мои покои неприятного вида человека, от него странно пахло, и у него были жесткие пальцы. И лишь когда он с нашего позволения стал снимать мерки с моей ножки, я понял, что это сапожник, и обрадовался, когда на следующее утро мне принесли удивительно мягкие, из тонко выделанной кожи сапоги, их можно было натянуть до самого паха.

- Нравятся? Я же заметил, какие у тебя были натертые ножки после путешествия, как ни старался твой Нурман.

Он подошел ко мне, тут же запустил руку под подол рубашки и затискал меня, а потом долго имел, не снимая сапожек.

Утро началось с поцелуя, тягучей и нежной ласки:

- Просыпайся, просыпайся, мой милый ленивец! Кто хотел объехать все арыки?

- Я! Ты меня отпустишь? - и тут же открыл глаза, готовый хоть сейчас ехать.

- Еще чего придумал! Со мной поедешь да с усиленной охраной. Вчера сбежал тот крестьянин, который у них за главного. Хотя они больше не бузят, но все равно - такого красавца, как ты, надо охранять, как зеницу ока!

- Да, и шейх Селим скоро приедет...

- Перестань, не надумывай себе ничего, хорошо? Что бы ни случилось, я буду с тобой. Посмотри на меня, мой дорогой, мой самый прекрасный и любимый мальчик! Я не позволю, чтобы с тобой произошло что-то плохое!

Я вдруг увидел решимость в его глазах, от прежнего растерянного в запутанной ситуации юноши не осталось и следа. Я прижался к нему, и он сжал меня крепко-крепко, мы так и стояли, обнявшись, когда доложили, что лошади готовы.

Глава седьмая.

Моя лошадка совсем застоялась, и я пообещал себе, что, если лекари не скажут, что я понес, каждый день буду ездить на ней пару кругов по двору. Только уже очень хотелось маленького! Такого количества семени в меня не спускали никогда! Селим не любил этого делать, и когда однажды спустил в меня, я запомнил выражение его лица - на нем застыло выражение брезгливости. А тут... Наслаждение чувствовать себя вместилищем семени. Было в этом что-то ужасно развратное и необычайно приятное.

- О чем это очаровательный фра так задумался? - спросил Ферхад, сдерживая своего скакуна и приравнивая его шаг к поступи моей кобылки.

- Так, ни о чем и одновременно обо всем на свете... - едва слышно ответил я, чтобы, вероятно, лучше расслышать, он наклонился ко мне и положил руку поверх моей, лежащей на поводьях. Я даже сквозь перчатки почувствовал жар его прикосновения.

Некоторое время мы ехали молча, пока не взошло солнце - так рано я еще никогда не вставал, но мне понравилась и утренняя дымка, и предчувствие рассвета, и сам рассвет, окрасивший все небо в розовый цвет.

- Слава богу, сегодня нет ветра, а то я приказал бы немедленно возвращаться, меня беспокоит твое здоровье.

- Не надо думать обо мне, как об изнеженном создании. С Селимом мы охотились в любую погоду, а еще у меня была ежедневная выездка. Так что... - я чуть тронул шпорами круп кобылки, и она с тряского шага перешла на легкую рысь.

- Какие мы обидчивые! - пробормотал он мне вслед и так же послал коня вперед, намного опередив меня.

Солнце уже начинало палить, когда вдали показалась зелень оазиса.

- Остановимся здесь и продолжим путь уже вечером, как раз за этим валом продолжается дорога, - он указал концом хлыста на вздыбленную стену песчаника.

Я не стал спорить, потому что устал неимоверно, хорошо, что на моей кобылке было седло для омег, иначе на простом я уже бы натер все, что можно и нельзя. Правда, слегка ломило поясницу от непривычного положения, завтра надо попросить, чтобы переменили седло - хоть возвращаться ближе, чем удаляться.

Войдя в раскинутый шатер, я нашел там все, что нужно было для омовения и для отдыха. Откинув с лица вуаль и расстегнув халат, слегка приспустил сапоги.

- Разуйся, пусть твои ножки отдохнут, - вошел следом Ферхад.

- Не хочу, боюсь обжечь ступни, - пожал я плечами, принимая из его рук стакан с водой.

Я выпил все до капли и, отняв бокал от губ, взглянул на шейха, и утонул в его взгляде, в его объятиях, растворился в страстном поцелуе. Потом он кормил меня, аккуратно нарезая спелый арбуз и вкусные лепешки с мясом, потом я был уложен на походную кровать и благополучно проспал до заката.

Мне сменили седло, и я был несказанно этому рад, хотя слуга шейха и размял мне поясницу, но долго просидеть в непривычном положении мне все равно было тяжело. В лучах закатного солнца я увидел великолепную долину, всю укрытую необычайно зеленым ковром. Фигурки крестьян - кто с заступом, кто с ведрами - сновали между явно нарезанными наделами. Поля шли, как клеточки, в шахматном порядке.

Меня сопроводили к двум арыкам и дали напиться из них - вода была холодная и необычайно вкусная. Один арык перегораживала небольшая дамба, распределяющая воду на несколько рукавов. "Как маленькие речки!" - подумал я.

- Это все?

- Нет, господин, если желаете, я могу сопроводить молодого господина к дальним арыкам!

Я оглянулся на Ферхада, и он отпустил, но охранники шли следом, а двое или трое следовали за нами верхом. Я осмотрел всю оросительную систему и остался доволен проделанной работой. Крестьянин (выборной староста)очень увлеченно все рассказывал и показывал, и я невольно стал испытывать гордость за Ферхада - он сумел все же преодолеть разногласия, и теперь ни одна семья не испытывала нужды в воде. Потом, на обратном пути, при свете факелов он мне рассказал, что задумал провести каналы на поля и разработать брошенные земли, что хочет пригласить инженера, и тогда семьям крестьян не придется ютиться и воевать из-за наделов - каждой семье можно будет выделить новый надел, а не дробить имеющиеся поля.

В конце пути Ферхад, видя мою усталость, пересадил меня на луку седла перед собой.

Я слышал его дыхание и сладко томился, когда его рука, прижав меня к себе, невольно коснулась соска, и я закусил губу, чтобы не застонать. В ворота мы въехали с первыми утренними лучами. Меня, сонного, сняли с седла, погрузили в купальню, натерли маслами и, завернув в тонкую ткань, отнесли на ложе и я проспал весь день.

Ночь же была страстная и жаркая, капли пота струились по нашим телам, мы дарили друг другу страстные объятия и ласки, и на пике величайшего наслаждения я вдруг заплакал и никак не мог успокоиться - слезы просто лились из моих глаз.

- Что с тобой? - встревоженно спросил мой возлюбленный.

Но я лишь покачал головой и уткнулся ему в плечо. Моя дырочка сладко подрагивала, вбирая в себя живительную влагу, которая наполняла меня. Я весь пропах запахом молодого, сильного мужчины. Под утро он сам отнес меня в купальню и бережно мыл, целуя и продолжая ласкать. Я уснул прямо там, лежа на нем, прижатый к его торсу крепкими объятиями.

А потом потом нас разбудили давно ожидаемой тревожной вестью - прибыл шейх Селим.

Мое счастье, неужели ты закончилось?!

Ферхад прошептал, глядя мне в глаза:

- Ничего не бойся. Ты - мой и больше не будешь ничьим, я тебе это обещаю!

А я пообещал себе, что если все сложится не в нашу пользу, я не буду жить...

Спускаться для встречи Селима вниз мне не хотелось, причем совсем. Вместо этого я оделся так, как одевался в его доме, с трудом найдя в ворохе разноцветных одежд мой старый домашний халат, простые штаны и рубашку. В отличии от его разряженных в пух и прах мальчиков я всегда предпочитал простой белый цвет. Это мой цвет траура. По родителям, по моей незадачливой судьбе. И если мне придется уйти в мир иной, то перед Создателем я предстану в том, в чем нестыдно показаться Ему на глаза.

