Сигарета

Он покачал головой и стряхнул легкий, серовато – бескровный пепел с сигареты в воздух. Белесыми хлопьями – полетело и понеслось, закружившись, развеяв по ветру.

- А хочешь, я с твоей собакой гулять буду?.. – Робко предложил Павлик, заискивающе заглядывая в его глаза снизу вверх, и зажмурился, будто опасаясь внезапного удара. – А хочешь, я буду тебе готовить? А хочешь, я буду…

- Я сам себе готовить могу. Ты же кроме яичницы ничего не изобразишь! Фокусник… А с собакой Жанка погуляет, если, что. – Беззлобно, ровно принялся топтать он начинания вздрагивающего нерешительного астеничного Павлика, смущенно переминающегося с ноги на ногу.

На балконе становилось прохладно, явно собиралась гроза, но его радовали немилосердные порывы летнего, жестко - надменного ветра и вспыхивающие то тут, то там стальные, такие живые линии молний. – Чего тебе надо?

- Мне совсем некуда идти теперь… Мне необходимы лекарства. Мне… - Павлик опустил голову и замялся на секунду, маясь. – Ты – единственный человек, который…

- Тебя, что, - кто – то гонит? «Который»?.. – Он продолжал давить и курить, глядя на дрожащего юношу, на странную вихрастую прическу, обкусанную и обкромсанную чьими – то бездарными ножницами, на нежный пух, что наметило Время над его верхней губой, и ему становилось хорошо, жутко и жарко.

Павлик совсем сник и, казалось, вот – вот был готов пустить слезу или вскрикнуть раненой птицей, съежившись, укутаться в свои волосы, укрыться, словно капюшоном, и сигануть с балкона, если только он намекнет ему сделать что – то подобное.

Сигарета догорала, не давала возможности глубоко и со вкусом втянуться в процесс. Затянуться и вникнуть. Вызывала желание откашляться и сплюнуть.

Он ненавидел отвратительные дорогие дамские «пальчики», к которым его стремились пристрастить друзья и девушка Жанночка, явно и намеренно метившая в «жены». Они походили на кофе, где от напитка - лишь осадок и звучное название. И друзья, и знакомые, и девушка. Все – одинаково безликие и требовательно – высасывающие. Вызывающие. Пьешь – а вкуса и эффекта – ноль. Только отвращение. Так и с сигаретами… И практически со всем в его жизни.

Страдание по восходящей. Очень быстрое. Стремительное. Пытка. Потоками – несется, как по шоссе… По встречной. И без тормозов. Их просто забыли. Быть может, даже из милосердия или глупости.

А, вот, с Павликом иначе… хотя, он им тоже затягивается и редко, когда бывает милосердным. А глупым?

Сминается бумагой и сомнением.

- Мне… я… ты… - Павлик, вздрогнув, притиснулся к стене и неестественно побледнел. – Который… Меня…

- У тебя что, опять? Да?.. – Испугался он, грубо, резко привлекая юношу к себе. – Ты снова ничего не ел? Балда… Я зря ношусь и получаю для тебя препараты, инсулин? Зря прошу приятелей - врачей присматривать за тобой и выстраиваю свой график, чтоб согласовать его с твоим режимом?!

Но парень уж его не слышит, и ему это прекрасно известно. Гипогликемия, разрушающая клетки его организма, спазматически въедающаяся в каждую его частицу, пьющая мозг, – уже принуждает его только к одной мысли – напитаться должным количеством углеводов.

…

Ему иногда интересно, что ставит его перед необходимостью заботиться и не бросать Павлика, просто так не взять и не вымести его веником на улицу.

Юноша – как корабль, запертый в бутылку искусником – виртуозом. Или Храм, возведенный чародеем – затейником из спичек. Привлекающий своей детской заманчивостью, тонкими чертами и шрамами, оставшимися после неудачной операции, что провели в детстве, - на верхней губе, наложив швы «спустя рукава». Как лесные ягоды: хрупкий и свежий… Струится и веет легким незаметным дымком, когда бежит, спотыкается, становится на колени или садится на корточки. Мглой и невесомым сумраком. Смотрит, словно из – за дымчатого стекла. Сквозь такое разглядывают солнечное затмение, чтоб не повредить глаза. Роговицу и сетчатку. Чтоб не выжгло. Размывает…

