Ку-КУ! А вот и я!

ДИСКЛЕЙМЕР

Строго Двадцать один ПЛЮС и Пятьдесят МИНУС. Категорически нельзя читать людям с любыми формами сердечно-сосудистых и прочих нервных заболеваний, беременным и кормящим матерям и отцам. Все совпадения считать совпадениями, всё от начала и до конца – художественный вымысел, ничего из нижеописанного не было в природе, вся эта писанина, как там это говорят, носит развлекательный характер. Поехали.

Глава 18

«Ку-Ку! А вот и я! »

01 ноября 2007 четверг

В самый первый ноябрьский холодный вечер, после приятного времяпрепровождения в каком-то греческом заведении, то-ли «Евлампия», то-ли «Кириякинтида», не помню, решили мы с Катрин прогуляться по аллейке, жирок растрясти, идём-идём, идём-идём…, а мне всё хуже и хуже, чувствую, в животе какая-то революция происходит, внутри там что-то как буркнуло, аж Катрин услышала.

— Ничего-жь себе, Вадим Дмитрич, у вас там что, дикобраз поселился? — с неподдельным удивлением засмеялась она.

Я пузо пытаюсь втянуть, грудь колесом, а что-то получается хреново, мою рожу всю перекосило от боли, иду, уже практически, гусиным шагом… Стыдно перед бабой, ****ец как. Думаю: «Зря, зря я всё-таки заказал эту греческую херню фирменную с зелёными фасолями и с полу-сырой тыквой».

А оно всё там продолжает булькать и рычать на всю округу, аж люди оборачиваются. Сейчас, думаю, до ближайшего кабака доберёмся, посру хоть от души. А Катрин, возьми и ляпни:

— А давайте зайдём ко мне домой, а? Вот он мой дом! — и пальчиком показывает на трёхэтажный «сталинский» дом, прямо напротив сегодняшнего главного корпуса ПГУ.

Я подымаю глаза – точно! Я же сотню раз уже Катю сюда подвозил!

— Не-не-не, а как же мама, папа? Я боюсь, наконец-таки, мне неудобно, мне стыдно, мне…

Катрин меня оборвала по-хозяйски.

— Не выёжывайтесь, Вадим Дмитрич, вам тут посреди улицы обосраться интересней чтоли? Да и никого нет дома, кроме моей пришибленной сеструхи-кукухи… Отец, как всегда, придёт за полночь, мама на суточном дежурстве в больнице.

Я удивлённо.

— А что значит, кукухи?

Катя, загадочно улыбаясь.

— Да, так, потом узнаете. Единственная просьба, — напутствовала Катерина, — постарайтесь с моей «кукукнутой» сестрицей ни о чём не разговаривать…. А то, не дай Бог, сюрприз вам будет. — И хихикает ехидно.

Последние слова я уже слышал сквозь пелену, голова моя была, как в тумане, ибо всем своим существом, всеми своими помыслами я был на вожделенном унитазе…

Такого блаженства я не испытывал, наверное, никогда. Это, как полёт на ракете в космос, если быть точнее. Сначала с грохотом отделилась первая ступень, и я взмыл над небесами, потом с гулким басом отвалилась вторая ступень, и я поднялся над стратосферой, и увидел границу солнечного восхода, а когда со свистом и гулом пошла третья ступень, я уже вышел в открытый космос, ощутил прикосновение миллиардов звёзд и галактик, ощутил неземное блаженство…

Опустошённый и удовлетворённый, как после самого лучшего секса, обильно распылив по сортиру божественный лавандовый освежитель, вымыв в ванной руки, выползаю в коридор, и возле прихожей, на углу коридорчика, нос-к-носу сталкиваюсь с… мрачным Привидением. Была-бы у неё коса в руке, я точно-бы ещё раз обосрался, если бы не сделал этого минуту назад.

На голову ниже меня, типаж абсолютно диаметрально противоположный фигуристой Катьке-лисичке, а если быть максимально точным – как молодая, ещё волосатая Сафонова из старого кино про зимнюю вишню, прям точь-в-точь, только совсем худая, какая-то вся острая, словно цапля, кожа белая, как саван, русые прямые волосы-сосульки собраны сзади в лошадиный хвост, на узких угловатых плечах, как на огородном пугале, висит старый тёмный синий халат с дырками. Сисек нет, попки нет, талии нет, ровная, как доска, сверлит в меня, не моргая своими зелёными змеиными глазами, и как будто старому-давнему знакомому, усмехаясь, говорит негромко:

— Ну, привет. Ты тот самый Вадик? С облегчением тебя! А дрыщешь ты, однако, как кабан! Всех соседей, наверное, распугал мне. Кстати, а ты чего мне тут свои туфли по всему коридору раскидал, как у себя дома? — и подбоченившись, стрельнула в меня своим ядовитым зелёным взглядом гадюки.

Я стою, как пришибленный сковородкой, что-то пробубнил под нос:

— А… бе… ме… мы разве… знакомы? – и оправившись от секундного шока, язвительным тоном продолжил, — Да-да! Точно! Ты – та самая… (ляпнул первое попавшееся) Старуха Шапокляк! — улыбаясь в ответ на её змеиную злую маску, в твёрдой уверенности, что своим искромётным юмором заткнул за пояс эту… «бабку-ёжку».

На её каменном лице, выражавшем ноль эмоций, на какую-то секунду промелькнул лучик света, ротик приоткрылся, но тут же она стиснула губы, огонёк в глазах угас, и она снова покрылась непроницаемой маской. Не оценив, как говорится, мою шутку юмора, злобное Привидение продолжает сверлить меня насквозь своими глазами-свёрлами.

— Татьяна. — и тянет мне буратиноподобную ручку на шарнире.

