Мои женщины. Март. 1961. Шляпа (Зрелые женщины рассказы)

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Март. 1961. Шляпа.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

25 марта 1961 года начались мои первые в жизни весенние каникулы.

С 11 января я отучился 60 учебных дней. Учеба в эти дни давалась мне легко. Многое, что рассказывала нам на уроках учительница, мне уже было известно из рассказов брата, мамы и папы. Многому из программы первого класса я научился самостоятельно.

Мне нравились все предметы в школе: русский язык, чтение, арифметика (математика), пение и природоведение.

Например, я уже мог различать все буквы, читать и считать, рассказывать стихи, пересказывать своими словами услышанное или прочитанное. Поэтому на уроках, когда класс старательно повторял за учительницей буквы и слоги, я тоже старался не отставать, но для меня это была уже почти наскучившая игра.

Пока одни старательно читали по слогам стихотворение Агнии Барто про то, как «зайку бросила хозяйка - под дождем остался зайка, зайка со скамейки слезть не мог, весь до ниточки промок», я самостоятельно прочитал и выучил наизусть стихотворение Ольги Высоцкой «Одуванчик».

Уронило солнце

Лучик золотой.

Вырос одуванчик,

Первый, молодой.

У него чудесный

Золотистый цвет.

Он большого солнца

Маленький портрет.

Началась весна.

Я очень часто задумчиво смотрел не на учительницу и отвечавших у доски ребят, а на голые ветки тополей и облачное небо за окнами класса.

Наша любимая учительница сначала делала мне обидные замечания, но потом уже просто устало спрашивала, сколько ворон я насчитал за окном.

Ворон за окном никаких не было, поэтому я сначала терялся и не знал, что ей ответить.

Ребята и девчонки смеялись надо мной и даже прозвали меня «вороной», но эта кличка ко мне не пристала.

Когда мама и папа каким-то образом узнали, что я на уроках «считаю ворон», они каждый по своему сделали мне внушение…

После этого я стал прилежно вместе со всеми учениками читать, декламировать, считать и писать палочки и крючочки.

Более того, меня стали чаще вызывать к доске, чтобы я повторил всем только что прочитанный урок или домашнее задание.

В отличие от многих в нашем классе я делал это с удовольствием и стихи, например, читал с выражением, как учила меня мама.

Большинство девчонок заученно тараторили стихи без всякого выражения, как пулемёты.

Я так не любил читать стихи.

Мне почему-то хотелось вникнуть в смысл стихов. Мне становилось то радостно, то грустно, то непонятно оттого, что я читал, заучивал или декламировал.

Очень чувственно и вдохновенно читала стихи моя мама. В её прочтении самые обычные стихи становились вдруг видимыми, как кино…

Мы с ней часто и долго говорили о том, что было высказано или скрыто в различных стихах. Я очень хотел научиться сочинять стихи.

Желание сочинять стихи пришло ко мне после случая с Колькиной сестрой Людмилой, которую я увидел почти голой через щель в дверной портьере…

После того случая я надолго онемел. Не мог сказать ни одного слова. Только мычал, хмыкал, говорил «да» или «нет», неопределённо пожимал плечами и вообще общался со всеми знаками.

Мне самому было удивительно ощущать эту потерю речи.

Наверно я боялся проговориться или как-либо иначе выдать себя. Я очень боялся и трусил, оттого, что окружающие узнают, как я подглядывал за голой девушкой.

Дар речи возвращался ко мне только в школе и только на уроках.

Может быть, поэтому я всё начало весны был нелюдимым и замкнутым.

Однако желание высказаться и выплеснуть наружу всю накопившуюся энергию, клокотавшую во мне, жгло мне сердце и мне то хотелось плакать, то ругаться и драться, то, забившись в угол, сочинять стихи.

Теперь часто перед сном ко мне являлась в сумерках моя Фея красоты и страсти…

Она смотрела на меня из сумрака блестящими выпуклыми глазами и улыбалась уголками тонко очерченных губ.

Ниже в сумерках светились полушария её грудок, а ещё ниже угадывались плавные изгибы её талии, бёдер и стройных ножек.