Приехал из какой – то топкой глубинки однажды, «седьмая вода на киселе», привез с собой все свои вздохи, «ахи», «охи», тут же слил все деньги в парикмахерской, потому что в месте, в котором он обретался до этого, ему сказали, что так: «модно и шикарно, и, главное, - необходимо»… Постричься, то есть. И надо сделать это сразу же, как только он приедет в столицу. Поселился в его квартире на правах дальнего родственника. Привез прыщики, нарывчики, бесконечные аллергии, склонность к пневмониям и непрекращающиеся воспаления, осложнения и проблемы, заботы о которых теперь возложены на его плечи. О диабете и иммунологии - речь не идет!.. Сто лет – в обед. Павлик.

Он пьет кофе, а Павлик себе заваривает без кофеина. А еще юношу мутит от запаха его сигарет, городского смога и «свинцовой шумовой завесы», - как он выражается. И он начинает задыхаться, если долго вдыхает дым… Если он решит слишком уж стиснуть его в объятиях или в комнате станет душно или температура у него станет «скакать». Кашляет и теряет сознание. Он не может втиснуть сознание в рамки вечно спешащего, вращающегося сфероида – мегаполиса такого нелюбезного мышастого цвета и страдает от излишней суетливости и неестественных перепадов настроения и погоды. У него непреходящие бронхиты, трахеиты и насморк. Сопливая невидаль.

Ни с кем, кроме него, не общается. Никому не звонит. Правда, иногда перекинется парой слов с врачами, что он для него вызывает. Постоянно сидит с книжками, журналами и компьютером. И это - в Москве! Мальчик – сомнение. Девчонка дистрофичная!

Целевой стержень потерял… Настолько неповторимый, индивидуальный для каждого человека стержень. А своим - он боится делиться. Даже с Павликом. Вдруг сломает, повредит или – уже не отдаст?..

Балда… Везде раскидывает свои расчески, волосы, жвачку, драже и дешевую одежду подранка, оставляет в раковине зубную пасту, его - вообще забывает закрыть, забывает лезвие и помазок, после того, как побреется или вымоется, если ему не указать на огрехи… От него исходит запах детского мыла и грейпфрутов. Его своеобразный незабываемый запах.

Он – презирает и пренебрегает им. И в то же время… Он уже не может вне…

Боится за него.

Сходит с ума?..

…

Утро тогда ослепляло. Тонкогубая радость первого месяца Лета. Сестра сыновей Лады. Богини древне - славянского эпоса.

Они отправились вместе в парк, «посмотреть на аттракционы», и он зашел с Павликом на эти качели. В один из первых дней их импровизированного знакомства. «Волшебный корабль» или как – то так они назывались. Надо было раскачиваться вдвоем и подлетать, если получится – сделать «солнышко».

Павлик испугался, но последовал за ним. И они – приседали и пульсировали, двигались и вздрагивали… И в глазах двоилось от усталости и ритмичности. И в голове светило и поочередно блекло. Раскаленным железом желейных пестрых многоцветных маленьких солнц!

На корабле.

На таких обыкновенных качелях.

А вечером он снова вышел на балкон и, как ни в чем не бывало – начал курить, разглядывая Павлика, для которого все изменилось с этого солнечного сумасшедшего дня.

- А хочешь, я… - Заикнулся тогда Павлик, начав испуганно теребить воротник рубашки и моргать.

А он просто стянул и согнул его, растоптал, изодрал, смешал с грязью, как испорченную страницу никому не нужной книги с заплывшими буквами… Оборвал его нити и посмотрел, как осыпались сверкающими леденцами пуговицы с его рубашки на пол балкона. И заставил совершить то, что развратная красавица Жанка, с удовольствием гулявшая с его собакой, называла «самым страшным унижением» и никогда не соглашалась делать, говоря, что он – извращенец. Но ведь – Павлик – сам предложил… Или – нет?..

И в нем все горело и плескалось, как совсем недавно – на корабле… В небе! А Павлик – клонился и задыхался в его пальцах. И его белое лицо стало еще белее, и потом он вовсе принялся давиться с непривычки и толкаться. А он просто размазывал по его лицу свое наслаждение… Какое – то густое и некрасивое, быть может. И все…

Наверное, друзья назвали бы его поведение неприглядным словом, что отвратительно любому уважающему себя мужчине… Но он тогда не задумывался ни о словах, ни о друзьях, ни о чем вообще. Разобщение?..