Я машинально протягиваю ей свою руку, но она тут же молниеносно одёргивается назад, выстреливая в меня ядом.

— Руки!!! Мыл!?

Я бессознательно вытер об рубашку руки, и, как второгодник-двоешник, поняв, что моя импровизированная шутка про Старуху Шапокляк не удалась, насупившись, потупив взор, промямлил:

— Руки…, да…, мыл…

Тогда она снова протянула мне свою кукольную ручку и мы, наконец-таки, поздоровались. Вроде как и познакомились… Было такое ощущение, что у меня с плеч как будто бы упала стокилограммовая гиря. Татьяна же, взмахнув своей метлой из лошадиного хвоста, и чуть задев меня кончиками своих волос-сосулек по лицу, мрачная и злобная Татьяна снова скрылась на кухне, продолжила себе там шкварчить-жарить на сковородке младенцев и варить-булькать в котлах непослушных мальчиков, а я дальше проследовал в гостиную, по пути обратив внимание, что мои туфли, протёртые и блестящие, аккуратно стояли на обувной тумбочке в коридорчике. Открываю дверь в зал, а там…

Катрин, по своему обыкновению мимикрировать в любой образ, как-то сказочно, видимо, под влиянием домашней обстановки, сейчас преобразилась в шестнадцатилетнюю безбашенную девочку-оторву.   Взлохматив на голове свои солнечные волосы после плотной заколки, переодевшись в домашний коротенький красный шёлковый халатик, разбросав по всему залу свои колготки, лифчик, блузочку, поясок, небрежно швырнув на диван свой строгий офисный костюмчик, босиком залезла с ногами на мягкое глубокое кресло, уселась, почти полулёжа, в позе обезьянки, прижав пятки к ягодицам и разведя коленки в стороны, раскачивает ими, то сводя вместе, то разводя в стороны, да так, что аж её «вареник» в белоснежных кружевных трусиках, то торчит наружу, то прячется, то торчит, то прячется.

Катрин-мартышка сидит, поглощает с детской жадностью, охапкой, кукурузные палочки, смотрит, не отрываясь, какую-то молодёжно-студенческую херню, типа «Элен и Ребята» или «Папины дочки», не помню, таращится в телевизор, не отводя глаз, и ржот, как лошадь, а со рта кукурузные палочки вываливаются… Ну, думаю, детский сад «Лисичка», ей Богу.

А Катькин вареник-то, торчащий между плотно прижатых в коленках и раздвинутых ножек, всё не даёт мне покоя, аж зубы свело, аж камень повис между ног. Я, как мог, поплотнее прикрыл дверки из зала в коридор, метнулся к своей «Лолите», присел на коленки перед креслом и начал потихоньку пальцем сдвигать в сторонку тоненькие кружевные беленькие трусики, извлекая наружу идеально гладенькую, розовенькую, бархатную прелесть. Медленно, как хитрый воришка, проник пальцами в святая-святых, неторопясь принялся добывать пальцами её драгоценную влагу, сердце у меня уже колотится, норовя выпрыгнуть, фудзияма вот-вот готова вырваться наружу и…

Тут дверка со скрипом ме-е-едленно приотворяется… и показывается ехидная лохматая голова куклы Зелибобы из «Улицы Сезам». Пытаясь изобразить максимально возможно басистый голос, Зелибоба нараспев кривляется:

— Ку-ку! А вот и я! Ха-ха-ха!!! А чем это вы тут занимаетесь? А?

Я как был на коленках перед Катькиными сокровищами, так и застыл в ступоре, вывалив челюсть. Одна рука у меня «там» внутри, пальцы уже все мокрые, другая рука ширинку расстёгивает... И тут, вслед за Зелибобой показывается Шапокляк…

Татьяна уже полностью вошла в зал, смотрит на нас с Катюхой недоумённо, поворачивает к Зелибобе голову, и с назидательным тоном без тени иронии, глядя прямо в его охреневшие от всего происходящего глаза, гундосит:

— Вот блин, дружище, ты глянь на него. Мало нам одного гинеколога в доме, так ещё один мне тут нашёлся! — и переводя взгляд на меня. — Вадик, ты чего там интересного откопал? Индиана-Джонс, блин… кладоискатель, ещё один мне тут... Ты, родной, смотри, поаккуратней там, спираль ей не выковырни оттуда. Мне же потом опять с этой спортсменкой-комсомолкой возиться! Ха-ха-ха! Кстати, а ты знаешь, Вадик, а… приходи-ка ты ко мне завтра на работу, я тебя таким добром на целый день осчастливлю! Насмотришься, наковыряешься, нанюхаешься, нахлюпаешься, да так, что тебя аж наизнанку выворачивать начнёт…

Я всё это выслушал в застывшей позе, подскочил, с правой руки чуть-ли не капает всё это на пол, ширинка наполовину расстёгнута, пипирка торчит и норовит вылезти наружу, а Катька, сучка, как сидела, упёршись в телик, так и сидит, только ещё больше ржот, ещё больше растопырила свои ходули и со рта у неё всё так же кукурузные палочки вываливаются…

Татьяна опять подбоченилась, как старая бабка.

— А ну быстро руки мыть и на кухню! Я уже вам налила!

Я мгновенно оправился, пипирка в момент упала, опять, как второгодник-двоешник, запинаясь.

— А-а-а… что…? Не! Нет! Я пить не буду, я это… я домой пошёл, спасибо, до свиданья, это, извините… — споткнулся об Катькин мохнатый тапочек с глазами, чуть не упал, подскочил и… оказался лицом к лицу с Шапокляк.

Татьяна, в мгновение ока, хвать меня за локоть своим Зелибобой!

