Письма к Верхнему (Эротические письма) Часть 1

О чем мне писать? О прошлом? Оно было, конечно, и деваться никуда не собирается, но и досаждать мне тоже не намерено. Что там было? Первые порки, первые злые на свою несдержанность от боли слезы, первое игровое подчинение…. Старательная попытка удержать рвущийся из глубины горла смех – и сейчас, вспоминая, и тогда.

Все свои фетиши я хранила глубоко внутри себя. Никогда не доставая их на поверхность. Короткая школьная юбка, поднимающая до пояса, спущенные трусики, лечь животом на стол – все это изредка вырывалось наружу короткими всплесками – например, на практически все сессии я приходила исключительно в юбке, и предпочитала на скамье лежать не пластом, а либо стоять в коленно-локтевой позе, либо же, подложив под живот валик. Именно я выбирала такую позу. Верхние, разумеется, соглашались. (Мне было бы интересно посмотреть на того, кто отказался бы увидеть меня в таком захватывающем воображение виде)

Всю свою боль я хранила глубоко внутри себя. И застарелую, - с детства, с все больше расползающимися краями ткани близости с семьей, и новую, кратковременную – физическую от порки или от гречки. Все мои Верхние не были достойны моей боли. Ни боли, ни любви. А может быть, сначала – Любви, а уж потом боли?...

Я сжимала зубы, закусывала губу, вцеплялась пальцами – до одеревенения в край скамьи, но делала все, чтобы не закричать. И не кричала. Были стоны, долгие, протяжные, было достаточно неприятное для моего самолюбия подвывание – кончик прута рассекает кожу верхушки бедра, были глухие, подкрадывающиеся к ресницам слезы, запрокинуть голову, тогда они не вытекут из глаз; но криков не было.

Верхние не знали, что со мной делать. И потому либо начинали творить глупости – предлагая продолжить знакомство в постели, либо попросту уходили.

Я не держала. Использованный, оказавшийся ненужным материал.

Чего же я хотела? Чего я ждала? На что надеялась?

Всего лишь на видение во мне – меня. Человека, а не подушку для девайса. Женщину, а не рабыню. Любимую, а не объект для секса. Невозможные критерии поиска… Оправдавшие все мои ожидания, в конечном итоге.

Однако, больше чем быть по-настоящему любимой (согласись, найти того, кто способен на любовь, кто примет, поймет, утешит, приласкает, позаботится, вытерпит, вылечит, вытащит из пропасти, - вылюбит, в общем; несколько…трудновато), я хотела любить самой. Но нельзя же подойти, право слово, к первому же попавшемуся Верхнему, и сказать – Давайте, я Вас буду любить? Я отлично умею это делать… Потому приходилось ждать. Терпеть игровые сессии. Одиночество. Разочарование. Безнадежность. Усталость. Отчаяние.

В ноябре 11-го года, лежа в своей маленькой лондонской комнатушке и глядя в потолок, смотреть мне больше было не на что – вокруг только стены, стены и стены, я просила Бога сквозь безмолвные рыдания: Господи, позволь мне полюбить. Потому что ни на что другое я не способна. Я могу только любить, не требуя ничего взамен, не прося ничего у Тебя взамен, только пожалуйста. Пожалуйста. Дай мне возможность любить.

Больше всего на свете я боялась одного – что любить не смогу, что возможность эта у меня атрофирована и навечно. Я боялась своего неправильного понимания любви – поскольку ее я не представляла без Темы и потому полагала, что Бог не дает мне эту возможность – как раз по вышеприведенной причине.

И однажды, в самом конце января я сказал себе и Ему – Хорошо. Я согласна. Если Ты хочешь, я сейчас удалюсь с бдсм-сайтов, я никогда на них не зайду больше, я перестану фантазировать, перестану хотеть невозможного, как считаешь Ты. Но подари мне умение любить. Больше я ничего не прошу.

1 февраля я зашла на сайт, пробежалась глазами по списку, высветившемуся в очередной раз в поиске, зашла в пару анкет, некоторые из которых поразили меня своей жесткостью, - прищепки там, горох, Юрген Хольтман…, и только зашла в настройки для удаления, как мне пришло одно-единственное сообщение.

И тогда я впервые за несколько месяцев улыбнулась. Пока еще не смело.

***

Если ты помнишь «Секретаршу», то должен наверняка воспроизвести в памяти один замечательный момент – главную героиню, ползущую на коленях к кабинету шефа с бумагами во рту.