Я сел на скамеечку в передней комнате, служившей мне и библиотекой, и кабинетом, и гостиной. Теперь мне было все равно. Уставившись на дверь, я весь превратился в ожидание. Дом жил своей жизнью – где-то внизу переговаривались нукеры, слуги подгоняли друг друга, переругиваясь на ходу.

Кто я для всех них? Песчинка в бесконечном мироздании, даже если меня не станет, ничто не изменится во вселенной…

Мысль о смерти согревала душу. Давно перевалило за полдень, шум во дворе стих, и время как будто остановило свой бег. Все плыло перед глазами, даже створки дверей стали двоиться, мне было все равно. Зазвенели первые цикады, солнце клонилось к закату, когда отворились двери, и я увидел своего прежнего хозяина.

Я по обычаю должен был подойти и упасть перед ним ниц. Едва успел ступить на пол и хотел сделать шаг, как ноги сами подкосились, и я упал прямо ему под ноги, только не ничком, а как-то странно извернувшись. Потолок стал вдруг вращаться, как будто стремился погрести меня под собой.

- Умереть… - единственное слово слетело с моих губ, перед тем как смертная дымка заволокла мои глаза.

Глава восьмая.

Ферхад

Мой милый фра не нашел в себе сил спуститься пред «грозные очи» моего старшего брата. Еще какую-то средневековую ерунду себе понасочинял. У кого рука поднимется на такую спинку, на жемчужную попку, с такой бархатной, нежной кожицей? Уж точно не у меня, да и Селим не в меньшей степени эстет, чтобы запугивать своего любимого наложника подобным образом.

Селим въехал во двор как средневековый феодал к своему вассалу. С тех пор как я приехал, он второй раз навещает меня. В свой первый визит он ввел меня в управление теперь уже моими землями, уезжая, обещал прислать кого-нибудь в помощь, но я и представить себе не мог, что это будет омега! Умный, красивый, как бог, и невозможно желанный. Не зря людей, подобных ему, приносили в жертву кровавому идолу. Если моего возлюбленного действительно ждет жестокое наказание, то пусть лучше все это проделают со мной, Амира ему не отдам!

После традиционных приветствий Ферхад почтительно ввел Селима в зал, служивший одновременно и гостиной, и столовой, и библиотекой. Тихо журчала струя невысокого фонтана, навевая прохладу и умиротворение.

- Как твои дела, брат? Все ли наложники твоего гарема здоровы? Привезли ли обещанный товар купцы? Что творится в благословенной Создателем провинции?

- Дела идут славно, богатство нашего рода прибывает в достаточной мере. Месяц назад меня осчастливили еще двумя славными крепышами, торговля идет неплохо, мир и согласие царят в нашем краю. Раз ты сам завел этот разговор, то как здоровье моего драгоценного Амира? Слышал, ты возил его к целебным источникам, надеюсь, у тебя хватило ума не подвергать больного мальчика еще большим испытаниям?

Тут мое веселье и закончилось. Как я об этом не подумал?

- Нет… - солгал я, пригубив напиток из бокала.

- Врешь, вон, как руки дрожат! Что ты с ним сделал, что он на глаза мне боится показаться? Задурил голову бедному парню, щенок заморский?

- Не надо так со мной, братец, просто мы недавно вернулись из поездки, и Амира немного утомил конный переход.

- Ты чем думал, когда брал его в поездку? Он только-только выздоровел и наверняка еще не окреп, а ты его не бережёшь, я послал его к тебе лечиться и помочь с делами, но раз ты так себя ведешь с ним, я забираю его домой! - увидев мою опущенную голову, он протянул: - Та-ак! Чего я еще не знаю? – сердито вытаращился Селим на горе-братца.

- У него первая течка началась, и я…

Лучше б я этого не говорил, потому что Селим набросился на меня и начал душить:

- Помог ему?! Ты окончательно рехнулся в своих Заморских землях! Будь проклят тот миг, когда я отправлял его к тебе! Лучше б у меня не было брата, чем брат-идиот!

Мы боролись с ним с равным успехом и, повалившись на пол, продолжали мутузить друг друга. Пару раз я приложил его головой о ковер, и тогда, закатив глаза, он наконец-то разжал руки на моем горле. С трудом переведя дыхание сам, я похлопал его по щекам, сбрызнул водой из фонтана, и шейх пришел в себя.

- Он хоть живой? – прохрипел, отдышавшись, Селим, я кивнул.

- Жив, но кто-то напугал его вашими сказками с расправой над неверным наложником. Он теперь, наверное, дрожит, как овечий хвостик, пока мы тут, как два барана, лбами сшибаемся!

- Но, но, поосторожнее в выражениях, братец, а то я накажу тебя, как соблазнителя невинного омеги из хорошего дома.

- Невинного? Да он с тринадцати лет под тобой!

- Придержи свой язык и не болтай, о чем не знаешь!

Я замолчал, потому что даже в собственных глазах я падал все ниже и ниже. Оказаться подлецом по отношению к тому, кто дороже тебе всего на свете? Это ли не мука?

- В сцепке были? – я снова кивнул. – Черт, ты хоть бы свою свиристелку на привязи подержал, дал парню поправиться как следует, а потом бы показывал ему чудеса! Ладно, выяснили отношения, веди меня к нему.

Мы едва успели войти в душную комнату, как прямо под ноги Селиму упал бледный, словно его рубашка, Амир.

***

В себя я пришел ночью – меня разбудили цикады, я даже попытался встать закрыть окно, но и пальцем пошевелить не смог. Хотел заговорить, позвать Нурмана, но вместо слов не то хрип, не то стон, еле слышный, слетел с моих губ.

- Очнулся? Слава Создателю! Трое суток без памяти.

Трое суток?! По моим ощущениям прошло несколько часов. Значит, меня не били, и я успею еще умереть, прежде чем меня опозорят…

- Что ты там надумал себе, глупыш? Какие еще казни ты напридумывал своей хорошенькой головкой? – знакомый голос звучал до странности успокаивающе. Заботливые руки подняли мне голову, по губам потекла прохладная вода.

Сделав пару глотков, я смог произнести имя: - Селим?

- Да, мой любимый мальчик. Спи, все хорошо, тебе надо теперь много спать и набираться сил.

Я заснул, убаюканный воспоминаниями о ночах любви с моим возлюбленным юным господином. Вспоминал, как качались звезды на небосклоне, как мы любили друг друга. Я буду помнить до самого конца, что именно он стал первым, кто провел меня через самую первую течку, и что благодаря ему я не мучился, как другие омеги и не принимал ядовитых лекарств, а только был наполнен его любовью, его желанием, его страстью. Ночь пролетела в мечтаниях, на границе между сном и памятью о несбывшемся. Я приготовил для себя кинжал. Он давно ждал своего часа, запрятанный под матрас.

Солнечные лучи щекотали мне веки, заставляя сощуриться, едва я открыл глаза. Лучи прыгали мне на лицо с острого лезвия кинжала, который рассматривал Селим. Я быстро скатился с постели и сунул руку под матрас.

- Не ищи, когда перестилали постель, нашли его. Для кого ты его приготовил? Для меня, для Ферхада или для себя?

- Для себя… - сказал я тихо, обхватывая себя руками, чтобы сдержать нервную дрожь. Все было кончено. Мне предстояла долгая беспросветная жизнь.

- А теперь рассказывай! – приказал мой господин, и я, захлебываясь слезами, стал рассказывать Селиму то, о чем меня предупреждал мой старый слуга. По мере того как я говорил, меня била нервная дрожь от осознания того, что я натворил, и какая расплата ждет меня. К концу своей речи я еле мог говорить – губы не слушались и дрожали так, что я невольно прикусил себе язык.

- Убить мало…

- Что?!