— А тебе никто выпить и не предлагает! Пойдём, пойдём со мной, я тебя щами своими угощу. Зря я что ли готовила!? Не выливать же в унитаз, в самом деле… Катька, вставай, пошли есть. Катька! Катька!!!

Катрин «отморозилась» от телика, повернула к сестре измазанную в кукурузной трухе и сахарной пудре довольную обезьянью моську.

— Не, систер, не хочу... я потом поем, пускай там, стоит-остывает… — и дальше продолжила, раскачивая коленками, тыриться в телик, раскидывать вокруг себя огрызки кукурузных палочек и ржать над молодёжными приколами.

А тем временем, Татьяна настойчиво тянет меня за локоть на кухню, двумя пальцами, цепко, да больно так, словно Баба Яга тащит сказочного Ваньку-дурачка в растопленную печку, приговаривая, шипя иногда, как змея подколодная:

— Ты таких щей ещё сроду не пробовал, настоящие, русские щи, с квашенной капустки, с разварной говядинкой, у вас тут на Кавказе таких не варят!

Э-эх, как меня это задело! Думаю про себя, слава Богу, что не вслух: «Да кто ты такая!? Кто ты такая, чтобы обсуждать нашу Кавказскую кухню!? Да кто ты такая!? Э! Фиу! Понаехали тут с Рязанщины, колхозники среднерусские, постно-пресные овощеядные нечернозёмные крестьяне! Ни чеснока вы там толком не знаете, ни черемши, ни зелени, ни перца, а из приправ для вас только соль существует… Хм! Вот же! Ещё я щей Бабы Яги не ел! » И Хвала Всевышнему, Слава Богу, Шалом Яхве, Дзынь-дзынь Будде и низкий поклон всем остальным Богам, что я в тот момент это только в мыслях произнёс, иначе… Но об этом чуть позже.

Вымыл в ванной руки, сел на кухне, молча, в уголочке, как наказанный мальчишка, ем… Первую ложечку я сначала «не понял», вторая ложечка провалилась, как к себе домой, нормально так, от третьей ложечки я уже испытал удовольствие, после четвёртой – блаженство.

Ничего вкусней, оказывается, в этой жизни, я ещё не ел. Тарелка как-то сама по себе опустела, и я, машинально, бессознательно, как будто бы у мамы дома, как в далёком-далёком детстве, взял тарелку… и выпил остатки, громко хлюпнув губами… Потом осёкся, виновато посмотрел на Татьяну, быстро поставил тарелку на стол. Утёрся рукавом. Стыдно так стало… Наверное, я тогда ещё покраснел, как варёный рак. Уши загорелись огнём.

Татьяна, сидя за столом напротив меня, подпёршись кулачком о щёку, уже смотрела на меня не моргая, более тепло и с нежной улыбкой.

— Добавки хочешь?

Я молча, как ребёнок, закачал головой, мол, хочу. Татьяна, как сидела, так и не меняя позы, второй рукой придвинула ко мне Катькину тарелку.

— На… ешь на здоровье.

Вторую тарелку заговорённых «змеиных щей» я осушил за пару минут, поднимаю глаза, а Татьяна, всё так же оперев голову на кулачок, смотрит на меня как-то отрешённо, и абсолютно спокойно, обыденно, как будто бы мы с ней тысячу лет знакомы, тихим приятным голоском спрашивает:

— Ты всё? Покушал? Тарелку вылизывать будешь? Нет… Может ещё добавки? Нет… Тогда давай тарелку сюда, я помою… — выдохнув устало. — Давай, иди, ковыряйся дальше в «лисьих норах», только руки вымой как следует, не хватало мне ещё потом с ней мучиться…

Мне стало так стыдно, и, почти уже встав, я плюхнулся обратно на табуреточку, сижу молча, глаза опустил, размышляю над своим поведением, надо всей этой деликатной ситуацией. Стыдоба…

Татьяна кружится у раковины, надраивает сковородки, кастрюльки, ножи, ложки, тарелки… Сижу в уголочке, как тот сказочный долбоёб… Ванька-дурачок, ни туда, ни сюда. Тепло разошлось по всему телу, пригрелся, как подстреленный воробышек, притих, перенесённые за день стрессы с обсиранием, знакомством с этой «Бабой Ягой» Таней и лажей на коленках у кресла, дали о себе знать… Сижу, а подсознание мне говорит: «Как же хорошо, правда? Давно так хорошо и спокойно не было, так уютно, так мягко, так тихо, так тепло…»

Очнулся я, когда Татьяна меня уже за плечо тормошит.

— Вадик, подъём! Заснул, что-ли…? Тебе тут не дома!

Татьяна поставила передо мной огромную, почти на литр, «мужскую» кружку с кипящим дымящимся чаем. На блюдечке. Рядом варенье малиновое, мёд, запечёные в духовке румяные русские пирожки, как в сказках про Машеньку и Медведя. И почему-то тогда я ещё ощутил себя каким-то медведем. Глупым, несуразным, неповоротливо-грузным и огромным на этой маленькой игрушечной кухоньке.

Пока пили чай, поговорили о том, о сём, на отвлечённые темы, ещё попили чаю, ещё поболтали, ещё попили чай, ещё поболтали и ещё…

Пока я увлечённо рассказывал очередную занимательную историю из моей ревизорско-финансовой жизни, Татьяна как-то, между прочим, вытащила себе из кухонного шкафчика сверху какие-то мини-шахматы с ранее расставленными фигурками, по-пацанячьи почесала затылок, сделала ход, повернула доску, задумалась.

