Мои женщины. Март 1960. Буги-вуги или В бане женщины

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Март 1960. Буги-вуги.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

В середине марта 1960 года произошло событие, в корне перевернувшее мою жизнь.

Вернее, всю нашу жизнь, потому что практически все люди, не только мама, папа и мой брат, были потрясены подвигом четырёх советских солдат волей случая попавших на баржу и 49 дней дрейфовавших в бурном Тихом океане.

Это были сержант Асхат Зиганшин, рядовые Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский и Иван Федотов.

Ещё в январе на Курильских островах их самоходную баржу «Т-36» во время урагана сорвало с тросов и унесло в Тихий океан.

Из еды у ребят был только аварийный паёк на двое суток и два ведра картошки.

На шестнадцатый день кончились консервы, а в конце февраля все запасы продовольствия иссякли.

После этого солдаты начали варить кожаные ремни и подмётки от ботинок, которые они потом нарезали тонкими полосками и ели.

Была съедена даже кожа от гармошки.  

Только 7 марта 1960 года в 4 часа дня все четверо были подобраны экипажем американского авианосца в районе Гавайских островов.

За время 49-дневного дрейфа каждый из «пленников океана» потерял по 20-25 килограммов веса. Это был уникальный по длительности и условиям дрейф голодных людей в океане.

Этот случай обсуждали все – взрослые и дети, соседи и родители, ребята на улице и в школе, учители и ученики, по радио и по телевидению, в газетах и журналах.

Всех интересовали подробности этой жуткой истории. Как солдаты попали на баржу? Что они там делали ночью? Как они смогли выжить? Что они пили и ели?

Главный вопрос, который практически интересовал всех: «Как они не съели друг друга? ».

Мне такой вопрос даже в голову не приходил, а вот взрослые то и дело об этом спрашивали друг друга.

Мы с ребятами страшно спорили на эту тему и доказывали друг другу, что это невозможно – есть друг друга.

Я лично был убеждён, что справиться с голодом и испытаниями ребятам помогло то, что они были советскими солдатами, наверняка комсомольцами, что среди них был их командир, что они надеялись на помощь, что их спасут.

- Спасти их сразу было невозможно, - авторитетно сказал папа. – Был ураган и ночь. Тем более эта баржа просто корыто с мотором, в котором размещается взвод солдат и всё.

- У неё даже палубы и трюма нет, только борта и дно, - продолжил рассказывать папа. – Во время боя практически это суда одноразового использования во время десантов. Эта баржа неминуемо должна была либо разбиться о камни, либо утонуть во время шторма в открытом океане.

Мы узнавали подробности о приключениях наших ребят практически каждый день. При этом рассказы о них становились всё более интересными и невероятными.

Когда я увидел в одном из журналов картинку бушующего океана, пенистых волн и среди них странное судёнышко с маленькой будкой на корме и каким-то косым щитом на носу, то зримо, как в кино, представил себе ребят в этом аду.

Я смотрел на картинку, а у меня в ушах вдруг засвистел ветер, зашумели волны, в глазах всё поплыло, закачалось. Я услышал даже слабые человеческие крики и какой-то странный рёв, как будто тысячи людей одновременно кричали от ужаса…

На картинке баржу заливало водой и забрасывало пеной с волн. Внутри баржа, видимо, была уже полностью залита водой. На крыше будки была нарисована фигурка человека. Человек широко расставил ноги и цеплялся за поручни руками. Сзади человека на короткой мачте дугой натянулись под ветром какие-то провода. Художник здорово нарисовал бушующий океан и эту баржу.

Странно, но я не испытывал страха, а только зависть и горечь от того, что сам не нахожусь на этой барже.

Я бы тоже стоял, цепко держась за поручни, и солёные брызги кидались бы мне в лицо. Я бы мужественно смотрел в бушующий океан и крутил штурвал. Правда, на рисунке никакого штурвала не было.

Мы с братом играли «в Зиганшина».