- Убить мало того, кто так напугал тебя. Неужели ты, прожив в моем доме девятнадцать лет, видел что-либо подобное?

- Нннет, госсспппподин… - я пытался совладать с собой, чтобы удержаться на ногах.

- Иди ко мне, – позвал он ласково, но я не в силах был сделать и шага, а потому просто затряс головой. Тогда он встал и, подойдя, обнял меня, как когда-то прежде.

- Глупый мой мальчик, как же тебя запугали, что ты весь дрожишь. Эту казнь отменил еще мой отец, а в наше время она действует только у полудиких кочевников, которые не знают, что такое цивилизация. Да ты замерз совсем, давай уложу тебя в постель, и выброси все из головы, хорошо? Забудь. Если б я знал, что так тревожит моего мальчика, то не стал бы разговаривать с братом, а сразу пришел успокоить тебя. Тебе нельзя нервничать, потому что ты ждешь ребенка. Мне следовало бы поздравить тебя и брата, лекари сказали что… Амир, Амир, малыш! Лекаря! Быстро! Сюда, кто там есть!

Крепкие руки держали меня, не давая телу скрутиться в узел, я был непонятно где, наблюдая за собственным телом, бьющимся в нервном припадке. Видел прибежавшего вслед за лекарями Ферхада. «Жаль, если ребеночек погибнет... » - мелькнула на периферии моего сознания мысль, и все утонуло в темноте.

Глава девятая

***

- Тебе удобно, любимый?

Мое тело, погруженное в источник, полностью расслаблено. Пузырьки горячей воды приятно щекочут кожу, делая ее чувствительной и мягкой. Я таю подобно маслу. Мне все еще стыдно за свою глупость, за свою доверчивость, за свою истерику. Прошел уже месяц с визита Селима и выкидыша. Я лишился так давно желанного ребенка, даже не почувствовав его в полной мере. Лекари успокоили, сказав, что при правильном лечении и уходе я вполне могу забеременеть в следующую свою течку. И вот теперь почти каждый день, если не палит солнце и пока не наступили первые заморозки, меня привозят сюда. И я лежу в «источнике богини», пробужденном семенем моего возлюбленного Ферхада. Он пока держит меня в отдалении, боясь прикоснуться, но наша помолвка уже состоялась, и мулла огласил наши имена в присутствии моего бывшего господина и опекуна Селима. Перед этим я, как часть имущества, был передан во владение от старшего брата к младшему и, пока мы еще не женаты, считаюсь «принадлежностью дома». Мне было стыдно перед Селимом – он все же все девятнадцать лет учил, воспитывал, холил и лелеял меня. Обезопасив мое имущество от притязаний других родовитых альф по достижению мной определенного детородного возраста, «ввел в дом», закрепив за мною звание наложника, и сделал все, чтобы я остался свободным в выборе супруга и хозяина моего, как оказалось, немалого приданного.

- Мой мальчик, я по-своему рад, что ты останешься в нашей семье. Выводя тебя, в отличие от других наложников, в свет, я старался предоставить тебе выбор и показывал тебя самым достойнейшим из достойных, но оказалось, что я еще и ужасный собственник, у меня и сейчас сердце не на месте за тебя. Мой брат слишком молод, сможете ли вы ужиться друг с другом? Он еще слишком вспыльчив и порывист, а ты трепетен и нежен. Не оскорбит ли он тебя в порыве, случайно, сможете ли вы простить и понять друг друга?

Селим говорил, как любящий брат и отец, я прижался к нему, и он обнимал меня крепкой и сильной рукой. Мне было так спокойно после всего пережитого, что я по привычке потянулся к нему, и он приласкал меня, но не более того. Я видел, что ему хотелось большего, но мы оба вовремя опомнились, и когда в мою спальню вошел Ферхад, мы лишь сидели рядом и мирно беседовали о его будущей женитьбе на совсем еще молоденьком омежке из знатного рода, хорошеньком, словно из Страны чудес. Настал мой черед ревновать, но под взглядом возлюбленного я смутился и покраснел, что стало предметом для шуток обоих братьев. Сидя между ними, я ощущал тепло и запах обоих, но все же свежий запах моего возлюбленного Ферхада был мне милее, нежели крепкий мускус старшего.

Та ночь была ночью передачи меня с рук на руки. Первым в мою спальню вошел Селим, мы долго говорили о нас, о моем отце – он был нежен, его руки ласкали, незаметно возбуждая меня, а когда увидел мое возбуждение, стал с удвоенной нежностью гладить и тревожить меня. Распаленный, я замер в ожидании. Все зная и все осознавая, мне все-таки было неприятны его ласки, и он видел это, мне было жаль его – он был мне неплохим хозяином. Я упустил момент, когда Селим подошел к двери спальни и ввел ко мне Ферхада. Мои губы накрыли поцелуем, любимые руки, тонкий свежий аромат молодого мужчины кружил голову. Нежная исступленная близость, смешанная с острым привкусом жалости и приправленная распаляющим желанием принадлежности. Теперь он «закрепил» свою собственность за собой. Я отдавался страстно и пылко, идя навстречу своему возлюбленному. Поднимая мои ноги, он проникал на всю глубину, вбивая мое тело в постель – было больно и приятно. Мои стоны слышал специально приглашенный человек, и на следующее утро состоялся акт передачи меня из рук в руки, тот же человек освидетельствовал нашу помолвку.

Следующая наша близость должна была состояться только при свадебном обряде, накануне или в процессе течки, чтобы зачатие было так же закреплено. Никому этот разрушающий романтический флер отношений процесс не нравился. Старинный обычай никто не отменял, потому как не слишком часто случались переходы из одного статуса в другой. Сын наложника не мог стать полноправным наследником. Потому наш ребенок должен был появиться в супружеской постели в «первую брачную ночь», самое противное было в том, что посторонний человек должен был присутствовать при сцепке. Селим было хотел настоять на том, чтобы он свидетельствовал процесс зачатия, но я воспротивился этому.

- Любимый, я позабочусь о том, чтобы это нам не помешало любить друг друга и зачать нашего ребенка. Доверься мне! - он привлек меня к себе и прошептал, скользнув рукой под халат.

Я теперь как будущий супруг должен носить рубаху, едва прикрывающую колени и халат. Штаны теперь мне не полагались, а на все время беременности мне будет запрещено покидать дом.

Свадьба мне будет вспоминаться, как самое отвратительное в жизни событие, и виной тому Селим и начавшаяся буквально в тот же день течка.

Селим, как любящий брат и опекун, позаботился о пышной церемонии, пригласил на нее «нужных» людей в количестве пяти человек. Хорошо, что омежка на церемонии был только один, и тот сидел в специальной комнате под прозрачным покрывалом.

Подавители я все-таки выпил, потому что до ночи было еще далеко, от анальной пробки, вставленной мне заботливым Нурманом, были двоякие ощущения. Меня нарядили, как куклу в костюме, в прозрачные шаровары, почти не закрывавшие ноги, полупрозрачную тунику и большой непрозрачный плат, надетый мне на голову – только после церемонии муж снимает с супруга плат и представляет всем присутствующим. Я нервничал, болели подкрашенные соски, и немного жгло в попке.

Церемонию я запомнил плохо, только как надевали брачный браслет на руку и особой формы ножное украшение. С трудом сдерживался после того как с меня сняли непрозрачную накидку, и возглас восхищения слетел с уст присутствующих альф. Их плотоядные взгляды возбуждали меня, я чувствовал запах каждого из присутствующих. После официально части и фуршета меня увели готовиться к «первой брачной ночи».

Только в своей комнате я наконец-то смог расслабиться, принять ванну, вынуть давно тревожащую меня пробку и почувствовать, что по ногам течет смазка – действие подавителей закончилось, и я плыл на мягких волнах. Ванна стала моим убежищем, и я, разнежившись, не заметил своего гостя – хорошенького, молоденького омежку, нареченного супруга Селима.