Я остановил свой интереснейший рассказ о выявленных мною в ходе проведения ревизии, недостатков по учёту и тарификации подъёмно-транспортных работ, а Татьяна в задумчивости, не отрывая глаз от доски, промычала:

— Продолжай-продолжай, я внимательно слушаю…

Я присмотрелся на позицию фигур, и с тоном гроссмейстера, говорю:

— Лошадью ходи… Лошадью…

Татьяна резко вскинула головку, и с глазами, полными удивления, говорит:

— Хм, если это шутка… То неудачная. Если это подсказка – весьма грамотно, однако! — сделав ход конём, Татьяна оценила новую позицию, прошипела под нос. — Ес-с-с! — повернула доску и снова задумалась.

Тут я ещё раз кинул взгляд на шахматы и понял, что она раскручивает какой-то вариант «французской защиты», предложил сделать ещё один результативный ход белыми, после чего Таня молча придвинула ко мне поближе шахматы, мы доиграли партию. Я предсказуемо проиграл, ибо чёрными она весьма неудачно отыграла ранее.

Моя внезапная соперница окинула меня торжествующим взглядом Цезаря-победителя.

— Ну что? Может ещё партейку? На что играем?

Я, не думая, опять ляпнул (как и в большинстве случаев общения с Таней в моей дальнейшей жизни), мол.

— А давай на… на тарелку щей?

Пожали руки, играем. Я сходу разыграл дебют защитой Нимцовича, Татьяна пару раз допустила фатальные ошибки, и в миттельшпиле уже как-то неожиданно пошла «в разнос» и «легла» с недоумённым: «Ну как же так…? » — подняла глаза, полные неподдельного восхищения и уважительности.

Помедлив пару секунд, я железным тоном пригвоздил её к табуретке.

— Щи!

С тем же самым трагичным и полным досады «Ну как же так…», Татьяна наливает себе тарелку щей, ставит её перед собой на стол, подвигает табуреточку, чтобы присесть, и тут… Я, как в наваждении, промямлил:

— А мне можно ещё?

Итак, нашу первую партию мы «размочили» совместным торжественным возъеданием кислых щей по старинному русскому «бабушкиному» рецепту. И опять, проявив всю свою несуразность и детскую непосредственность, я неосознанно и простодушно сделал довольную отрыжку. Господи, опять стыдуха то какая, хорошо, что хоть не пукнул, думаю. Татьяна рассмеялась, улыбнувшись и одарив меня каким-то светлым взглядом.

— Ты такой забавный… Вадик…

За окном уже нависла чёрная, холодная, дождливая ноябрьская ночь, но здесь, в логове этой несуразной «старухи Шапокляк» было так хорошо, так тепло, так уютно, как в гнёздышке, так было спокойно и совсем не хотелось уходить, как будто я у себя дома. Возникло такое чувство, почти фантом, что где-то рядом моя мама, сейчас меня обнимет, поцелует, и необъяснимо, но почему-то очень хотелось заплакать. Странное желание… Мельком проскочила случайная мысль: «Долбанный этот греческий ресторан с зелёными фасолями и тыквой…»

Но уже время позднее, давно пора ложиться спать, у Татьяны на лице заметная усталость, видимо, целый день она мучилась с этими ****ами старых бабок, шалав-проституток и просто больных тёток, потом на общественном транспорте ехать домой, тут жрачка-готовка-уборка, непутёвая младшая сестра-рас****яйка, за которой только ходи всю жизнь, да собирай после неё мусор и подтирай её вечный срач… А тут ещё этот… гость нежданный на голову свалился… донжуан-дрыстун… казанова-засеря… шахтёр-клиторолог. Ох… А завтра с утра пораньше опять бежать на автобус, опять эта больница, вредный, как крыса, нудный заведующий отделением, опять эти старые ****ы… ****ы… Взгляд Татьяны застыл в одной точке, глаза застекленели…

Я с неохотой встал, расправился. Хорошо то как! Поблагодарил хозяйку за тёплый приём, приятное общение и особо подчеркнул, за искренне любимый мною кипящий чай из огромной «мужской» кружки. На блюдечке.

В широко открытых глазах Татьяны вдруг засиял блеском росы ярко-зелёный весенний луг, её губы приоткрылись, она что-то хотела сказать, может даже… извиниться… Но в мгновенье ока это наваждение прошло и она, потупив глаза, только и смогла в пол-голоса пропеть своим нежным голосочком.

— Спасибо, Вадик. Мне очень… очень приятно, что тебе понравилось. Приходи к нам… ко мне… приходи ещё… Пожалуйста, приходи ещё…

Я, уже уставший от обильного ужина и распаренный Таниными чаями, пошёл на выход в коридор, и через дверь в зал смотрю – Катька-оторва всё свой телик смотрит, но уже канал «культура» про каких-то там писателей. Я кричу ей через двери:

— Катюха, пока! Я пошёл домой, до завтра! На работу не опаздывать! А то накажу!

Она с обалдевшим выражением лица подскочила, вытаращилась на меня.

— Вадим Дмитрич!!! А вы ещё здесь!? А сколько время!? ОГО!!! Половина двенадцатого ночи! Вы чем там занимались, а!? — уже с напускным ехидством и желанием взять реванш, уткнув руки в бока, смеясь прокричала Катюха.

02.11.07 птн

На следующий день, после утреннего корпоративного чая, Екатерина Павловна сама зашла ко мне в кабинет, без объяснений своего внезапного вторжения, присела поближе и с обалдевшими глазами, восхищённым тоном.