Я хочу опуститься на колени еще на пороге комнаты. Положить ладони на пол, и шаг за шагом, ползок за ползком приближаться к тебе. Ладони и колени на одной линии. Спина прогнута. Голова высоко поднята вверх. Мягкие кошачьи движения. Вызов. Дерзость. Просьба. Смирение. Желание. Мольба.

Я хочу не ползти – скользить к тебе. Красиво. Грациозно. Так, чтобы уже твоя, не моя, нужда, уже твое, не мое, желание порки увеличивалось с каждым пройденным мной сантиметром.

Прикажешь ли ты мне остановиться – чтобы начать сечь меня прямо там, на полу, стоя рядом и опуская плеть на мои высоко поднятые бедра и ягодицы, или подождешь, чтобы между нами остался лишь крохотный кусочек пространства, - и я опущу взгляд, не вставая с колен, прогнутая, готовая...?

Может быть, ты выберешь первый вариант. Я начну стонать после десятого, наверное, удара. Почти ложась плечами и грудью на пол, вскидывая бедра все выше и выше, с трудом удерживаясь от слез, - твоя вещь, твоя наказываемая рабыня, твой провинившийся лисенок, которого ты будешь сечь до визга.

Может быть, ты прикажешь мне лечь на кровать. Привяжешь мои запястья и лодыжки к прутьям спинок. Разведешь мои ноги в стороны – чтобы кончик ремня задевал и внутреннюю их поверхность, и половые губы. Тогда я буду долго молчать. Только все чаще запрокидывать голову, зажмуриваясь, терпя до последнего, до последней секунды, - после которой молчать уже невозможно. И – первый крик.

Из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона: Шантрель - французское название первой струны скрипки, вследствие певучести, приобретаемой мелодией при исполнении ее на этой струне.

Я - струна. Со звоном, растекающимся от моей опаленной рубцами спины, от заалевших бедер, все ближе к голове и сердцу. С певучестью свистов ударов и стоном, рвущимся из глубины гортани, восходящим по терциям все ближе к протяжному тонкому крику. С тугой натянутостью, - от напряженных рук до затекающих, начинающих болеть запястий, с все больше готовой порваться медной леской выдержки и терпения.

Я – струна. Играй на мне, твори на мне, выпевай мной – мелодию боли и наслаждения, мучения и расслабления, страха и доверия, страдания и радости, жестокости и нежности. Мелодию Любви. Симфонию Божественного Откровения. Ораторию - сотворения нашего собственного мира. Его начала.

И когда ты последним ударом - оглушительным аккордом поставишь Fin, когда я наконец перестану звенеть и дрожать, когда мелодия замрет, затихнет, растворится в отдалении, нам останется только, взявшись за руки, уйти в этот мир.

Навсегда.

***

Ты спросил сегодня : что такое боль?

Боль – это я.

Я – боль. Сплошной сгусток ее, не дающий дышать, приводящий к асфиксии, спазму горловых мышц, затягиванию глаз мутной болотного цвета пленкой, последней судороге, остановке сердца.

На секунду. Две.

Я – боль. Щелчком переключателя переводящий свет во тьму, а тьму во свет. Вспышка – и сердце вновь начинает стучать, глаза озаряются мягким волшебным сиянием, а тело полностью подчиняется мне – до самых кончиков пальцев. Жизнь. Живительная эссенция спокойствия.

На долгие дни после того.

Я – боль. Маленький зверек. Одичавший Лис. Кусающий беззлобно, но опасливо, острыми клычками; царапающий в слабой попытке защититься от чужаков. Подходящий все ближе и ближе в каждую следующую секунду доверчивого его принятия.

Распахиваю объятия, - и зверек косит удивленным глазом. Протягиваю руки навстречу ладонями вверх – и зверек сам подползает к ним. Прижимаю к себе маленькое пушистое тельце – и зверек удобно пристраивается ко мне и во мне – умиротворенный, убедившийся, что прогонять его не станут.

Я – боль. Я прирученный Лисеныш. Я едва показываемая, и оттого еще более дорогая, нежность зверя, не знающего ласки. Я доверие. Я слабая надежда на то, что Принц не уйдет. Я ревность ко страсти Розы – я само хладнокровие. Тишина в не колышимом омуте зеленых лисячьих глаз. Мягкость лап, обнимающих запрокинутую в попытке защититься от меня же шею. Шелк шерстки, в которую так удобно запускать только что секущие тело руки.