- Мы так и не познакомились, а я ведь ждал нашей встречи. Я много слышал о тебе, о твоей красоте, о твоем уме, хозяйской хватке.

- Это кто же меня тебе так расхвалил?

- Слуги и некоторые из новеньких наложников моего жениха.

- Ты с ними общаешься?

- Да, я со всеми дружу, даже с теми, кто не хочет признавать этого.

- И с Нариманом?

- Нееет! Этот чувствует себя падишахом, не меньше! Да, Селим некоторых наложников решил отдать замуж. И к Нариману уже приезжали на смотрины, говорят, чуть не в гарем самого султана присмотрели!

- Да, он плодовитый.

- А что ему? Он же, как кукушка, родил и отдал на руки нянькам, Орхан даже поругался с ним.

- Орхан? Вот не подумал бы!

- Да, и он просил передать тебе, что сожалеет о том, что отверг твою дружбу – когда ты уехал, и оказалось, что ты больше не вернешься к Селиму, он даже расплакался, расстроился так, что чуть не скинул – так тяжело носил. Лекари сказали, что ему лучше не беременеть - может не выжить.

- Бедняга. Да Создатель с ним. Кем бы я был, если б стал обращать внимание на такие мелочи, как чужие обиды? Как тебя зовут, милое создание?

- У меня очень длинное родовое имя, но все зовут меня Дином.

- Дин? Ты как фей из одной заморской сказки! Такой же прелестный и похожий на мотылечка.

- Знаешь, а ты угадал, когда Селим ласкает меня, он так и называет меня «мой мотылечек», - сказал омежка и потупился.

Девственник, по нему видно – тоненький, как тростиночка, гордо держит спинку, мягкий, чуть округлый животик, светлые волнистые волосы и бирюзовые глаза необыкновенной глубины. Неудивительно, что Селим влюбился – он любит таких почти детей – маленьких, худеньких, стройненьких, с тонкими пальчиками и розовыми пяточками. Так и захотелось посмотреть на него.

- Дин, хоть это и не принято, но, может быть, не откажешься разделить со мной ванну?

- Я с удовольствием, но у меня ничего с собой нет… - смутился малыш.

- Ну тогда сними хотя бы халатик и опускай ноги сюда, ко мне.

Мальчик послушался, и я увидел нежные розовые ступни с округлыми пяточками и круглыми, как у ребенка, пальчиками.

- Амир, какая же у тебя жемчужная кожа! Можно мне потрогать? – я кивнул и почувствовал, как прохладные пальчики скользнули по моей щеке, шее и опустились на плечо. – Правда, как шелк. Тебя невозможно не любить.

- А у тебя кожа почти прозрачная – кажется, что можно увидеть, как кровь по венкам течет. Раздевайся и спускайся ко мне, уж рубашку тебе точно свежую найдем.

Наши мужчины нашли нас, мирно болтающими обо всем. Выловили из воды и унесли каждый в свою сторону. Ферхад сам распустил мои волосы, жадно шарил руками по телу, зажимал и ласкал меня, доводя до экстаза. Он нащупал мою сочащуюся смазкой дырочку и, удовлетворенно хмыкнув, приспустил с себя штаны, и втолкнул огромную головку во влажное естество. Он действовал неспешно, разогревая и растягивая мои внутренние мышцы под свой немалый размер. Он менял угол проникновения, достигая большей глубины погружения в мое жаждущее тело и войдя до тугих крепких яичек, притянул меня к себе, прикусив мочку уха. Я застонал, пытаясь освободиться, но сильные руки зажали меня, не давая возможности двинуться. Лишив меня возможности излиться, мой альфа другой рукой сдавил до боли стоявший столбик соска и стал изливаться внутрь, набухая в моем теле, протолкнувшись еще глубже и попав куда-то в цель, пленил и осеменил меня разгоряченной лавой. Все, сцепка наступила, и волны спермы хлынули внутрь тела, высасывая содержимое его семенников. Альфа утробно вскрикнул, и в тот же момент открылись двери опочивальни, и я ощутил ЗАПАХ еще одного альфы и зарычал.

Селим вошел и с трудом смог перевести дыхание от сладостной картины – объятые сцепкой два жарких тела, в круглой попке омеги торчал распирающий ее член, сам омега еще не кончил, сжимаемый альфой и надетым на него кольцом-ограничителем. Свидетель по обычаю снимает кольцо с члена омеги, и этот момент считается наивысшей точкой обладания партнером.

Глаза омеги были невидяще открыты, розовые губы приоткрыты, и альфа не сдержался – инстинкты взяли свое! Припав ко рту омеги, он насиловал его своим языком, сорвав халат, освободил напряженный член из штанов и, коснувшись растянутой дырки, вставил туда палец, потом еще один. Назад пути не было. Едва опал узел одного альфы, как в огненную глубину вошел второй член, аккуратно проникая внутрь, он скользнул по стволу первого и, двигаясь по растянутым стенкам ануса, вбивался, скользя по чужой головке, и, возбуждаясь сам, возбуждал партнеров. Войдя на всю длину, Селим старался медленно вбиваться и попадать в ритм движений партнера, второй альфа освободил омегу, и тот излился, впустив обоих альф в себя и кончив, полностью расслабившись. Селим спускал и спускал в возлюбленное, желанное тело. Сцепка наступила, запечатывая всех троих. Потом настал черед Ферхада. Измученный омега уже ничего не соображал, только сладострастно стонал и кончал сам.

Жаркая ночь закончилась, когда опомнившийся Селим вытянул свой опавший после очередной сцепки член из бесчувственного тела Амира. Укрывая сплетенные в оргазме тела супругов одеялом, погасил ставшие ненужными светильники. Уже одетый он вернулся к ложу и, приподняв одеяло, еще раз по-хозяйски приласкал тело своего бывшего наложника. Обвел пальцем пупок набухшего животика, чуть тронул мягкий членик, зажал в горсти влажные яички, приласкал тугие столбики сосков, провел пальцем по солоноватым губам и прошептал:

- Прощай, любовь моя! Пусть это станет еще одним подарком тебе.

Глава десятая

***

Ферхад

Смотреть, как кормит твоего отпрыска твой омега - наслаждение. А ласкать истекающие молоком тугие столбики припухших сосков еще слаще. Трахать нежное тело, вбиваясь на всю длину в течение ночи, и спускать, наполняя его нежное тело своими соками. Смотреть, как после набухает и округляется животик, купать и касаться жемчужно-белой кожи, сжимая округлые половинки сладкого зада, и ласкать его, тревожа и проникая внутрь пальцем. Целовать его сомлевший рот и трахать языком, а ночью вставлять в эту розовую жаркую глубину член и смотреть, как муж всасывает его, и кончать, чувствуя, как трепещет нежный язычок, как сокращается гортань, заглатывая сперму.

Омежка. Теперь мы выносили и родили омежку после трех альфочек. Самые старшие - Лачин и Халиль бегают еще на некрепких ножках с голенькими попками и смешно торчащими маленькими члениками. Первая беременность моего обожаемого фра принесла нам подарок в виде двух двойняшек-крепышей. Думали, не разродится, ничего, через год мы уже снова были на сносях и родили еще одного крепкого альфочку Максуда. Потом лекари запретили моему фра зачинать, да и я сам не мог видеть, как он истончился за две беременности подряд. Выносить и родить в его годы - подвиг, еще учитывая то, что он все это время помогал мне по обустройству моих владений и управлению еще и собственными землями с производством новинки нынешнего рынка - разработкой нефтяных промыслов.