— Вадим Дмитриеви-и-и-и-ч!!! Вот это сюрприз! Это какое-то чудо!!! Вы что вчера с моей Татьяной сделали? Вы даже меня так, наверное, никогда на эмоции не раскачивали!!! Меня аж зависть съедает! Что между вами произошло!?   Танька сегодня с утра кружится вся, как не в себе, вся заведённая, как квочка кудахчет всё утро, суетится, только о вас и говорит, всё только про вас и распрашивает. Мне головомойку из-за вас устроила, пообещала меня убить, если я Вам голову буду морочить. А Вы знаете…, а она такая, что запросто! Карандаш мне точно так же в темечко воткнёт и скажет, что так и было! Я же вам говорила, она же у нас больная на всю голову! Она же по жизни, как старая бабка, всё ей не так, все вокруг не такие. С ней ни один мужик больше пятнадцати минут не уживался, обычно все убегали, сверкая пятками, один парнишка даже туфлю не успел надеть, так Танька, его туфлёй же… и догнала прям в затылок. А от вас она просто в восторге! – через пару секунд, отдышавшись, эта тараторка продолжила верещать, — Слу-у-у-ушайте, Вадим Дмитриевич, а может вы её тогой, (подмигивая) «чпок»? (Катька это исполнила, щёлкнув сексуально язычком) А? — и с ехидненькой лисичьей улыбочкой подалась вперёд ко мне и на меня смотрит в упор.

Я сразу опешил, переспросил, мол.

— В каком смысле… (щёлкнув языком) «чпок»? Не понял…

Катька придвинулась ещё поближе, почти вплотную, уже по-заговорчищески продолжила:

— Да всё вы поняли, Вадим Дмитрич… Ну тогой, «чпок»… (и двумя руками характерный жест показывает). Она же у нас целка-фанатичка, ни разу в жизни ещё с мужиком не была, даже не целовалась ни разу, говорю же, все парни от неё шарахаются. Она начинает «за здравие», а заканчивает «за упокой». Она любого может в два счёта, как мышонка под плинтус загнать, вы же сами видели, какая она мегера, какая она ведьма, как она вас жёстко по началу встретила. Мы уже столько раз пытались её с кем-нибудь признакомить, так она даже самого приличного и скромного парня до слёз доводила своими придурошными фокусами. Говорю же, надо вам воспользоваться моментом и…

Я отстранился от Катерины, говорю.

— Нет. Не-не-не-не-не…. Нет. (примерно, как в фильме с Дэ Вито)

«Недостающая запчасть»

09.11.07 птн

Неделя пролетела, как семь минут, вот и пятница, окончание рабочего дня. У меня дома в холодильнике одиноко стоит ящик с импортным пивом, ждёт меня, единственного своего хозяина. Сегодня по телику финал, Барселона будет наказывать Милан. Я ёрзаю на кресле в предвкушении развязки лиги чемпионов УЕФА.

Как обычно, Екатерина Павловна заходит ко мне, пользуясь статусом первого заместителя генерального директора по финансам и экономике, без предупреждения… Думал, что как обычно, по работе, но всё оказалось намного сложнее…

— Вадим Дмитрич, вам сегодня придётся отвезти меня домой. — утвердительно заявила моя главбушка.

Я снова опустил глаза в записную книжку, уже привыкший к её некоей фамильярности, проявлявшейся исключительно в общении наедине, показываю жестом присесть, отвечаю задумчиво.

— Ага, хорошо, Катюш, как обычно, я с удовольствием тебя отвезу домой. Может даже заедем куда-нибудь... Сейчас пару минут, два звоночка сделаю и поедем… присядь на минутку.

Катька продолжает, но уже с заминками

— Отвезти меня домой и… остаться у нас на чай… — загадочно и озорно добавила Катя.

Я отвлёкся от дел, смотрю ей в глаза, и в голове промелькнули слабые искорки надежды. Я-то думаю о своём.

— В смысле? Котёночек, ты меня наконец-таки с родителями, что-ли, познакомить решилась? — уже более радостно и полностью поглощённый Катькиными формами, надёжно спрятанными за футляром строгого офисного костюма, отвечаю ей с оптимизмом.

Да, я в то время мог запросто сойтись в серьёзных отношениях с Катюхой, она мне безумно нравилась, от одной мысли о её сокровищах у меня наступал дикий спермотоксикоз, и я наивно полагал, что если я при нормальных бабках, а у Катьки тоже всё при себе, то мы могли бы быть вполне удачной парой, ещё если-бы Катюха более охотно пошла навстречу моим ухаживаниям, но…

Продолжаю почти с надеждой.

— Неожиданно как-то с твоей стороны, Катюша. Хм. А ты же вроде с Толиком, с энергетиком с нашим, по зауглам зажимаешься, что, я не вижу, что ли? Я же не слепой…

— Да нет, же, нет, Вадим Дмитриевич, родителей не будет. У мамы снова «сутки», а папа в Ставрополе. Это… Татьяна, — делая на последнем слове акцент и смотря мне в глаза с какой-то тоской, — очень просила, чтобы вы к нам ещё раз пришли, она там опять что-то вкусненькое придумала, весь день кружилась, говорит, что вам непременно понравится. — Взяв мои руки своими руками, — Ну не отказывайте, Я вас очень прошу…, пожалуйста… Она уже второй день ничего толком не ест, всё о вас говорит… — почти безнадёжно закончила Катя.

Что-то ёкнуло у меня внутри, Катькины дыньки у моего лица сейчас были просто… дыньками, не вызывая никаких эмоций, в какую-то секунду вспомнилось то чувство тепла и домашнего уюта на кухне у Татьяны, её лёгкая грустная улыбка, тоненькие хрупкие тёплые ручки, те весенние, подёрнутые слезинкой, как росой, светящиеся утренним лугом, глаза, которыми она меня провожала домой… Не змеиными свёрлами, а красивыми, зелёными, весенними глазками.

Отеческим тоном, похоронив надежду обрести Катькину ручку и сердце, говорю.