Дикость…

А он ведь просто-напросто: Присвоил.

А после Павлик пересидел под ледяной водой, заболел, подхватил поверху какую – то инфекцию, ему пришлось колоть уколы, брать отгулы, безвылазно находиться у его постели, вызывать на дом врачей и просить друзей регулировать его режим. Неслось, как на конвейере.

Он – привык к Павлику и не мог уже так просто вымести его из дома «поганой метлой». Не мог бросить. Даже запретил Жанке заходить без предупреждения. Отнял ключи.

Слишком за него переживал.

Боялся.

Через чур.

…

Без подарков, без знакомств и совместных развлечений… Просто разговоры, тихие или вспыхивающие нежданно-негаданно, быт и утопично – кусачее унижение. Без ласк и поцелуев. В полутьме. Фантастично – быстрое… Как палец порезать. Мышеловка. Заменители реальности.

И еще отголоски страха. Постоянно.

Как закурить впервые.

Попробовать. И продолжить, втянувшись.

Раз и навсегда.

И если надо отказаться, бросить, то… Тоже навсегда и полностью изменив себя.

Друг предупредил, что это может перерасти в паранойю. Сказал, что «сделанного, конечно, не воротишь, но… Павлик еще совсем ребенок, Павлику еще жить, а ему – тридцатник скоро, у него – добрая половина жизни – прожита, надо бы и о семье задуматься, о том, что будет после, и мальчику будущее не портить». Реально, то есть, стоит смотреть на вещи. Открыв глаза. Полностью. Снять шоры, шторы и сломать заборы.

Что у него никоим образом не получалось.

Ведь по утрам он снова и снова уходил на работу, по вечером – приходил и закуривал на балконе… А Павлик заискивал и чего – то хотел. Может быть, - любви. Или ее суррогата хотя бы. Он же в ответ – делился иллюзиями.

Иллюзия Жизни.

Не Жизнь.

Ее разнообразные отражения.

…

Наверное, стоило просто удалить веки. Вместе с ресницами.

..?

…

Павлик, кашляя, жалобно жмурясь и вытягивая длинные худые руки, хлюпает носом и пьет чай, погружая в него сахар. В комнате полутьма и уют, горит ночник в углу, он видит тонкие светлые лодыжки юноши и вновь выходит на балкон.

- И что, ты всю жизнь собираешься на чае просидеть? Даже отжаться нормально не можешь… Позорище… - Обиженно выплескивается он в тугую натянувшуюся душную ночь, вновь затягиваясь. Светится в глухой осязаемости махонький алый огонек у его губ. – Дуралей… Теперь еще и температуришь. Ацетон, небось, сбивать придется…

- Извини, я… - Павлик лежит на диване, свесившись с подушек головой, водит пальцами по ковру. – Антон… Антон! Посиди со мной… Пожалуйста… Рядышком!

- Чушь какая - то… - Вновь шепчет он, затушив и выбросив сигарету, подняв с пола опустошенную чашку. – И как ты собираешься дальше жить? Что дальше? Чего тебе еще не хватает? Чего не достает? Почему это все?..

- Я… не знаю… Ты меня не прогонишь? Не выгонишь?.. - Юноша лежит у него на коленях, и он начинает перебирать его чудные волосы сумасшедшего физика – с уклоном в Пикассо. Сейчас, иногда молодежь называет это каким – то престранным словом... Павлик – поклонник субкультуры? Хотя, быть может, это и что – то иное. Всклокоченный вихрь, что может подняться на голове, если хорошенько отходить подростка крапивой… Быть может, Павлику не достает именно этого? - Поговори со мной… Антон… Пожалуйста… Только не кричи! Не кричи на меня! Умоляю тебя… Поговори со мной…

- Хорошо… - Смягчается он, играя с зажигалкой, - Интересно только, как тебе мог прийти в голову подобный бред?.. «Выгонишь»… А на улице уже фонари … Но темно, как в лесу, в глуши. Погулять хочешь?.. Мы обязательно погуляем, как только график чуть – чуть разгрузится. Лето…

Эмоции струятся сквозь Павлика. Он попросту не в силах их удержать… Никогда не будет в силах. Иначе это взорвет его изнутри. Он прекрасно понимает, что Павлик лишь терпит. Павлик терпит его рядом… Подле. Не в силах жить без него. Ждет и мучается. Жаждет. Хотя даже не понимает, чего, в принципе – желает. А после – терпит с надрывом и криком. Выполняет каждое его желание. Наверное, - это ненормально.