Два года передышки, и после легкой беременности - радость папе и отцу - наш капризуля Васим. Нежный омежка, весь в перетяжечках и крепкой округлой попкой. Каждый раз беру его на руки и целую его всего, а он смеется и бьет ладошками по моим щекам. Никому не отдам такое сокровище! Буду держать при себе до двадцати лет как минимум! Пусть даже и не думают, что рано дам сорвать его цветок невинности. Амир лукаво поглядывает на меня. Скоро у него начнется течка, лекари говорят, что организм вполне восстановился, и мы будем продолжать трудиться над увеличением нашего семейства.

- Любимый, дай мне нашу радость, он уже заснул? Или еще сосет?

- Чмокает еще. Подожди... - он поправляет сосок в ротике малыша, и я чувствую, как возбудился.

В наших покоях пахнет нежностью и молоком. Средний сынишка спит на руках у кормилицы. У Амира после рождения третьего альфочки не было молока, и нам привели огромного, богатырского телосложения омегу с ребенком на руках. Этот бывший воин родил от однополчанина, счастливая семейная жизнь не сложилась - супруг умер от старых ран, и омега не в силах был после родов один управляться и с домом, и с наделом, а молока у него было в достатке, и Нурман привел его пред наши светлые с Амиром очи.

У старших пока няньки, но скоро надо будет озаботиться и подыскать надлежащего наставника, чтобы воспитать из них достойных альф и наследников.

- Любимый, возьми его, а то я сейчас сам усну, - с томной улыбкой мне передается сверток, чуть распахнутая рубашечка на папе раскрылась, и я вижу его желание.

Отправляю всех в детскую и снимаю халат. Нет, мой нежный фра, сегодня я не утомлю тебя. Только дай мне утолить наше желание. Скоро течка, и мы забудем обо всем, и я буду снова смотреть, как набухает и увеличивается твой животик, слушать, как бьется в нем жизнь, и как мы снова будем радоваться рождению новой жизни. Нового члена нашей семьи.

Ночь под звуки зурны кто-то наигрывал вдалеке, а мы нежились в объятиях друг друга, беря и даря друг друга. На следующий день Ферхад уезжал и должен был вернуться к течке. Знал, что мне тяжко придется без него. Мы каждую ночь вместе, и каждую ночь мой неутомимый муж ласкает меня и наполняет собой. Четыре года мы в браке, четверо детишек радуют сердце, а особенно маленький прелестный омежка с нежной кожицей и круглой попкой. Как с ним носится Ферхад! Целует в попку, животик, перецеловывает ладошки, пальчики на ручках, стопочки-лапочки. Ох, и нелегко придется сыночку вылетать из гнезда от такого любящего отца. Беречь будет крепче зеницы ока. Скоро течка, и я загадал – пусть будет еще омежка! Хотя если и будет альфочка, все равно будет не менее любимым и желанным ребенком. Засыпаю, прижатый крепкими руками возлюбленного к его горячему телу. Горячи его объятия, под утро опять разбудит меня, чтобы попрощаться, и я чувствую, оно будет не менее сладким.

В его отсутствие надо поговорить с Нурманом – заглядываться он стал на нашего кормилицу. Пусть уж подступает к нему, год прошел после траура – пусть женятся. Им будет хорошо друг с другом – Нурман заботливый, внимательный, хоть и бесплодный, ну и ничего, у Тамама есть ребенок, а лучшего супруга ему не найти. Да и хватит Нурману ходить в слугах – старый распорядитель покоев уже не справляется в силу возраста, а Нурман мужчина видный и хозяйственный.

За думами незаметно задремал и почти тут же выгнулся от сладкой ласки, - сосок сдавили ласкающие пальцы, и жадный рот сглотнул выступившую каплю.

- Просыпайся, соня, кормить пора! – он подложил мне сына и стал наблюдать за его кормлением, молча тая от самого процесса сосания.

Прощание грозило затянуться надолго, если бы не Шираз, который решился доложить, что лошади готовы.

- Любовь моя, я уезжаю, оставляю тебя под надежной охраной Шираза и его молодцов!

- Ферхад, но ведь в окрестностях спокойно, разбойников больше нет, крестьяне заняты на полях, и даже ты оставляешь меня дома одного, не опасаясь за мою жизнь!

- Чего ты хочешь?

- Я хочу, чтобы ты мне позволил покидать в свое отсутствие усадьбу, чтобы съездить хоть до арыков, хоть до источников!

- Запер бы я тебя, мое сокровище, да не могу... Хозяйствуй, так и быть, но только без охраны - никуда не выходи и даже не думай сбежать от них! Иначе вернусь и под замок посажу на веки вечные моего свободолюбивого омежку!

Слуги вышли, когда он целовал меня на прощание. А я остался, весь растерзанный, с открытой грудью и натертым за ночь задом.

Начались мои будни. Я съездил на источники и лежал там, пока Ширазу не надоело слоняться рядом и теребить Нурмана. Я взял с собой только малыша Васима, закутанного, как я сам, в меховое теплое одеяльце. Няньки ворковали над ним и надо мной, сбивая с дум, по пути к дому мы встретили того самого буяна, который четыре года назад замахивался на моего шейха киркой. Саид теперь выборный староста и часто бывает у нас в доме, мы подолгу разговариваем об улучшении дел в деревне, в полях и на выпасах. Ферхад посмеивается над ним и говорит, что тот влюблен в меня, что только я не вижу, как он млеет, разговаривая со мной.

Еще чего не хватало! Нет, хватит с меня! Селим наконец-то угомонился, когда его Дин наконец-то потек, и они родили за это время двух омежек и одного альфочку.

Не успел я покормить моего милого омежку, разнять дерущихся за игрушку альфочек, как доложили о приезде Селима. Фу, как не вовремя! Не хочу его видеть без мужа, но как откажешь? Он ведь мой бывший хозяин, а теперь деверь и почетный опекун моих старших детей-наследников.

Он вошел, как всегда величественный и полный подавляющей силы. Вот чего я в нем не люблю и никогда не любил, так это чувства превосходства над тобой.

- Здравствуй, мой милый Амир! - нагнул голову и приложился к руке. Жаль, я не нашел причины уклониться от поцелуя в щеку. Столько лет прошло, а я все еще ощущаю непонятный трепет от его прикосновений.

- Здравствуй. Как ваши дела? Как протекает очередная беременность у Дина? Кого ждете?

- Принеси мне кофе, уж прости, милый, но у тебя в доме варят потрясающий кофе!

- Нурман, распорядись, пожалуйста!

Склонившись, тот вышел, и я против всяких обычаев остался один на один с чужим альфой. Селим некоторое время молчал, видно было, что-то его мучает, и он наконец решился на разговор.

- С «Мотылечком» не все в порядке, тяжело носит, хочу привезти его к вам на источники, но только уж после того как родит.

Я непроизвольно хихикнул:

- Не боишься? - как я пожалел о том, что сорвался с моих уст этот смешок!

- Нет, не боюсь, даже будучи замужем за братом, ты остаешься моим. Ты принадлежишь моему дому, и один из твоих старших сыновей – мой!

- Так я и знал! Значит, мне не почудилось, и в нашу первую ночь ты…

- Да! Я возлег с тобой, и ты понес и выносил наших с братом сыновей.

- Я догадывался, уж слишком Халиль похож на тебя!

- Халиль… Я счастлив, что ты назвал его так, мой самый любимый мальчик… - он подвинулся ближе, я же старался вести себя как можно бесстрастнее, чтобы не выдать смятения, охватившего меня. Он взял мою руку в свою и стал покрывать поцелуями, я же, попытавшись отнять ее, натолкнулся на его взгляд, горящий желанием.

- Нет, ты не посмеешь!

- Посмею, еще как посмею!

- Пусти, я не дамся тебе! Я не какая-нибудь вздорная омежка, что готов раздвинуть ноги перед всяким, кто пожелает ее.

- Ты? Ты не всякий, но ты семь лет был безраздельно моим!