— Да, да, конечно, Катюша, поедем, с удовольствием попробую, что там нам Татьяна твоя наготовила, тем более, обед я сегодня пропустил, дела-дела, сама видишь… Собирайся, поехали…

В тот вечер уже не было той взлохмаченной обезьяны-шимпанзе с ногами врасокрячку со стороны Катерины, сегодня не было тех острых, пронзающих мозг, словечек-дротиков, тех просверливающих насквозь душу змеиных глаз со стороны Татьяны.

Мы сидели за уютным кухонным столиком, и сегодня Татьяна так же усадила меня на ту же табуреточку в углу, но уже с заботливо подстеленной подушечкой с вышитыми птичками, такое было чувство, что собрались вместе близкие друзья, сидим, болтаем, смеёмся, пробуем угощения, что наготовила хозяюшка Таня.

Драники с мясом, с луком, с сыром - были просто божественные, запечённая в духовке картошка по-деревенски, с корочкой, просто таяла во рту, разносолы, огурчики хрустящие, с ароматами разных трав и кореньев, просто чудо, а шанежки домашней выпечки были безупречны. И снова по всему телу разлилось, широко, глубоко, нежно, это чувство домашнего тепла, душевности и уюта.

Ужин в домашней обстановке, на маленькой кухоньке, это вам не какой-то там кабак с шумною толпой, не напичканная консервантами жрачка с доставкой в офис, а полезная и вкусная еда, приготовленная своими руками, с душой, с теплотой, с… любовью.

Чуть позже, когда уже чаи гоняли после вкусного ужина, я обратил внимание, что Татьяна всё с меня глаз не сводит, смотрит и смотрит, грустная такая, хоть и улыбку пытается тянуть, наконец, она произнесла.

— А давайте… давайте сходим погулять? Просто походим где-нибудь, такой вечер сегодня хороший, на улице сухо, ветра нет, погода просто просит нас выйти на улицу. Катя? Вадик?

Я, уже приготовившийся рвать когти домой, был только рад этому, сегодня по ящику футбол, в холодильнике упаковка пива охлаждается. Встал, говорю.

— А давайте! Давайте прогуляемся! Так было всё вкусно, всё было просто божественно, я никогда ещё в жизни не пробовал таких вкусных угощений!

А тут, зараза Катька, не отрываясь от своего телефона, переписываясь по СМС-кам с очередным своим воздыхателем, возьми и ляпни машинально.

— Ну вот видите, Вадим Дмитриевич, а вы так не хотели к нам ехать! Не поеду не поеду… Видите, я же говорила, что вам понравится!

Смотрю, после этих слов Татьяна опустила голову, сгорбилась, вся осунулась, глаза наливаются слезами, губы надулись, смотрит на меня отсутствующим взглядом.

— Вадик, ты не хотел к нам приходить…? — ещё секунда, и Таня бы разразилась водопадом слёз.

Я схватил её за кукольные маленькие тоненькие ладошки, улыбаюсь ей в лицо.

— Да что ты, что ты, Танюша, это Катька дура всякие глупости говорит, всё совсем не так, — подымая голос, поворачиваюсь в сторону сестрички-лисички, — я говорил «нет» совсем не про это! Да же? Катя!

Та, не отрываясь от телефона.

— А? Что? Конечно-конечно-конечно, не про это, я же всё совсем перепутала. Танька, не плачь, Вадим Дмитриевич меня каждый день по три раза пытает, мол, когда же мы к тебе пойдём домой, когда же мы к тебе пойдём домой, когда же мы к тебе пойдём домой…— уже почти кривляясь, протараторила Катька-ссучка, допила свой чай, побросала всё, как поросёнок, и не прибрав за собой, вскочила и убежала к себе в зал.

Кое-как успокоив Татьяну, демонстративно, восхищённо съев ещё пару драников, встал, собираясь на выход.

Катерина, усевшись на своё кресло, заныла, что ей не хочется гулять, что она вообще устала, у ней там что-то заболело, вот здесь что-то потянуло, и вообще, сейчас будет новая серия этих самых «Элен-и-ребятов»…, что, мол, сами идите, говорит, сами пробздитесь по холоду.

Когда мы с Татьяной выходили из дома, сквозь щель в двери, ведущей в зал, я снова увидел на кресле ту самую подростковую бестию-обезьяну с ногами враскорячку, ржущую, как лошадь, перед теликом…

Осенний пятничный вечер в Пятигорске выдался замечательным. Основная масса народу, что наводняет город в рабочие будни, разъехалась по своим городкам и пригородам, людей на улицах практически не было. Фонарики на аллее располагали к умиротворению и романтическим чувствам.

Пока мы шли в сторону Парка-Цветника, Татьяна кружилась вокруг меня, как ребёнок, что-то махала своими буратинподобными шарнирными руками, в такт широким несуразным шагам, по-птичьи щебетала про осень, про листики, про памятные места города, про замечательных людей, живших здесь, а потом, в долю секунды, продев ручку мне под правую подмышку, буквально прижалась, и не дав мне опомниться, спрашивает.

— А ты любишь стихи?

Я вдруг очнулся от транса, поплотней прижал её руку к себе, говорю.

— Да… не знаю… в школе учили что-то, уже ничего не помню.. А так, наверное, люблю, не знаю…

И тут, не задавая лишних вопросов, она начала читать мне Фета… Потом Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Ахматову…

После того, как аллея закончилась, и мы развернулись и пошли обратно, она продолжила читать наизусть Есенина, Некрасова, Бальмонта… Всё вокруг превратилось в круговорот прекрасных образов, в голове кружились классические пейзажи русской осени, рассыпной ковёр опавших листьев, улетающие куда-то птицы, синие реки, серое небо, холодный ветер, свинцовые тучи, высокие облака…

Я снова очнулся, когда почувствовал, что Татьяна дрожит, и сбивающимся, почти детским голоском и стучащими зубами декламирует очередной стих, её ручка у меня под локтём трясётся от холода… Я молча остановился, распахнул пальто и прижал её к себе.