Она плавно проявлялась сквозь туман вечерних сумерек и также плавно таяла в них…

В эти минуты моё сердце выпрыгивало из груди. Жилка, прижатая к подушке, с шумом толчками пропускала горячую кровь. Мне становилось одновременно сладостно горько, грустно и невыразимо хорошо от этой грусти…

Странно, но я всё это хорошо понимал, чувствовал и говорил сам себе мысленно, внутри самого себя.

Я упивался словами и выражениями, которыми сам себе описывал своё состояние, но произнести их вслух самому себе или, не дай Бог, кому-либо ещё я не мог.

Слова как будто исчезали…

Вместо красивых и точных выражений я только мычал, смущался, потел и пытался косноязычно говорить совсем не то, что я хотел сказать.

Мне не хватало слов…

Вернее умения говорить и выражаться.

Вот почему я стал усиленно учиться в классе и охотно выходить к доске.

Не умея выразить свои чувства и мысли своими словами, я учил стихи и предложения из учебников и старался прочитать и произнести их с выражением так, чтобы с их помощью выразить свои горячие и бурные чувства.

Одно только стихотворение Бориса Заходера я не смел прочитать вслух в классе, хотя ребята на улице просто заливались смехом на то, как я с выражением читал:

Плачет Киска в коридоре.

У нее большое горе:

Злые люди бедной Киске

Не дают украсть

Сосиски!

Мальчишки почему-то слово «сосиски» переиначивали в слово «сиськи».

Я смущался, хотя сам с первого раза прочитал это стихотворение именно так и долго мучился, подбирая рифму, чтобы увязать слово «сиськи» со злыми людьми, которые не дают «Киске» что-то сделать со своими сиськами.

Что она могла сделать с ними такое, чего не позволяли злые люди?

Многие в нашем 1-ом «А» классе так же как и я ещё с детского сада умели различать буквы, читать и считать, но некоторые не умели этого делать.

Наша первая учительница изначально не разрешила нам смеяться над такими детьми. Наоборот, она потребовала от нас помощи им.

Мы наперебой старались на переменах объяснить и показать этим ребятам, как надо правильно читать, писать и отвечать.

Я сам страдал от своего неумения подобрать подходящие слова, поэтому хорошо понимал отстающих.

Более того, мне даже лучше и быстрее запоминались задания уроков, когда я помогал другим ребятам их выполнить.

Уже к этой весне школа для меня перестала быть пугающим местом, в котором бесновались ребята всех возрастов.

Я перестал робко входить в школьный туалет и столовую, красться по лестнице, прижавшись спиной к стене, чтобы не получить пендаля под зад.

Я сам чувствовал, как у меня развилось умение писать буквы, рисовать картинки, правильно говорить и нацеливать всё своё внимание на задание урока.

Я научился думать, рассуждать, изучать и общаться как со сверстниками, так и со взрослыми.

Я научился делать открытия, замечать и фиксировать в памяти всё интересное и полезное для меня.

Я научился вставлять в свои мысли знания, полученные на уроках.

Этой весной я впервые осознал, что школа и учёба совсем не то, что мы делали в детском саду.

Там мы играли и баловались, а здесь мы учились и работали, выполняли к нужному сроку трудные задания и проходили трудные испытания.

Мне и всем нам было очень трудно преодолеть желание продолжать учиться, как играть.

Наши девчонки из класса даже носили с собой кукол в портфелях и на переменах играли с ними.

Мне было не до кукол и не до девчонок. Мне было интересно учиться и в первую очередь учиться владеть собой.

Этому учила нас наша первая учительница. Она с чувством, почти как моя мама, однажды прочитала нам стихотворение Е. Елагиной «Посидим в тишине»:

Мама спит, она устала...

Ну и я играть не стала!

Я волчка не завожу,

А уселась и сижу.

Не шумят мои игрушки,

Тихо в комнате пустой,

А по маминой подушке

Луч крадётся золотой.

И сказала я лучу:  

- Я тоже двигаться хочу.

Я бы многого хотела:

Вслух читать и мяч катать.

Я бы песенку пропела,

Я б могла похохотать.

Да мало ль я чего хочу!

Но мама спит, и я молчу.

Луч метнулся по стене

А потом скользнул ко мне.

- Ничего,- шепнул он будто,-

Посидим и в тишине!..

Восьмого марта в день женского праздника весны я порадовал маму, нарисовав ей цветными карандашами в подарок красивую картинку с цветами. Самое главное, что я самостоятельно написал ей поздравление с праздником.