Я бегал вокруг брата и изображал бурю, гудел, стонал, кричал чайкой и буревестником, выл и свистел ветром, шумел волнами, накатывался на брата, а он мужественно изображал ребят, как они сопротивляются накатам волн, как выныривают из нахлынувшей воды, как смахивают с себя солёные брызги.

Мы даже отказывались от еды, чтобы почувствовать, что значит голодать.

В такие игры играли практически все мои друзья по улице и в школе.

Мама сначала приветствовала наши игры, но наотрез отказалась играть в голод.

- Не дай Бог познать вам голод, - говорила она нам. – Пусть будет что угодно, только не голод. Голод – это страшно. Из-за голода люди перестают быть людьми.

- Я не могу представить себе, как могли эти двадцатилетние ребята 49 дней провести в открытом море без еды, - говорила мама. -  Как они могли пить солёную морскую воду, как могли есть технический вазелин, варить кожу ремней и сапог и есть её? Как могли вытерпеть эти мучения? Ведь это страшные боли в животе, кишках. Слабость, головокружение, галлюцинации, обезвоживание, язвы и болячки. В таких условиях болит всё – тело, руки, ноги, голова…. Страшно!

Мама говорила как медик-специалист, а отец – как бывший фронтовик. Он сравнивал испытания, выпавшие на долю этих молодых бойцов с испытаниями, которые он пережил на фронте.

Именно в эти дни мы с братом узнали много нового из папиной фронтовой жизни.

Мы узнали, а папа скупо рассказал нам и маме, как он с друзьями ходил в кавалерийские рейды по тылам врага во время обороны Москвы. Как глубокой предзимней и холодной осенью артиллерия и танки пробивали брешь в немецкой линии фронта, и они конной лавой устремлялись в тыл врага.

В рейд набирали только добровольцев. Отец с друзьями дважды ходил в такие рейды.

С собой они брали только несколько банок тушёнки, буханку хлеба и флягу с водкой. Остальное место в вещмешке занимали обоймы с патронами и гранаты.

Больше всего в рейдах берегли лошадей, потому что только лошадь, боевой конь, могли вывезти или вытащить бойца из пекла боя. Без лошади человек практически был обречён.

Он мог отстать от своих, потеряться, не догнать, не успеть. Поэтому каждый берёг своего коня и друзья всегда держались вместе, рядом.

Они даже спали вместе с лошадьми. Клали их на землю, укладывались рядом с лошадьми и так спали прямо на голой заледенелой земле.

Во время рейдов кавалеристов по тылам врага некогда было отдыхать. Всё было направлено на то, чтобы нанести фашистам как можно больше ущерба.

Надолго нигде не задерживались. Наскочили на село или городок, накидали гранат в штабы или казармы немцев, постреляли гадов, пожгли награбленное ими добро или быстренько раздали их жителям, а сами дальше, вперёд.

Надо было всё время перемещаться, чтобы немцы не очухались и не организовали мощное сопротивление.

Вот так конники Доватора или Белова делали многокилометровый крюк и выходили в назначенное место к линии фронта.

Там опять артиллерия, танки и пехота пробивали брешь и оставшиеся в живых возвращались к своим.

Отец говорил, что из 10-12 тысяч конников возвращались 3-4 тысячи…

Я слушал папины рассказы с замиранием сердца.

Я тоже представлял себя конником, лихим чапаевцем, Мальчишом-Кибальчишом.

Я тоже мог мчаться на любимом коне и рубить шашкой фашистов!

Я вскакивал и начинал скакать вокруг отца и махать рукой, как будто у меня в руках острая папина шашка.

Правда, отец никогда не говорил нам, что он кого-то зарубил шашкой.

Шашка у него была, но он предпочитал маузер, большой такой пистолет с деревянным прикладом. Он мог стрелять одиночными выстрелами и очередью. С ним было удобнее.

Тем более, отец был командир. Ему приходилось организовывать и вести бой.

Тут стрелять было некогда. Стреляли и рубили шашками его друзья-бойцы. Он их только направлял и подбадривал.

Мне это не очень-то нравилось.