Она замолчала, ещё продолжая стучать зубами, потом притихла, почти не дыша, прижалась каждой клеточкой своего тельца к моей большой и горячей туше, и только дрожь её буратиновского скелета у меня в объятиях, говорила о том, что этот суповой наборчик ещё существует. Моя Татьяна. Мой озябший воробышек, тощенькое человекоподобное привидение с огромной, бездонной и необъятной душой, с безграничной и яркой натурой, с бескрайними, сильными, страстными чувствами.

Тут уже решил заговорить я, почему-то посчитал нужным рассказать ей про тот случай с аварией, на выезде из Минвод, про то, как меня по кусочкам вытаскивали из груды покорёженного металла, как меня собирали по запчастям, как меня нашпиговали всякими штифтами, пластинами, гвоздями, шурупами, болтами, гайками и прочими конструкциями, как заводили моё сердце, как проткнули меня множеством трубочек и проводочков, как я потом лежал, замотанный бинтами, как египетская мумия и постоянно, с тревожными навязчивыми мыслями думал и переживал, что врачи всё-таки что-то забыли мне пришить, что какой-то кусочек, какая-то запчасть от меня потерялась…

Продолжая свой рассказ, говорю.

— А сейчас я понял, что всё-таки нашёл эту недостающую запчасть… это, ты, ты моя частичка, без которой мне неймётся всё это время…

Она подняла свои зелёные, налитые весенним светом, глазки, и прошептала.

— Может быть, наверное, я кусочек от твоего ребра, как в Библии написано, помнишь? Ах, если-бы ты знал, Вадик…, ты ведь пришёл к нам в тот день как раз вовремя. Ещё-бы чуть-чуть… и я тебя-бы не дождалась…

Я сразу не понял этого странного фразеологического оборота, но позже мне Катрин всё рассказала. После Таниного ответа меня накрыло такое удушье, такая жаба внутри сдавила, думаю, ну нет же, нет, не в постели, и не в экстазе секса сливаются души, а вот именно так, стоя на морозе, обняв друг друга под пальто. Обнял её крепко-крепко… моя… ты только моя. И с тех пор не отпускаю…

Когда моё неземное чудо отогрелось, перестало трястись, я решил снова взять инициативу в свои руки и говорю.

— А тебе… нравятся… горы? Ты была в горах?

Как я выяснил ранее от Катерины, они всей семьёй приехали на Кавказ чуть больше года назад из Ярославской области, из какого-то захолустного райцентра, где её пахан был Начальником местной милиции, но по какой-то привратности судьбы, его пригласили на Ставрополье сразу же, как дочери закончили обучение.

Администрация города выделила их семье шикарную трёхкомнатную служебную квартиру из мэрского резерва прямо в центре города. Катька в прошлом году окончила Ярославский университет на бухгалтера, а Таня — Ярославский Медицинский, в этом году закончила интернатуру, работает в женской консультации нашей городской больницы вместе со своей мамой – врачом скорой помощи.

Катька-оторва, за этот год где-только ни была, благо, контактабельная девка, артистичная, маски и образы меняет с виртуозностью профессиональной актрисы, только и успевала себе мужиков, как перчатки менять, благо, они штабелями падали к её беленьким сладеньким ножкам, а Татьяна засела дома, укоренилась в своей кадушке, как репейник, как чертополох, и только колючки свои во все стороны распустила…

На мой вопрос Таня ответила, немножко стесняясь

— Нет, увы, я ни разу не ездила в горы, даже в Кисловодске ещё ни разу не была. Отец наш вечно на работе пропадает, мама тоже, а Катька сама-себе на уме, где она? Что она делает, никто не знает. Как кошка – гуляет сама по себе…

Я усмехнулся, мол, подмечено в точку! Похотливая и ленивая кошка эта Катерина, говорю.

— А хочешь… в Домбай поедем? Там сейчас… снег идёт…

Она смотрит на меня, глаза-в-глаза.

— Ну конечно же хочу, с тобой я поеду хоть на край света…

Я покрепче обнял Танюшку, мне так сильно захотелось подарить моему воробышку Танечке весь мир, всё, что есть у меня, всю свою душу и всю свою силу, говорю.

— А давай прямо сейчас?

Она, опять высунув головку из глубины пальто

— Давай… давай прямо сейчас…  — и она меня сама поцеловала.

Скромно поцеловала, так, испуганно, как будто клюнула, как будто, укусить хотела, да не получилось. Я поднял её подбородок, медленно приоткрыл её нежный маленький ротик своими губами и долго-долго, неторопясь, подарил ей настоящий, сильный, взрослый, горячий и страстный поцелуй.

10.11.07 сбт

Рано утром, часов в семь, когда солнце ещё не взошло через горные пики, мы проснулись в номере «Люкс» на девятом этаже, тогда ещё фешенебельного домбайского отеля «Горные Вершины». Даже так, я проснулся, почувствовав холод одиночества, открыл глаза, смотрю, а Татьяна, абсолютно без ничего, стоя на носочках, босиком на холодном паркете у балконной двери, с распущенными, ровными, как нити, русыми волосами, прикрывающими слегка её острые узкие плечи, смотрит на падающий снег, неказистая, угловатая, худая, как модель с подиума, ручками прислонилась к стеклу, и ртом на него дышит, по-детски рисует рожицы. Улыбающиеся рожицы.