Я боль.

Кто сказал, что меня нельзя рифмовать с Любовью?

***

Как я уже говорила сегодня: танец для меня является одним из самых интимных, тщательно оберегаемых, лелеемых и дарящих искреннюю радость занятий.

Сегодня, начав разминку перед зеркалом, случайно обернувшись и увидев свое отражение, я подумала, что очень, очень хочу танцевать для тебя. Только и исключительно для тебя. Даря свое тело, свою душу, свои сокровенные мысли, свою игру, свою жизнь, свою любовь на протяжении всего танца.

В почти пустой комнате, с гладким полом, по которому так удобно скользить босиком

В комнате, освещенной лишь оранжевым торшером и свечами, стоящими по разным углам.

С тобой – в отдалении, наблюдающим за каждым моим движением, каждым выражением лица, улыбающимся в ответ на мою улыбку, радующимся, видя мои смеющиеся глаза, принимающим мой дар, мой танец как принимаешь обычно мою боль и страдания – с удовольствием, удовлетворением и восторгом.

Под тягуче-сладкие, протяжные, тоскующие звуки танбура я войду, слегка покачивая бедрами, опустив голову и удерживая на плечах длинную плеть. Саиди танцуется с ней. Медленно застучат барабаны, и я, пристав на цыпочки, начну свой танец.

Насколько же древние арабы, выдумавшие его, были ханжами. Подумать только – закрыть женщине лицо на улице, но одеть ее в настолько откровенный танцевальный наряд . Полностью оголенный живот – ты будешь видеть малейшую волну прокатившуюся по нему от каждого движения, высоко поднимающий грудь лиф, юбка с разрезом, в котором постоянно мелькают ножки…Эротический наряд. Откровенный наряд. Вызывающий желание, вызывающий страсть, вызывающий необходимость приручить.

Ноги мои буду дробно выстукивать по полу ритм, - в такт музыке, руки вскинутся над запрокинувшейся головой, бедра продолжат свою пляску.

Плеть замелькает то тут, то там, отражаясь тенью змеи на стенах, ступни заскользят по полу, ведя все мое тело за собой, - как водит ветер запестревшую от его вздохов речную гладь, грудь будет совершать круговые движения, смущающие меня, обжигающие меня изнутри – своей бесстыдностью.

Я буду играть своим телом – как играют кукольники марионетками – от шеи до голеней, вертя бедрами и животом, вскидывая колени и чертя кистями рук узоры в воздухе, прогибаясь в талии – дотягиваясь ладонями до паркета.

Я буду опускаться на колени – и ложиться спиной на пол, держа плеть на груди, на соцветиях сосков, не прекращая двигаться, не прекращая улыбаться тебе.

Я буду мягким бесшумным движением подниматься, все так же отбивая ногами ритм, и кружась по комнате – золотистой струйкой песка, окрашенного ярко-алым отблеском заката.

Тело мое, - песок, осыпающийся из твоих пальцев, Господин мой.

Одежда моя – алые лучи заходящего солнца и крови, сочащейся из свежих рубцов, оставленных твоей плетью, Господин мой.

Глаза мои – два озера глубочайшего прозрачного счастья, омытого слезами боли и радости, Господин мой.

Душа моя – в плети, соскользнувшей с плеч, и протянутой тебе в последней ноте песни цимбалы, - протянутой даром, подарком, предвкушением, правом – на все, Господин мой.

И лежа у ног твоих, тяжело дыша после заключительного движения – упасть, вытянув перед собой руки с зажатыми в них кожаными хвостами плетки, дрожа от еще не пережитого полностью ощущения полета, прогибаясь все сильнее и судорожнее, обнажая перед тобой всю себя, я буду умирать.

Умирать от Любви.

***

Танец с тростью – стоя на коленях и с зажимами на сосках гораздо более естественен для меня, нежели просто танец. И там, и там я дарю себя, раскрываюсь, отдаюсь, но по-разному.

В первом случае я кружусь в танце боли. Во втором - желании. Тебя.

Я боюсь своих желаний, как того и советует мудрец. Не возможности их воплощения – но той оглушительной пропасти, куда качусь, их оседлав. Желание – дикий арабский скакун, вскочишь в стремена, сожмешь холку в руках, ударишь ступнями по бокам – и, поминай как звали. Впереди только бесконечно петляющая дорога, песок, вихрем застилающий глаза, да полнейшая неизвестность.