Правда, сначала поздравление вслух продиктовал отец, а я запомнил и написал.

Отец потом проверил моё поздравление и сказал, что я всё написал правильно, грамотно, без искажений очертаний букв, пропусков, с большими буквами в начале и точкой в конце предложения.

Самым трудным оказалось писать по шершавой рисовальной бумаге пером. Перо постоянно цеплялось за ворсинки и какие-то щепочки в бумаге.

Чернил на пере то не хватало, то было много, и поэтому толщина букв получалась неровной. В одном месте не хватило бумаги и мне пришлось переносить часть слова на другую строчку. Из-за этого размер букв в слове оказался разным.

Мне было очень горько и обидно, что я не смог рассчитать расстояние между буквами и словами так, чтобы все они были в одной строчке. И всё же я гордился тем, что в результате упорного труда сам сделал эту картинку-поздравление маме.

Среди всех подарков, которыми одаривали маму в этот день папа и брат, коллеги по работе и благодарные соседи, мамины пациенты, она выделила мою картинку-поздравление.

Мама почему-то прослезилась, когда я её вручал и читал поздравительное стихотворение. Потом горячо поцеловала меня и поставила мою картинку-поздравление на ребро за стекло в книжный шкаф.

В ответ на ревность моего брата она достала из семейного фотоальбома похожую картинку-поздравление, которую нарисовал и написал брат, когда сам учился в первом классе.

Они оказались очень похожими. Теперь мне от этого стало немного досадно.

Я думал, что только я один придумал это поздравление: «Дорогая мама! Поздравляю тебя с праздником 8 марта! Желаю тебе счастья. Твой сын, Саша».

Слово «марта» мне пришлось переносить на другую строчку.

Успокаивало только одно, что в своё время мой брат сделал ошибку в своём поздравлении, а я всё написал без ошибок!

Мне было очень приятно, когда мама целовала меня в обе щёки и лоб. Я чувствовал тепло и странное щекотание от этих поцелуев.

Я даже потёр щеки и лоб, чтобы избавиться от этого щекотания, похожего на зуд.

Тогда вдруг ко мне пришла мысль о том, что неплохо было бы получить поцелуй моей Феи красоты и страсти.

От этой горячей мысли я сразу вспотел и весь праздничный вечер 8 марта старательно убегал от маминых ласк и поцелуев.

В тот день мама тоже сделала всем нам – мужчинам – подарки.

Я получил новый альбом для рисования, брат – широкий кожаный ремень на брюки, а отец – шляпу.

Это были замечательные подарки.

Листы в альбоме были не шершавые, а гладкие, как стекло. Я сразу на последнем листе попробовал написать пером несколько букв и поразился, как легко скользит перо по бумаге и как красиво выводятся буквы с тонкими хвостиками и утолщёнными боками.

Широкий кожаный ремень был несбыточной мечтой моего брата. Он сразу сложил ремень вдвое и начал им громко щёлкать.

Потом он стал примерять его себе на пояс и протыкать шилом дырочку.

С этим ремнём на поясе брат выглядел настоящим солдатом.

Отец сдержанно примерял перед зеркалом шляпу. Было видно, что это тоже исполнение его мечты.

Шляпа светло-серого цвета действительно была замечательная, с широкими чуть загнутыми вверх полями, специальной вмятиной сверху и двумя вмятинами спереди, чтобы удобно было браться рукой.

Вокруг тульи шляпы была наклеена серая пёстрая ленточка, которая придавала шляпе праздничный вид.

Я сразу подумал, что за эту ленточку удобно втыкать шикарное перо страуса и тогда шляпа становилась мушкетёрским головным убором.

Брат сказал, что это настоящая ковбойская шляпа и когда-нибудь у него будет такая же или даже ещё лучше.

Действительно, когда он надел свою китайскую клетчатую рубашку, заправился новым широким кожаным ремнём и нахлобучил на свои уши папину шляпу, то действительно превратился в настоящего ковбоя.

Не хватало только револьвера системы Смит и Виссон…

Но особенно шляпа шла нашему папе.

Он сдержанно, но гордо красовался перед зеркалом в новой шляпе, а мы любовались им.

Мама сказала, что «шляпа придаёт папе уверенности и значимости» и мы с братом были полностью с ним согласны.

Как мне хотелось быть уверенным и значимым!