Я смотрю на неё и в душе всё вдруг сжалось, как пружина, я стиснул зубы до боли, какой-то разряд  пронзил меня всего от головы до кончиков пальцев, а в мыслях только одно: «Убью за тебя любого, пусть только хоть один волосок упадёт с твоей головы, разорву весь мир в клочья за одну только твою слезинку, да буду я проклят, если теперь потеряю тебя…»

Я долго лежал, смотрел, думал, осмысливал это новое, незнакомое ранее, захлестнувшее меня с головой, чувство. Я не мог понять, почему мне без причины хочется плакать, почему ком в горле стоит и в груди всё сжимается, когда я смотрю на мою худенькую неказистую девочку, почему хочется вокруг всех убить, лишь-бы моё нежное сокровище улыбалось. Я лежал и думал, а может быть я сошёл с ума? Что это такое? Я лежал, молча смотрел на неё, наслаждался этой особенной, понятной только мне, красотой… Пока до меня не дошло, что дитё замерзает – стоит у холодной двери, а коленки-то трусятся.

Тихо-тихо встал вместе с одеялом, подкрался сзади, слышу, а она что-то себе под нос шепчет, отрешённая от всего мира, увлечённая в своих мыслях, рисуя мордочкам улыбки до ушей, волосики им рисует, ручки-ножки, чуть правее нарисовала мальчика с пиписькой, чуть левее - девочку с юбочкой, соединила их ручками с мамой и папой…

Я подкрался к ней поближе, почти вплотную, обнял её в два обхвата своим одеялом, прижался к ней сзади, поглощая её всем своим разгорячённым крупным телом, а она, не останавливаясь, только переходя с шёпота на тихий спокойный ангельский голосок, продолжила читать прекрасное стихотворение про снег, про зиму, про снегирей, про лес и покрывшуюся льдом речку. Мы стояли, заворожённые – я, обретший свою половинку, свою «недостающую запчасть», а она – очарованная красотой горных пейзажей и падающего снега…

Наш транс прервал телефонный звонок, звонила Танина мама, пришедшая с ночной смены и не заставшая своё особенное комнатное колючее растение в положенном ей горшке...

Пока я умывался и чистил зубы, слышу, вполне отчётливо, несмотря на шуршание воды в раковине.

— Да, мамуль, не переживай, всё хорошо. Ничего плохого не случилось, нет. У меня всё очень – очень – очень хорошо! Тебе Катька разве не сказала? Не сказала... Вот овца такая. Её тоже дома нет? Ну, наверное, опять кому-то по ночам бухгалтерские отчёты помогает сдавать передним и задним числом… Папа ещё на работе? Бедненький… Где я? А я…. я на седьмом небе, мама… Нет. Да. Нет. Да. Вполне серьёзно. Я на седьмом небе… Вот… горы даже видно, снег идёт… Нет, нет, нет… Да… да, конечно же не одна, я с Вадиком, да, мамуль… Да, да, мам, ну в самом деле, мам, мне же уже двадцать четыре! Ну мам… Ну и что, что всего неделю? И не всего неделю, а целую неделю. Для меня, это, что целая вечность… да… да… (прихихикивая) да… (ещё раз хихикнула) да, понравилось, да, очень. Нет! Ну нет! Нет же, говорю тебе! Ну ма-а-м, ну я же кем работаю, мам…? Ну успокойся, нет…  Да, я сама кого хочешь научу, мам. Всё будет хорошо, мам. Да, да… передам… Целую-целую. Я тебя очень-очень сильно люблю, мамуль.

Выждав момент, когда они там наговорятся, я выключил воду, вытерся, поворачиваюсь, а она, как «петрушка» из коробочки, только голая и тощая, как выскочит из-за двери.

— Ку-Ку! А вот и я!

Я, обнял свою радостную, весёлую, юморную и немножко придурашечную Кукушу, поднял её одной рукой и отнёс в комнату, посадил на кровать, она мне от мамы привет передала, схватила мои щёки своими тёплыми детскими ладошками, смотрит на меня своими весенними зелёными глазками, а улыбка, как у тех рожиц на стекле – до ушей. Никогда в жизни я ещё не видел такой широкой, растянутой на пол-лица улыбки.

Закончив мять мои щёки и лепить из моего лица рожицы, Кукуша, всеми своими сорока с небольшим килограммами, как-то по-особенному, с профессиональными навыками борца, повалила меня, более, чем в два раза большего по массе, кабана, на спину, да как накинулась, да как давай по-собачьи меня обцеловывать-обслюнявливать. Нос, щёки, уши, глаза, губы, бороду, лоб, везде, где она доставала моё лицо, она по десять раз обсмоктала-облизала меня. Покрыв обильно слизью мою голову, она продолжила свой языческо-слюнявый ритуал на шее, перешла на грудь, живот…

Покончив с непокорным рыцарем, Танюха встала, запыханная, растрёпанная, спадающие на лицо волосы ртом отгоняет – пффу, пффу… отдышалась и заявляет с тоном победительницы драконов.

— Я тебя съем! Я тебя никому не отдам! Ты мой! Только мой! Тебе ясно!? Только попробуй теперь кого-нибудь кроме меня полюбить, убью! И съем! Понял!?

Я, как обычно, вздохнул, включил свой любимый режим «двоешника-второгодника», говорю.

— Ну конечно же, понял, солнышко ты моё… А ты же меня бить не будешь?

— Бить…? Тебя? Буду! — сделав секундную паузу, — Только любя…

Я лёг на спину, вытянулся во весь рост, расслабился и отдался на волю победительницы, лежу, глаза закрыл, думаю, забирай, забирай всё, съешь меня всего, целиком. Всё твоё… Навсегда.