Про себя я думал, что «направлять и подбадривать» не ахти какое геройство…

Мой брат просто бредил подвигом солдат-моряков, переживших 49-дневный дрейф в океане.

Он со своими друзьями-товарищами постоянно обсуждал эту тему, собирал все материалы из газет и журналов о подвиге Зиганшина и его друзей.

Брат даже как-то узнал о том, что эти герои отметили день рождения Анатолия Крючковского, которому в конце января исполнился 21 год. Ему была предложена двойная порция скудной еды, но Анатолий отказался.

Отец сказал нам, что это настоящий мужской поступок.

«Сам погибай, а товарища выручай» - говорил нам отец и добавлял, что эта народная пословица не раз выручала его во время войны.

- Сам погибай, а товарища выручай! – с силой сказал папа. – Это главный принцип мужской дружбы.

- Если ты готов в любой момент отдать свою жизнь за товарища, - продолжал папа, - И он это видит и знает, если при этом твой товарищ тоже готов ценой жизни выручить тебя и ты это видишь и знаешь, то это и есть настоящая мужская дружба. Таким друзьям ничего не страшно. Такие ребята справятся с любыми испытаниями и трудностями.

- Такими были мои друзья-товарищи. – после паузы сказал отец. - Их было много. Нас таких было много.

Поэтому мы и побеждали, поэтому мы и победили фашистов. Мы все были, как один. Весь народ. Один за всех и все за одного!

И Сталин во время войны был для нас один за всех, и мы были все за него одного. Иначе не могло быть.

Была война, а война – это как стихийное бедствие, ужасное и огромное.

Это почти то же самое, что пережили эти четверо молоденьких солдат в бушующем океане. Та же смерть, тот же страх, та же боль и испытания.

Они победили. Они настоящие герои. Будьте такими, как они, сыны мои! – завершил свою взволнованную речь папа.

Маму особенно поразил сообщение моего брата о том, что 23 февраля в день Советской армии и военно-морского флота у ребят на барже оставалась только одна ложка крупы и одна картофелина.

Этот праздник они отметили перекуром, скрутив цигарку из остатков табака. За весь день одна цигарка и вместо еды горький табачный дым!

Мой брат и его друзья тоже попробовали курить…

Они, толкаясь и мешая друг другу, оторвали от газеты кусочек бумаги, насыпали на неё немного пахучей махорки, потом долго и неумело скручивали её.

Огонь спички сразу сжёг почти половину их цигарки и ребята испугались, что им ничего не достанется, но потом табак разгорелся и они стали курить.

Я смотрел как брат, прищурившись от едкого дыма, осторожно втягивает в себя дым, задерживает его во рту и выдыхает.

Мне тоже ужасно хотелось курнуть, но брат и ребята категорически были против.

Цигарка была маленькая и я ещё был маленький…

Постепенно ребята раскурились, повеселели и даже стали вести себя как пьяные.

Они мотали головами, хохотали, морщились, сплёвывали, громко делились своими ощущениями и крутили цигарку за цигаркой.

Они говорили, что дым действительно притупляет чувство голода, что дым табака бодрит, от него шумит в голове и всё кружится.

Я тоже хотел посмотреть, как всё вокруг кружится, но только глотал слюну.

Брат накурился так, что еле ворочал языком…

Его друзья тоже чувствовали себя не лучше. Всех тошнило, но они храбрились и говорили, что могут выкурить ещё одну цигарку.

Я тянул брата домой, но он не хотел идти. Наша мама сразу бы учуяла запах табака и тогда нам бы досталось «по полной программе».

Надо было переждать.

Меня делегировали сбегать домой и принести головки чеснока, чтобы перебить запах изо рта. Я побежал к нам домой и стащил на кухне несколько зубчиков чеснока. Кроме этого мама успела дать мне несколько ломтей чёрного хлеба и варёной колбасы.

Всё это я принёс на хозяйственный школьный двор, где прятались брат и его друзья.

Меня встретили рёвом восторга и несколько минут ребята только молча жевали и чавкали, разделив по-братски хлеб, колбасу и чеснок.

Я тоже жевал вместе со всеми горбушку, смазанную чесноком и кругляшок колбасы.