Ненормально: вот так рассказывать что – то, хоть даже и правду, пудрить мальчишке мозги или вместе с ним планировать ближайшее будущее - наблюдать за его таянием и тревожной близостью, хандрой и отчаянием, пробивающимся сквозь печальное безмолвие. Пить… Его. В сладострастную угоду себе. После…

Странно.

…

- Побудь здесь… побудь… Тут, около, поближе, - Просит он чуть позже, вздергивая его голову, ощущая мягкость его ресниц и подскочившую температуру под своими пальцами. Его мягкость и нежность. – Иди сюда.

Павлик молчит и выполняет все, чего он требует. Высасывает его поцелуем… Позволяет выплеснуть… Быстро и чуточку тошнотворно, - как на странных неестественных качелях. На тех самых. В парке. На «корабле»… На балконе… От затылка к солнечному сплетению… И ниже… Обморожение – вспышкой. Почти больно, Павлику и правда - больно, однако он молчит. Как всегда.

Замалчивает…

Быстро – быстро. Иногда это ему кажется невероятным. Быстрота проникновения и всплеска… Хлоп! По глазам и долотом в мозг! В самый центр… Как фейерверк из сигарет, укрывшийся дымом кальяна…

…

- Я прочел, что такая связь не может длиться долго… От трех месяцев, до двух с половиной лет. Или меньше. – Безвольно, бесчувственно и глухо произносит Павлик в какое – то темное суровое никуда. Страшится. Это чувствуется по его дрожащему подбородку – Нужно, чтоб тебя любили… А ты – просто пользуешься. Даже не обнимешь меня никогда! Не обласкаешь!.. Только пинаешь меня, всем не доволен, рвешь на мне рубашки… Говоришь мне: «открой рот», «маленький змееныш», «гадкий мальчишка»… А потом показываешь эту свою ложку, которую не проглотить так просто… И все. Как с лекарствами. А у меня после зубы болят, десны… и горло...

- Можешь выметаться в любое время. Я не буду заниматься тобой, твоим лечением, здоровьем, твоей жизнью. Все – в твоих руках. - Колет его он, начиная сдавливать его шею и притрагиваться к испачкавшемуся, но все такому же – нежному юношескому лицу. – «Ложку»! Я тебя не держу и не привязываю. А вещью ты сам хочешь быть. Тебе это нравится. Маленький жалкий негодяй… И зубы болеть не будут, и десны, и горло тоже, к слову. Только от простуды. И ничего не нужно будет больше глотать, кроме медикаментов...

- Привязываешь… Не правда. Связываешь собой… Держишь! Так крепко… – Жмурится Павлик, пытаясь вырваться, но снова падает, как несколько минут назад, когда он просил его побыть рядом, а после… Его затягивает, как в Болото. Жмет и сжимает. – Это трясина. Это – все не правда, верно? Зубы… горло… десны… ложки, эти твои лекарства!.. Я ведь не болен… И тебя… Тебя нет на самом деле? Этого ничего не было?

- Пойдем, я помогу тебе вымыть голову… Мелкая гнусность. Мне неприятно тебя трогать. Грязная мерзость! Тварь… Ты сейчас, как… Настоящая маленькая… - Но он, конечно, не произносит то, что так рвется из него наружу и выворачивает наизнанку.

- Я не… Не тварь… Пожалуйста… Зачем ты? Почему?.. Неприятно?.. Ты ведь сам хотел… Заставил меня… Тогда… На балконе… Эти… Они – совсем не любят, когда… делают… Они – пустые… Те, о ком ты думаешь и говоришь! Они работу свою выполняют! А я… А я… только… я… я наполнен… хоть мне и больно… я – чувствую! Чувствую – к тебе!! - Юноша стыдливо прячет взгляд, боясь посмотреть на то, как он натягивает брюки и сгибается над ним, готовясь отнести его в ванную. Он сейчас, как хищник. Чудовище - преувеличение.

Павлик вновь всхлипывает, однако, не сопротивляется и робко обхватывает его за шею, конфузливо умолкая.