Как мне хотелось быть взрослым, чтобы тоже носить широкие ремни, клетчатые ковбойские рубахи и широкополые шляпы, чтобы так же презрительно усмехаться и мужественно хмурить брови, чтобы так же искоса взглядывать на женщин, как это мастерски умеет делать мой папа…

Эта шляпа не давала мне покоя.

Сам не знаю почему, но я всё время думал об этой шляпе, вернее о том, как я выгляжу в шляпе.

Конечно, я тайком её надевал, но на моей голове она не держалась.

Я в ней сразу утопал, и шляпа висла на моих оттопыренных ушах.

Я выглядел в этой шляпе как пугало.

Эх, если бы были такие же шляпы для детей!

Я бы тогда гордо и мужественно взглянул искоса на Колькину сестру Людмилу, послюнявил пальцы и провёл ими по краю полей шляпы, медленно надвинул бы ёё на лоб и смачно бы цыкнул сквозь зубы плевком на землю.

Тогда бы она бы сразу бы затрепетала бы, как осиновый лист…

Мой брат умел так плеваться мастерски…

Ни у кого из ребят с нашей улицы не получалось так выглядеть в шляпе и так по-ковбойски цыкать плевком сквозь зубы.

Мои мечты и переживания о ковбойской шляпе, о себе и Людмиле достигли предела и однажды, под утро, ко мне явилась моя Фея красоты и страсти…

Не знаю как, но во сне я очутился перед старым трухлявым сараем с большими скрипучими воротами…

Ворота медленно распахнулись.

В пыльном полумраке я увидел столбы, балки и стропила из брёвен.

Пол сарая был устлан старой соломой. В глубине сарая навалом лежали тюки душистого сена.

На среднем столбе, на гвозде висела красивая широкополая ковбойская шляпа моей мечты.

За ней на этом же гвозде висел широкий кожаный ремень.

Из-за столба показались чьи-то пальцы. Там кто-то был…

У меня всё внутри замерло от сладкого предчувствия. Я мужественно шагнул ещё ближе.

Вдруг из-за столба качнулась и выглянула девушка.

Она сделала одной ножкой шаг в сторону и наполовину выглянула из-за своего укрытия. Это была она – Фея красоты и страсти!..

Она выглядела как Людмила.

Только теперь её брови, глаза, носик и губы озорно улыбались и даже смеялись над моим изумлением.

Я видел её острые белые зубки, которые сверкали как звёздочки.

На ней была накинута красно-чёрная в клетку ковбойская рубашка с высоко закатанными рукавами. Рубашка прикрывала только её плечи, всё тело было обнажённым.

Одной рукой она цепко держалась за деревянный столб, чтобы не упасть, а другой рукой слегка прикрывала полушарие своей груди.

Эти полушария снова по цвету отличались от тела, они были светлее. Они снова касались друг друга посередине груди и были идеально полукруглыми.

Я даже видел краешки тёмных пятнышек сосков!

Из-за края столба были видны и открыты только часть её талии, живота и полностью одна нога.

Эту ножку она отставила в сторону и вытянула в одну стройную линию так, что опиралась в землю только кончиками пальцев.

Ножка Людмилы была напряжена. Это выглядело очень красиво.

В следующее мгновение фея-Людмила сняла шляпу с гвоздя и прикрыла ею свою обнажённую грудь.

Я даже не успел ничего увидеть и поэтому досадливо вздохнул.

От этого судорожного вздоха я проснулся и долго ещё не мог унять бешено стучавшего сердца…

Я был счастлив!

Моя фея красоты и страсти пришла ко мне в обличье моей мечты.

Она хотела того же, что и я!

Она была заодно со мной и показала мне, как это здорово выглядеть в ковбойской шляпе!

В буре восторга, который я ощущал, было одно маленькое тревожное ощущение…

С каким-то непонятным трепетом внутри живота я подумал, что столб помешал мне рассмотреть то, что должно было быть у феи-Людмилы между её ножек.

Она мне этого так и не показала, отчего я ощутил жгучую досаду, стыд и даже страх.

Что-то тут не так, если до сих пор я так и не увидел, что же у них там есть…

Может быть я какой-то дефектный или дефективный?

В это утро во мне что-то проснулось нечто такое, чего я ещё не знал и не ощущал.

Я почувствовал в себе какую-то тайну…