Ничего более вкусного и желанного мы ещё не ели!

Так сказали все ребята, и мы ещё раз сочувственно поговорили о том, как нашим солдатам в барже в океане хотелось есть.

Особенно всех поразила весть о том, как ребята ели кожу солдатских сапог, ботинок и ремней. Как они вываривали в морской воде эту кожу, чтобы вытопить весь гуталин.

Потом Филипп Поплавский последний раз сыграл на гармошке песню «Варяг». Гармошку разломали и сварили кожу с её деталей.

Мой брат и его друзья с чувством пели: «Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад наступает. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг». Пощады никто не желает».

В эти минуты я вместе с ними был готов на любой подвиг.

Мы даже пробовали на вкус технический вазелин или солидол. Он оказался противным и вонючим…

Нам было немного обидно и досадно, что обнаружили наших солдат на барже и спасли американские моряки и лётчики.

Они опустили ребятам с вертолёта специальную спасательную сетку и те смогли в неё забраться.

Баржу отвезли в Сан-Франциско, а наших ребят в Нью-Йорк.

Американцы были восхищены мужеством и выдержкой советских солдат, но их больше всего интересовало, как они не сошли с ума от голода и не стали людоедами.

Это сначала немного озадачивало всех нас, потом стало коробить.

Кроме этого на тему «приключений» наших солдат в Тихом океане стали распространяться разные анекдоты и куплеты.

Говорили, что ребята собрались ночью на барже с гармошкой, чтобы выпить и закусить, отпраздновать какой-то праздник. Мол, они напились и не заметили, как лопнул трос, и баржу вынесло в море. Говорили, что их было не четверо, а пятеро или даже шестеро. Мол, остальных они съели…

Однажды кто-то из ребят рассказал такой анекдот: Спрашивают Зиганшина: «А где пятый ваш товарищ? ». «Волной смыло» - отвечает Зиганшин, ковыряясь спичкой в зубах.

Сначала ребята хохотнули, а потом дали по шее рассказчику…

Если бы я мог, я бы ему не так врезал!

Потом, когда весь народ узнал о подвиге четырёх советских солдат, выживших в суровых испытаниях во время дрейфа баржи «Т-36» по Тихому океану и их имена и фамилии героев были на слуху повсюду, наступило какое-то странное ощущение.

Подвиг ребят постепенно превратился в приключение.

О них писали все газеты и журналы, их храбростью и стойкостью восхищались знаменитые путешественники всего мира, в их честь писались поэмы и стихи, а народ отреагировал сочинением куплетов и анекдотов.

Девчонки в школе уже начали откровенно посмеиваться над геройством мальчишек и парней, которые строили из себя «Зиганшина» и его товарищей.

В это время стала распространяться новая модная танцевальная музыка.

Самым модным танцем были «буги-вуги».

Эти странные американские слова одновременно пугали и притягивали.

В школе девушки и парни, уже почти не стесняясь, танцевали на переменах и на школьных вечерах «буги-вуги».

Крутились, дёргались, шаркали быстро ногами и вели себя как стиляги.

Однажды кто-то из девчонок в такт этой модной музыке спел: «Зиганшин - рок, Зиганшин - буги, Зиганшин сорок дней на юге. Зиганшин - буги, Зиганшин - рок, Зиганшин слопал свой сапог».

Все засмеялись. Засмеялся и мой брат. А мне стало не смешно.

Я обиделся…

Вечером дома я рассказал об этом случае папе. Он выслушал меня и надолго задумался…

- Вот, что, сынок, - сказал он мне очень серьёзно. – Если молодёжь так начинает относиться к нашим героям, которые действительно выстояли в борьбе с самым страшным, что может быть в человеке – с животными инстинктами, то в мире что-то изменилось.

- Если вместо чувственного вальса, танго и фокстрота молодёжь танцует какое-то механическое дурацкое «буги-вуги», - продолжал папа, - То это ещё более тревожно. Молодёжь не хочет думать, она хочет просто хотеть и иметь себе удовольствие.