- Нечего было опаивать меня подавителями! Тогда бы я родил тебе, и ты не мучил бы никого - ни себя, ни меня, ни бедного моего мужа!

- Я хотел, чтобы ты…

- Я слышал это от тебя много раз – «свобода выбора»! Ты хотел, чтобы я выбрал тебя, именно тебя, а не кого-то еще! И тебя бесит, что я выбрал именно твоего брата!

- Меня это не бесит, как раз не бесит, а радует. Я нашел лазейку в старом законе и могу вернуть тебя себе!

- Даже не мечтай. И если вдруг я вернусь в твой дом обратно, то больше никогда не буду твоим! И весь Восточный мир осудит тебя, потому что тебе придется стать братоубийцей, Ферхад ни за что не отпустит меня. А если с ним что-то случится – я уйду за ним, и тебе не достанется ничего из того, чем мы владеем!

- Прекрати, не надо так говорить, я не гляжу так далеко… Мне не хватает тебя… Сердце болит, когда я вижу, как ты носишь и рожаешь ему детей, как вы любите друг друга, как изменился и возмужал Ферхад... и я никогда не прощу себе, что отдал ему тебя!

Он впился в мои губы, насиловал мой рот, я же отпихивал его от себя, кусаясь и царапаясь, словно дикая кошка!

- НЕ смей, не прикасайся ко мне! Если ты обесчестишь меня, я не стану жить!

Он отпрянул от меня, испугавшись сказанного и вовремя вошедшего с дымящейся чашкой кофе Нурмана.

После его ухода я долго сидел, глядя прямо перед собой, ничего не слыша и не видя, молясь Создателю, что избавил меня от страшного греха. И как теперь рассказать Ферхаду, что один из обожаемых первенцев сын Селима?

Я разрыдался. Нет, эта тайна умрет во мне. Я никогда не посею вражду между братьями, а то, не дай Бог, еще дойдут разговоры до милого Дина – ему-то это за что? Слезы лились, текли по щекам, и только тяжелее делалось на сердце.

Даже приезд моего милого мужа не успокоил, я только судорожно прижался к его пыльному халату щекой и затих. Все, что мне нужно, это его запах, ощущение надежных рук, в объятиях которых я могу чувствовать себя защищенным.

Глава одиннадцатая

***

- Нурман, подойди! - Ферхад не знал, что и подумать, уезжал - оставлял возлюбленного мужа в здравии и боевом настроении, а, вернувшись, нашел в полуобмороке, в соплях и слезах. Какому альфе такое придется по вкусу? Только уложив любимого и оставив его на руках лекаря, смог поразмыслить о происхождении подобного катаклизма.

- Да, господин. - Нурман приблизился, в его глазах читалось сожаление.

- Что тут произошло? С чего у Амира чуть ли не истерика?

- Здесь был господин Селим, и они долго разговаривали с хозяином.

- Не мог моего супруга так расстроить простой разговор! - вспылил Ферхад.

- Нет, господин Селим позволил себе непристойные действия в отношении хозяина, тот сопротивлялся, как мог, и даже угрожал наложить на себя руки, но не потерпеть бесчестья, - как можно бесстрастнее проговорил честный слуга.

- Братец, вот ты как, значит, решил отомстить через столько лет! Когда он уехал?

- Да я удивился, что вы с ним разминулись...

- Седлай коня! И ни слова моему супругу! Слышал?!

- Как будто мне делать нечего, как еще больше беспокоить моего бедного фра, - пробормотал управитель покоев себе под нос, отправляясь исполнять поручение.

В дикой скачке погони выливалась ярость Ферхада, он горячил своего скакуна, заставляя скакать во весь опор, целиком сливаясь с животным. Обрывки мыслей толклись в его голове, но основной была мысль о мести и расправе над тем, кто посягнул на святое, на его фра, на его страстно любимого супруга. Взлелеянная месть брата не давала ему покоя! «Через столько лет! Через столько лет, мразь, протянул руки к моему сокровищу... Молись, молись, Дин, всем богам, чтобы я не убил твоего мужа и не оставил тебя вдовцом! »

Селим, распаленный отказом Амира, медленно ехал домой, он вспоминал все моменты последней близости со своим любимым мальчиком, его сладкие губы и все подробности той жаркой ночи, когда он позволил себе зачать ребенка в таком желанном теле. Брат оказался узником собственной осторожности - Ферхад велел приготовить для "новобрачного" настойку, дурманящую разум и разжигающую чувственность, чтобы тот не заметил постороннего в спальне. Селим быстро смекнув это и попросил лекаря добавить настойку в оба бокала. И Ферхад не помнил, кто разделил с ними ложе третьим. Селим жалел о своем дурацком благородстве - семь лет он поил мальчишку эликсирами, чтобы избежать лишних слухов. Надо было трахать Амира почаще, глядишь, и потек бы и теперь не болело бы так у сердца, не наворачивались бы на глаза эти чертовы слезы... Бредить чужим мужем, когда у самого такой красивый нежный и невинный супруг. Но он ничего не чувствовал к этой тоненькой куколке. Его мотылечек был таким, как все омеги, а Амир - эта драгоценная жемчужина теперь не в его ожерелье. Тут ни с того ни с сего вспомнилось, как, умирая у него на руках от кровопотери, отец мальчика доверил ему сына. Как черной рекой вытекала жизнь из единственного друга сердца Надима. Уберег! Своими руками отдал брату! Младшему!

- А ну стой! Стой, тебе говорят! - пыль вилась столбом по дороге. Кто это?

Начальник небольшого отряда сопровождающих выдвинулся наперевес, но Селим отодвинул его рукой:

- Это Ферхад, езжайте, Дин уже испереживался весь, скажите, что я буду следом. Езжайте, фра брата хотел что-то передать мне, но за разговорами позабыл.

- Да, господин. Разрешите хоть одному остаться? Скоро стемнеет.

- Езжайте, мы с братом нагоним вас.

Отправив отряд, Селим спешился, не доезжая до брата, соскочил с седла и Ферхад.

- Подлый брат! Как ты мог нанести оскорбление моему дому, принуждая к измене моего фра?

- К какой измене, брат? Ты читал ваш брачный договор? Твой супруг, дражайший брат, принадлежит дому! И я вполне на законных основаниях могу требовать от него близости!

- Ах, значит, можно приставать к моему супругу и превращать его в шлюху?

- Фу, брат, какими словами ты бросаешься! В моем гареме еще хватает мальчиков для снятия напряжения, а твоего фра я лишь слегка приласкал по старой памяти, и все... - он не смог договорить, потому что был сбит ударом ноги в пах, и тут же его вздернули за шиворот, и кулак младшего прошелся по скуле старшего брата. Тот, немного отойдя от боли, вцепился в полу халата противника, и они покатились по не успевшему остыть песку кубарем.

В какой-то момент боя, после очередного удара, Ферхад понял, что брат не сопротивляется ему. И наносил удары по замершему телу старшего брата, скорее, в запале, нежели по уже отступившей ярости.

Селим просто лежал на спине, подняв к небу глаза. Слезы и кровь мешались на его лице.

- Прости брат... У меня ум за разум заходит, когда я вижу его, нахожусь рядом и не могу ничего с собой поделать..

- Ноги твоей в моем доме не будет! Приедешь - выставлю с позором!

- Да, да... ты прав... на твоем месте я поступил бы так же... Прости... слишко долго я привык считать его своим. Такое не забывается.

- Потому и отказываю тебе от дома. Мужу твоему и детишкам рады всегда, но ты порога нашего с Амиром дома не переступишь! Я защищаю сейчас своего супруга и своих детей...

- Один из которых - мой... - прошептал разбитыми губами Селим и, чуть приподнявшись, сплюнул изо рта кровавую кашу вместе с выбитым зубом.

- ЧТО!?

- Что слышал! Один из старшеньких ваших - мой сын! Мой! Амир родил мне сына!