Он хочет Павлика все больше с каждой секундой в подобные моменты, но его что – то удерживает всякий раз. Хоть желание, какое – то звериное и зверское, поедающее его и вскрывающее, как нож консервную банку – взрезает и объемлет. Быть может – он просто его жалеет и не может позволить ему испытать Боль. Боль большую, нежели он испытывает уже сейчас. Принимает.

«Совсем пустые внутри. Не любят». Те, с кем он осмелился сравнить несчастного, измучавшегося Павлика. А он? Он?.. Он – пустой? Или… Заполнен хоть чем – то?

Он – заботится… Он – разграничивает.

И он…

Да – Привязан! Привязался…

Знает, что не прогонит и не выметет.

А Павлик? «А я… я наполнен… хоть мне и больно… я – чувствую! Чувствую – к тебе!! »… «Связываешь собой…» Унижает, пригибая. Как будильник в три утра – при не работающих батареях - зимой и отключение воды в дождь. Приятное терпкое унижение… Клюква в сахаре на его губах.

И отчего так происходит?..

Убивает. Уничтожает.

А может быть, - ему нравится терпеть и претерпевать точно так же, как Павлику нравится быть Вещью иногда и испытывать унижения.

Именно так Любить…

«Вещизм» – одна из Новейших Болезней современного общества.

Скорее всего – это просто их собственная, гипертрофированная форма «вещизма» такая… И все.

А еще – умение разграничивать.

Не так уж давно он слышал об одном дядечке, всю свою жизнь посвятившему борьбе со всякими нехорошими людьми, обижающими подростков и детей. Даже диссертацию и какую – то научную работу, кажется, защитил на эту тему: «насилие»… А потом – взял да и сам… Однако! Вот так вот.

Пресловутый «вещизм» и нежелание разграничивать – подвели мужичка.

Любая болезнь требует своевременного лечения, все – таки…

…

Все – таки…

Наверное…

Он, все же, - наполнен и заполняем. Как и Павлик… Временами.

Он – чувствует. Чувствует Павлика.

Любит…

И Сознает.

Затяжка. Последняя в закатной бессловесной Стыни.

Гаснет. Сигарета. Рассыпается и взмывает, взвиваясь подвижным исступлением…

…

Павлик прижимается головой к его голове смущенно.

Искупает. Заглаживает… Как – будто вину. Словно – виноват.

Ласковый… Пронизанный лучами заходящего солнца. Он – корабль из зачарованной бутылки.

Он вдыхает запах его волос и собирает его слезы… С нежностью. Изредка.

…

- А хочешь, я… я буду делать что – то необычное?.. – Робко предлагает Павлик, заискивающе заглядывая в его глаза снизу вверх, снова, и закрывается руками забито, уже явно и открыто ужасаясь. – Или работать пойду? Хочешь?

Павлик перебирает какие – то варианты, тешит себя застенчивой надеждой, и анекдотично вспыхивает каждый раз, как его сигарета делает вид, что собирается угаснуть.

«Работать! »… Да он иногда целый день из «общественного места» вылезти не в состоянии… Дисбактериоз. Хотя, конечно же, он бы нашел ему работу со свободным графиком посещения. Запросто. Если б захотел. Возможность у него есть. Тем более, что Павлик – «ходячее Чудо». Такую голову еще поискать надо.

Практически все, что угодно - для Павлика.

Он бы нашел…

Если б захотел.

«Дамские пальчики»… С осадком. И без кофеина. Виноград ведь такой существует: «дамские пальчики»… Сигареты этакие он сейчас курит, – смешанные с кофе и виноградом. В данный период времени.

- Я… А ты?.. Чего ты – хочешь? – Помедлив, спрашивает он, разглядывая улыбку млечного пути и игры молчаливых звезд. Подсматривая… Прыгает в небо прямо с балкона. - Чего хочешь ты?

Павлик подходит к нему и прижимается, обнимает его спину, как тонкая дорогая рубашка. Он все кашляет и молчит. И тонет в безгласном крике и в том, что его облекает и режет.

А он – внимает его осязаемой тишине и безмолвию в бездне невысказанных эмоций. Вовлекает… Вовлекаемый поспешно, фантастично и ирреально!..

И – выдыхает неторопливо и приглушенно…

А его сигарета – меркнет, вспыхивая, и освещает его аккуратные обветренные губы одиноким алым камушком боли, бесчувственно вколачиваясь в распятое некогда суровым равнодушным временем - пространство.

…

________

03 августа 2007 год;