- Вот послушай, с какими словами обратился Никита Сергеевич Хрущёв к нашим солдатам-героям в своей телеграмме, - продолжал отец после паузы.

– «Дорогие товарищи! Мы гордимся и восхищаемся вашим славным подвигом, который представляет собой яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии.

Ваш героизм, стойкость и выносливость служат примером безупречного выполнения воинского долга.

Своим подвигом, беспримерной отвагой вы приумножили славу нашей Родины, воспитавшей таких мужественных людей, и советский народ по праву гордится своими отважными и верными сынами.

Желаю вам, дорогие соотечественники, доброго здоровья и скорейшего возвращения на Родину».

- Будь таким, как эти ребята. – сказал устало отец. - Никогда не забывай эти слова. Вот чем будут гордиться наши люди, наш народ, если ты победишь в себе свои животные инстинкты, научишься стойко и выносливо преодолевать все трудности и испытания.

- Пусть будут «буги-вуги» и другие удовольствия, продолжал папа. – Главное, ты сам будь готов в любой момент проявить мужество и силу духа советского человека. Не американца, не стиляги, не хулигана, а человека, сына своей Родины. Иначе мне и маме стыдно будет за тебя…

Когда отгремела мамина гроза над моим братом за тот эксперимент с цигарками, мама тоже как-то высказала нам перед сном своё мнение.

- Никотин – яд и ослабляет действие вкусовых рецепторов, - сказала мама, - от этого якобы не хочется есть.

- Главное значение для ребят в океане имела нервная выдержка, их духовная сила, их товарищеская спайка, взаимная помощь и поддержка в трудные минуты. – продолжала мама. - Они потеряли по 20 килограммов веса, ослабли физически, но не потеряли силы духа.

- Все разговоры о каннибализме на барже выдумка и вздор. – твёрдо сказала мама. - Иначе они не были бы так истощены и отравлены морской водой и несъедобной пищей. Не слушайте вы эти анекдоты и песенки, все они от зависти и злобы. От того, что наши ребята оказались более человечными, чем они сами. Поэтому «они» и бесятся, потому что понимают, что они-то готовы сожрать друг друга…

Я не очень хорошо понял, кто это «они», но твёрдо усвоил папины и мамины слова…

Ребята вернулись из Америки на нашем самолёте и их встречали как Героев Советского Союза.

Ещё долго слава о них разлеталась по стране и миру, но вскоре новые события в стране и в мире завладели всеми нами.

Американцы снова стали готовиться к войне, а с ними и мы…

Ещё раз мы с братом и ребятами вспомнили о подвиге Зиганшина и его друзей на барже в бурном море, когда по школе распространилось переписанное от руки стихотворение какого-то Владимира Высоцкого.

Это стихотворение ребята передавали друг другу почему-то тайно, стараясь не показывать учителям и взрослым.

Мне это стихотворение очень понравилось. Оно очень точно ложилось на моё представление о том, как всё было по-настоящему.

Суров же ты, климат охотский, -

Уже третий день ураган.

Встает у руля сам Крючковский,

На отдых - Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала –

И Тихий шумел океан.

Зиганшин стоял у штурвала

И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,

Ни лодки не видно, ни зги, -

И принято было решенье -

И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,

Взглянули друг другу в глаза...

Когда ел Поплавский гармошку,

Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов

И суп из картошки одной, -

Все меньше здоровья и нервов,

Все больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,

Но реже становится стук,

Спокойный, но слабый Федотов

Глотал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,

Ни лодки, ни крошки вокруг,

Зиганшин скрутил козью ножку

Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,

И штурман заправский он тут.

Зиганшин, Крючковский, Поплавский

Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,

Бодрил, сам был бледный, как тень,

И то, что сказать собирался,

Сказал лишь на следующий день.

«Друзья!.. » Через час: «Дорогие!.. »

«Ребята! » - Еще через час. -

«Ведь нас не сломила стихия,

Так голод ли сломит ли нас! »

«Забудем про пищу - чего там! -

А вспомним про наших солдат... »

«Узнать бы, - стал бредить Федотов, -

Что у нас в части едят».