- Подонок! Что ты с ним сделал!?

- А ты не помнишь первой брачной ночи?

- ... нееет... Кто-то должен был засвидетельствовать факт сцепки! Кадий!

- Кадий - пожилой человек, почувствовал недомогание и попросил меня, как самого близкого из родственников, засвидетельствовать вашу сцепку. И я не сдержался...

Ферхад что есть мочи пнул его сапогом, еще и еще раз. Потом застонал в небо:

- Будь ты проклят...

Сел на своего взмыленного коня и в мгновение ока пропал из вида.

Селим долго лежал, бессмысленно глядя в небо. Пока не засияла в небе ранняя звезда, и сумерки не объяли кусок полупустыни. Тогда он с трудом поднялся и пошел отлавливать своего коня.

Амир тревожился. Он ничего не видел и не слышал, после того как муж внес его на руках в спальню и, сняв халат, уложил, тщательно укрыв одеялом. Ночь нависла над затерянной в песках крепостью. Только выл, проникая в щели, ветер, который и разбудил забывшегося тяжелым сном фра.

Думы изводили и не давали спокойно вздохнуть, губы дрожали, предательские слезы наворачивались на глаза. Ферхад так и не пришел в спальню. Поделом. Нечего было скрывать от мужа свои догадки. Но как и что он мог сделать? Поделиться сомнениями? И что бы было?

"То, что Селим не посмел бы так нагло приставать, и вообще ему вполне могли отказать от дома! Но тогда вражда между братьями свела бы на нет все усилия по наведению порядка в семейном хозяйстве! А что будет сейчас? А теперь уже будь, что будет."

Амир затаился - стало страшно, что это может напрямую коснуться его самого: что будет с ним, какую кару за невольную измену придумает для него Ферхад? Альфы ревнивы и самолюбивы. Во всем всегда виноваты омеги. Конечно, "если курочка не захочет..." и так далее. А дети?! Что будет с детьми?! С его ребенком?! Он даже застонал от мучительных мыслей и, набросив халат, тихо вышел в кабинетик, устроенный рядом с супружеской спальней. Он иногда допоздна засиживался за хозяйственными книгами, сверяя счета и принимая то подрядчиков, то местных крестьян, приходивших к нему за помощью да советом в своих "небольших" делах. Суд и наказание были всецело в руках хозяина - Ферхада. Здесь Амир был непреклонен и никогда не лез в дела, не касавшиеся его.

Теперь он понимал тех несчастных, забитых омежек из селения, что часто приходили просить совета, а не защиты от собственных мужей. Он оказывал им посильную помощь, некоторых даже оставлял в нижних покоях, чтобы те могли подлечиться и поесть нормально. А теперь... Что ждет его теперь? Он такой же бесправный омежка, как и те бедняги.

Амир сидел за столом, обхватив голову руками. Не думать, как хорошо было не думать ни о чем таком рядом с любящим и любимым мужем, который даже его беременную истерию переносил стоически, поил из ложечки теплым отваром и укутывал его, дрожащего, в одеяло.

Он открыл окно и полной грудью вдыхал чуть заиндевевший воздух - скоро первые морозы. Здесь, ближе к горам, землю устилал снег, и пушистые снежинки ложились на мерзлую землю, укрывая ее словно шубкой, похожей на ту, что подарил ему несколько зим назад муж. Он тогда завернул его, разгоряченного любовным пылом в нежный мех, и долго не отпускал, после того и родился милый, совсем нежданный Максудик. После первой тяжелой беременности и родов этот ребенок показался ему настоящим подарком. Легкий и нежный, словно пушистый мех шубки - никаких затруднений с ним не было, но он тогда упал, и роды хоть и были легкими, Ферхад и лекари (как тогда всполошился Селим!) запретили ему кормить малыша самому. Зато он часто укладывал малыша на себя и тот ползал по лежачему папе, улыбался и тянулся к пустым соскам. Ферхад даже стал ревновать...

- Совсем с ума сошел? На голом полу босиком да еще окно открыл. Застудишься, заболеешь, мы ведь еще не одного ребеночка хотим? - Ферхад подкрался незаметно.

- Ты не пришел. Я думал, тебе Нурман рассказал обо мне и о Селиме...

- Перестань! Не о том ты думаешь, любовь моя! - муж развернул Амира к себе, распахнул халат и притянул его к себе, - ледышка, совсем ведь озяб, вон как дрожишь!

Стараясь унять нервную дрожь супруга, он поднял его на руки и, внеся в комнату, опустил на ложе, тут же набежали слуги с кувшинами и сосудами горячей воды, разожгли жаровню, растерли младшего супруга согревающими маслами, и тот, разомлевший, уснул под легким теплым покрывалом.

Поцеловав высокий, весь в капельках испарины лоб Ферхад вышел, чтобы иметь возможность обработать свои раны.

Глава двенадцатая

***

Не хотелось, как же не хотелось ехать к султану, но нельзя было отказать – приглашали не меня, а моего фра, конечно, подразумевалось и мое присутствие, как сопровождающего. Мы с Амиром не хотели думать о плохом. У нас только-только все наладилось. Мой любимый приходил в себя от пережитого потрясения. Я сказал ему в минуту нежности, что знаю о том, что один из наших старшеньких сын Селима. В ту же ночь ему стало плохо, две недели беспамятства и медленное возвращение к жизни. Теперь-то он, как в прежние времена, сопровождает меня в ближних поездках верхом, на новой прекрасно выезженной кобылке. В тон к ее мышастой масти чепрачок из шкуры ягуара и серебристая новая шубка моего нежного фра.

Он хозяйничает вовсю. Под его руководством мы потихоньку перестраивали крепость, малопригодную для жилья, превратив ее в удобный дом с внутренним садиком и бассейном для омовений на омежьей половине.

Женатых альф в замке только двое я и бывший слуга фра – Нурман. Теперь его великан-омега чуть ли не каждый год рожает по здоровому ребенку. Амира это радует и увеличивает глубину морщинки на его высоком белом лбу. Я пока не даю ему забеременеть.

Года не прошло после того как он выкинул, да так тяжело, это второй по счету. Теперь берегу его как зеницу ока, регулярно вожу к источникам, и течки он проводит там под наблюдением мудрого старика-омеги, неизвестно каким образом появившегося в горах. Крестьяне, приходившие к нему, возвращались если и не полностью выздоровевшими, то бодрыми и полными сил. Альфы стали меньше бить и обижать своих омежек. Нижние покои в нашей «богадельне» теперь почти пустовали. В них оставались только пожилые совсем уж немощные или вдовые омеги, которым не по силам тяжкий труд на земле, и они теперь вязали, ткали, шили одежду, покрывала на продажу или для раздачи сирым и убогим.

Слава омеги-целителя дошла и до нас, когда после выкидыша Амир изменился. Из энергичного жизнерадостного омеги он превратился в безразличную куклу.

- Господин, больно видеть вашего супруга таким, - добрался до меня Саид - деревенский глава, тот самый парень, который чуть не убил меня во время бессмысленных крестьянских «водных» бунтов. Зато теперь он первый помощник и поклонник моего фра. Он недавно женился, а потому его преклонение перед фра перешло в другую стадию.

- Что делать, что делать... Тут надо, чтобы время прошло, тогда боль утихнет, и он потихоньку придет в себя.

- Пусть не покажется вам это дерзким, но у нас появился «омежий пророк». Я бы подумал, что это очередные бредни деревенских омежек, которых хлебом не корми, дай посплетничать, а если съездят к родителям или в соседний город, так слухов и сплетен на год вперед. Тут совсем другое дело. Мудрый пожилой омега пользует многих - и альф, и омег; и тех, и других наставляет на путь истинный, говорит о них самих то, в чем они перед самими собой признаться не могут. А теперь в семьях тишь да гладь - омежки наши все больше теперь по домам сидят, а не у арыков сплетничают, многие после визитов к нему забеременели, хотя местные повитухи и не давали им никаких надежд.