Свобода. Страх. Пытка. Блаженство.

Раскинутые руки. Капелька пота, скользящая по шее и исчезающая в ложбинке груди. Развевающиеся волосы. Стискивающие судорожно лошадиные бока колени. Пригнувшийся к холке корпус. Блеск в глазах – азартом растекающийся на многие мили вокруг, будто я сама стала огнем, вырывающимся из тесной ему оболочки тела.

Вчера я осознала, что хочу раздеться перед тобой в танце. Незаметным движением руки, заведенной назад, распустить ленту на топе – черной газовой птицей, скользнувшим через секунду с моих плеч. На очередном ударе бедра выскользнуть из звенящего монистами пояса, откинув его в сторону небрежным движением ножки. Покружиться в одном белье перед тобой – в каждом повороте словно разбрасывая вокруг семена страсти. О, какие же они дадут потом всходы...

Изогнувшись, стянуть с груди лиф, медленно, сантиметр за сантиметром обнажая грудь, и отшвырнуть его – ставший ненужным клочок одежды. Продолжить танцевать – разводя и сводя ладони, локти, руки вовнутрь и вперед, то показывая всю себя, почти полностью обнаженную, то затворяясь за вообще-то переставшей быть необходимой полупрозрачной занавесью смущения.

Дразнить тебя – наслаждение. Забывая о необходимости соблюдать меры безопасности, о необходимости сохранять в ясности рассудок, о необходимости разграничивать игру и жизнь. Зачем, если моя жизнь, с тобой и для тебя, - и есть игра, которая никогда не закончится?

Смеясь, играючи, ловя твое внимание – с такой же ловкостью и силой актеры ловят шум аплодисментов и криков браво, - я выскользну из трусиков, и замру в последующем за тем движении. Внезапно осознав, что дальше лететь уже некуда. Дно пропасти настигло меня. Неизвестность исчезла.

Нагая, покорная, испуганная, я буду лежать на каменистой сухой поверхности, бессознательным движением прикрывая одной ладонью глаза, а другой лобок. Неготовая. Ждущая. Манящая. Твоя.

И с каждым новым, приближающимся, все яснее различимым рядом с собой шагом

- понимающая: то, что раньше представлялось мне игрой, является по сути лишь прологом к ней, раскладыванием фишек, передачей карт, расстановкой шаров в правильном порядке на зеленом сукне стола...

Настоящая игра начнется только сейчас. И я совсем не уверена, что выйду из нее победителем.

***

Приблизительно еще три-четыре дня, прошедших с отъезда, подушки пахнут тобой. Я бормочу под нос это «тобой» - по буквам, по двум до ужаса коротким слогам, как пресловутый наборщик бормочет имя Лолита до конца страницы, и дальше; меняя постельное белье, втягивая в ноздри запах, сильно, рывками, до одури, наслаждаясь им до последней минуты работы.

---

Как это – пахнут, не понимаешь ты. Как это – мной. Они могут пахнуть шампунем, гелем для душа, пыльцой от sachet, лосьонами, ароматическими свечками – воск-плэй наше все, но…мной?

Очень просто, улыбаюсь я. Они пахнут всем вышеперечисленным плюс солнцем и ветром. Домом и теплом. Полынью и розами. Темным прибрежно-океанским вечером, когда устало валишься на кровать, в мгновенно настигающий тебя сон. И снами они тоже пахнут – тревожными, сладкими, манящими, жаркими, волшебными, тягучими, бесконечными. И утром, с его белым светом, партизаньи крадущимся под плотными шторами, тяжелыми дурманящими объятиями, горячей, чуть липкой кожей, кровью, которая пахнет кровью, и ничем больше, из царапин ( крепки лисьи коготки) на твоей спине. И тобой.

Хм, задумчиво тянешь ты в ответ. Никогда не задумывался. Ох и чувствителен же этот маленький носик….

«Носик» гладят самыми кончиками пальцев, я блаженно жмурюсь. Может быть, мгновение остановится, может и нет. Сейчас ласка, затем удар. Сейчас ты мурлыкнешь: бархатные щечки, а затем дашь пощечину, от которой кружится голова и подгибаются колени. Сейчас-сейчас, неведение прекрасно!