И вдруг: не мираж ли, не миф ли -

Какое-то судно идет!

К биноклю все сразу приникли,

А с судна летит вертолет.

... Окончены все переплеты -

Вновь служат, - что, взял, океан?! -

Крючковский, Поплавский, Федотов,

А с ними Зиганшин Асхан.

Много позже кто-то из ребят принёс другое стихотворение о солдатах-героях.

Как на Тихом океане

Тонет баржа с «чуваками».

«Чуваки» не унывают,

Под гармошку рок «кидают».

Доедена банка консервов

И суп из картошки одной.

Все меньше здоровья и нервов,

Все больше желанье домой.

Страшнее, ужасней лишенья,

Ни лодки не видно, ни зги.

И принято было решенье -

И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,

Взглянули друг другу в глаза...

Когда ел Поплавский гармошку,

Крутая скатилась слеза.

Затем ещё пели такое:

«... А мимо проплывали корабли,

Все против течения гребли.

Смельчаки им вслед кричали

И кальсонами махали,

Но привлечь вниманье не смогли».

В этой песенке были ещё такие слова:

«... Кверху все подняли рыла,

Всех улыбка осенила -

Помощь из Америки приплыла…»

После этого я уже относился ко всем этим модным «чувакам» и «буги-вуги» с Запада, как к чему-то потустороннему, несерьёзному, спокойно, но с любопытством.

Мне даже нравилось иногда пошалить и самому подёргаться с ребятами и девчонками в стиле «буги-вуги».

При этом я внутренне усмехался и знал, что в любой момент могу сменить это вихляние ногами на чеканный воинский шаг.

Слова отца иногда стали почему-то звучать у меня в голове, как будто их говорил мне какой-то внутренний голос.

С этого момента во мне как бы возникли два человека: один такой весёлый, озорной, взбалмошный Сашка, а другой – серьёзный, спокойный и мужественный Александр Сергеевич.

Папа и мама тоже заметили эту перемену во мне.

Только мой брат продолжал относиться ко мне несерьёзно.

Интересно, а как после всего пережитого ко мне отнесётся моя Фея красоты и страсти?

Однажды она мне явилась во сне. Такой я её не видел ни разу…

Она лежала на кожаном диване более похожем на больничную кушетку в приёмном покое.

Фея лежала голая на животе и была сильно «на веселе»…

Рядом с диваном стояла бутылка красного вина. Высокий стакан и фужер, наполовину наполненный вином.

Рядом пепельница с окурками.

Повсюду были разбросаны пластинки, журналы, обёртки от конфет.

Фея одной рукой пыталась поставить на пластинку рычаг звукоснимателя.

Проигрыватель не слушался и раз за разом всё пытался проиграть начало танцевальной мелодии «буги-вуги».

- Буги-вуги! Буги-вуги! - глупо ухмыляясь, пыталась петь фея.

На ней была надета белая мужская рубашка с подвёрнутыми рукавами. Она бесстыдно задралась на спине, обнажив задницу Феи.

Её правая нога, согнутая в колене, свисала с дивана до самого пола.

Фея еле-еле цеплялась ступнёй за диван и от этого её задница всё время пьяно колыхалась.

Было такое ощущение, что я чувствую густой запах табака, вина и ещё чего-то странного, незнакомого.

Мне показалось, что Фея красоты и страсти обкурилась и напилась до «чёртиков»…

- Буги-вуги! Буги-вуги! – повторяла Фея и косо поглядывала на меня сквозь спутанные волосы, падавшие ей на глаза.

Другой рукой она всё пыталась поправить свои волосы, чтобы они не лезли ей в глаза, но это ей плохо удавалось.

Смотрела она странно – немного сонно, прищурив глаза, но хитро и лукаво.

Последнее, что я успел увидеть, прежде чем сурово захлопнуть и прекратить свой сон, это её американскую ухмылку…

- Буги-вуги! Буги-вуги! – пропела Фея красоты и страсти мне на прощанье…

В этот раз она мне не понравилась…