- Хорошо, мы, пожалуй, рискнем.

- Буду рад помочь, мой господин. Все деревенские переживают о фра. Он всегда был добр к нам.

Через три дня небольшой караван с носилками достиг долины источников. Почти неживого Амира извлекли из носилок и опустили на тут же расстеленный ковер, закутав в меха.

- Ну и где твой «омежий пророк», Саид?

- А вон, смотрите, господин, пологая тропа, а дальше базальтовые гроты. В одном из них и поселился тот целитель.

- Так пусть спускается к нам!

- Нет, господин, прошу прощения, но фра сам должен подняться по тропе. Многие, после того как прошли ее, называли этот путь «тропой здоровья».

- Да вы сумасшедшие! Амир даже и половины не пройдет! Он слаб, и ноги не держат его! По комнате и то по стеночке передвигается!

И тут раздался шепот, похожий на шелест слабого ветерка, что даже песчинку в пустыне не поколеблет:

- Не спорьте... Я пойду... Пусть умру по дороге, все лучше, чем погибать от тоски в мягкой постели.

Саид протянул ему палку, которой погонял своего ослика, и фра побрел медленно, опираясь на палку. У Ферхада сердце кровью обливалось, но Саид повторял, что так нужно для самого фра.

Когда Амир поднялся на пологую площадку и с трудом перевел сбившееся дыхание, он услышал старческий голос, звавший его:

- Приветствую тебя, о жемчужина в глазах Создателя!

- Не надо так называть меня, о пророк, я простой фра.

- Да, я пророк, а ты все же одно из лучших созданий Творца и жемчужина в короне сего мира. Пройди, сядь рядом и дай мне увидеть тебя моим старческим глазам.

Мальчик, прислуживавший омеге, принес металлический чайник и две пиалы.

- Это травки, выращенные на бедной почве полупустынь и влажных предгорий. Пей и наполняйся сил.

- У меня тяжесть на душе, а ты предлагаешь лекарство для тела?

- Ты чудесный мудростью своей, о Амир, принц всех, с кем ты живешь, кого любишь, и даже ненавидящие тебя признают твое величие. Почему же ты так скорбен и не позволяешь себе открыться в любви своей к мужу? Он прекрасен, как и ты, господин твой стремительный, словно барс, величественный, словно олень. Нет в нем ни гордыни, ни алчности, ни других грехов богатых людей. Дай ему полную власть над собой, стань ему настоящим супругом, забудь свое прошлое – его нет больше! Купайтесь в любви своей, как в океане, и пошлет Создатель вам столько деток, сколько пожелаете зачать. Всех выносишь, всех родишь, и не будет у тебя больше плохой тяжести – снимаю с тебя эту порчу от завистливого взгляда, от несытой души. И ты просто прими его таким, каким он есть.

- Селим?

- Он болен тобой, но если не поймет, что рядом с ним теперь сокровище, предназначенное ему самим Создателем, то может потерять и его.

- Дин…

- Он улетит от него, словно бабочка с обожженными крыльями, и навсегда тот затоскует, и будет эта темнота и на вас. Прости его и скажи мужу, чтобы простил…

- Не думаю, что это возможно…

- Нет невозможного для прекрасного фра в ночь вздохов, говори ему, лей сладостные стоны в его уши и между ними вплети мудрость и да исполнится дом ваш доброй славой, многочадством и полнотой. Аминь. Ступай, жемчужный фра, да пребудут с тобой ангелы и светлые мысли в твоей прелестной головке. Устал я, иди…

Старец прикрыл глаза и, казалось, уснул.

Через несколько месяцев было отказано посланнику из столицы, так как фра был в тяжести, и лекари уложили его в постель, но теперь мало что тяготило фра. После разговора со старцем он успокоился, весь ушел в заботы о муже и доме, и их ночи наполнились нежной страстью. С удовольствием прелестный фра всходил на ложе, неустанно отдавался и дарил ласки своему возлюбленному мужу. Ферхад радовался, как ребенок, возвращению своего милого, нежного фра. Стал более требователен к слугам и охране, пригласил настоящего врача своему возлюбленному мужу, и тот после тщательного осмотра сказал, что тот совершенно здоров и может вполне беременеть, и выносить еще не одного ребенка без последствий.

Последствия были… Но только радостные. Обожаемый супруг родил двух маленьких милых омежек, а потом, ровно через год, крупного альфочку.

Селим несколько раз привозил им приглашения в столицу, но две беременности подряд лишили ханский дворец удовольствия лицезреть интересного фра у себя.

Ферхад и Селим по настоянию супругов помирились, и если явно не показывали вражды, то внутри у Ферхада все-таки клокотало раздражение, когда он видел, как брат смотрит на Халиля, как целует руку фра.

- Не ревнуй, милый, – шептал под покровом жаркой зимней ночи мужу нежный фра, впуская в себя немалое достоинство супруга.

- Ревную и буду ревновать… - прошептал тот, медленно двигаясь в нежном теле.

- Давай зачнем еще одного, скоро течка, и я так опять хочу от тебя маленького… - закусив губки, Амир приподнял ноги, впуская мужа в заветные глубины.

- Подожди, еще года не прошло, не хочу тобой рисковать, любимый, ты слишком дорог мне.

- Наши старшие скоро совсем вылетят из гнезда, родят нам внуков. Хочу, пока не состарился, рожать тебе сыновей.

- Ммм… Хорошо, все для тебя, возлюбленный мой!

- А потом увезешь меня туда, где ты вырос и учился?

- Хочешь?

- Да… Мне приснился лес, и как листья шуршат, когда налетает ветер или дождь идет…

- Милый, ты такой поэтичный. Надо тебе еще книг прикупить. И шубку. За очередное маленькое чудо, которое подарит вот это любимое тело и вложит в него частичку своей прекрасной души.

Только протяжный стон прилетел ему в ответ, но и тот был заглушен поцелуем.

***

На старом дагерротипе, ничуть не пожелтевшем от времени, сидел великолепный омега с тонкими чертами лица и в пышных восточных одеждах с едва заметным животиком, сильный высокий альфа положил руку в перстнях на его плечо. Рядом с ними малыши двух, трех и пяти лет. За младшими стоят интересные юноши – трое альф и двое тоненьких омежек, неуловимо похожих на обоих родителей. На коленях у омеги – голенький ангел в распахнутых пеленках.

- Мои прадедушки. У них было не то десять, не то тринадцать детей. Они всем дали образование и всех вывели в люди, - говорил наследник одной из нефтяных корпораций своему тоненькому жениху.

Омежка только-только прошел свою первую течку, и родители принудили его к браку. Но Селим был благороден и пообещал испуганному мальчику, что ничего не сделает с ним до его полного созревания и совершеннолетия. Он также будет волен расторгнуть помолвку, если полюбит по-настоящему.

- Теперь ты видишь, насколько вы похожи?

- Да, вижу. Я прошу тебя, давай поженимся, я не хочу той свободы, которую ты даешь мне. За полгода, что мы вместе, я ни разу не пожалел о нашей помолвке и теперь благодарен родителям, что они так поступили.

- Амир, ты уверен в том, что говоришь?

- Да, и я хочу, чтобы ближайшую течку ты провел со мной.

- Мальчик мой, а не рано?

- Нет. Я с папой ходил к врачу, и тот сказал, что мне просто необходимо отказаться от приема подавителей. Иначе я не смогу забеременеть.

- Хорошо, как скажешь, мой принц, – Селим склонился черной головой над бледной рукой мальчика, а потом, притянув к себе податливое тельце, зарылся носом в апельсиновую макушку.

Пожилой омега сидел на скале в пещере над горячими источниками и улыбался в своем вечном сне, где соединились души любимых и возлюбленных.