Не угадала. «Всего лишь» собираешь мои волосы в хвост и тянешь вверх. Я поднимаюсь на носки. Руки за спину, машинальным, ставшим бессознательным движением. Локти положены друг на друга, и…в общем, когда пальцами вцепляешься в себя, легче переносить все остальное.

Жестом фокусника достаешь короткую кожаную многохвостку. Закрываю глаза. Не страшно.

Хлоп – короткий удар по бедрам. Расставить их шире, правильно понимаю?

Еще один. И еще. И еще. Я стараюсь тебе не мешать криками. Я стараюсь не мешать – себе.

Я же, черт возьми, беллетрист хренов. От меня же все ждут максимально приближенные к реальности и достоверности детали. И побольше, побольше…

Ну, что там…в 1878 году, я окончил Лондонский университет, получив звание врача,…ой, не то.

Короче, пусть и легкой плетью, но по бедрам – это больно. Это «мамочки», визги, писки, алеющие полосы, закушенные губы, горячие, сухие глаза – словно обидную горсть песка кинули, не выплачешь. Это отшвырнутый в сторону дивайс и стремительные поцелуи – от коленей и выше, оставляющие следы, нет, уже не на коже, но в сердце. Незаживающие следы, незаросшие терновником.

Подушки пахнут тобой, когда я зарываюсь в них горящим лицом, все шире раздвигая ноги, подставлясь под твои пальцы и ладони. Ход часов и рваных выдохов оглушает. А мои маленькие часы останавливаются. Я все равно не перестаю чувствовать.

Они пахнут добычей и охотником. Жертвой и мучителем. Болью и страхом. Саванной. Песком. Шерстью. Катающимися, сплетенными в борьбе телами. Вспышкой последнего закатного луча.

Тишиной.

Умиротворением.

---

Запах смазки почти неслышим. Он тем и похож на молоко. Или желатин. Слегка противный, ноздри не трепещут при вдохе, а лишь чуть дергаются. Он пахнет резиной и чем-то якобы водоотталкивающим. Даже от натянутых на твои руки перчаток – белизной угрожающих поспорить с цветом моей кожи, пахнет лучше и спокойнее, что-ли.

- Ножки притяни к животику.

Всем привет, грязные извращенцы. А мы тут…ммм… пробками балуемся. Исключительно из спортивного интереса, у тебя проверить, подойдет ли мне свежекупленный настоящий лисий хвост, у меня оценить запас прочности твоего нежного отношения. Как впоследствии выянилось, ты и есть сама Нежность, которой до тебя как Сусанину до Австралии. Хвост тоже на высоте. Я покачиваю бедрами, и он обвивается вокруг них – резко контрастирующая чернобурка с умилительным светлым кончиком, словно в краску обмакнутым.

Я не хочу с ним расставаться.

Ты предлагаешь проделать в джинсы дырки, чтобы уж точно не.

И осторожно кладешь животом на колени. Хвост в буквальном смысле задирается, и…

Потом твои пальцы пропитаны запахом моих духов и соков. Я слизываю влагу с каждого твоего пальца, каплю за каплей, и мысленно посылаю Феррагамо совет: поверьте, от добавления ноты возбуждения, Ваши ароматы только выиграют.

---

А постель все равно пахнет тобой. Запах-то впитался намертво, не собираясь отпускать.

- Во что ты влюбился, когда мы познакомились?

- Сложно объяснить. Во все. Тело, лицо, движения, слова, тепло, свет…все.

- А я старалась остатки вечера дома не дышать. Плохо получалось. Мы обнимались тогда, а на мне тонкая рубашка…

- И кофточка такая, синяя, была. Помню, мне еще крышу сорвало, такой образцовой послушной показалась…

- …и я эту рубашку снять не могла, отпустить не могла. Сумасшедшая. Нюхала и нюхала.

-…и?

- А потом согласилась за тебя замуж выйти. На следующий день.

Не сплю ночами, звеню ключами,

шагая призраком по деревне.

Сопят дома, вокруг лишь я, лунатики и коты.

А город пахнет бензином, жизнью, асфальтом мокрым...

Но не плечами( слегка облезли)

Куда ж деваться от этой мерзкой,

Безмерной запахо-пустоты?

---

Приблизительно еще три-четыре дня, прошедших с отъезда, я жду поворота ключа в двери.

И твоего устало, любящего движения - поцелуя в подбородок, шею, куда придется.

И моей незавершенной, недопетой до конца страницы песни из двух слогов.

И вернувшейся в шлейф ноты. Ноты надежды.