Страшная сказка Заслуженная мебель. Тематика: Эротические сказки

«Неужели это все происходит со мной? – думала Катя, красивая пятнадцатилетняя девушка, лежа на скамейке, животом вниз и прислушивалась к звону одинокого комарика. – Нет! Этого не может быть! Неправда! Дурной сон! »

– Помнишь, как у Пушкина, крестьян-воров наказали розгами, которыми запаслись в той самой роще, где они валили чужие деревья! Дубровского в школе проходили? – Борис нашел на полке старый секатор. – Ну, полежи тут одна, не скучай, а я скоро вернусь, только воспитательных инструментов нарежу!

Поняв, что ее ждет, девочка попыталась освободиться, но скамья не собиралась отпускать свою жертву.

– Нет, не надо! Не хочу! – девушка делала отчаянные попытки вырваться. К сожалению, капроновые веревки, впившиеся в запястья и лодыжки, были явью. Старая дубовая доска, казалось, источала невидимую злобу, как словно не веревки, а она сама притягивала к себе жертву как магнитом. Девушка, прислушиваясь к звону комара, сделала еще одну отчаянную попытку освободиться, но не тут то было.

Комарик перестал звенеть, найдя лакомое место на девичьей попке. Но до насекомого ли сейчас было Катьке, когда с каждой минутой приближалось страшное и позорное наказание.

Девушке в очередной раз захотелось провалиться под землю, вместе со скамейкой.

– Скорей бы все кончилось, – сказала Катя почему-то вслух, как будто бы у нее был собеседник.

«Нет, моя хорошая, все только начинается! – подумала скамейка. – Сколько лет я ждала этого момента и теперь просто так тебя не выпущу! А я-то как новый хозяин пришел, думала все, отжила свое! »

Старая дубовая скамейка, пылясь в полуразрушенном сарае, наконец-то дождалась очередной жертвы и с жадности впитывала холодный липкий пот ужаса, сочившегося из тела девушки.

«Зря ты ножками сучишь, – злорадствовала скамейка, чувствуя, как девушка делает отчаянные попытки порвать веревки. – Дождалась и я своей работы, я еще и вкус твоей крови попробую! Знаю, когда девушкам стыдно, они всегда дрожат! Правда, все равно рано или поздно придут мужики и сделают из меня дрова для печки! Сбудется предсказание, но не сейчас! »

Скамейка откровенно радовалась удаче, да так, что даже Катька почувствовала злую ауру, исходящую от старинной мебели.

Много лет назад хозяева уехали за лучшей долей, оставив все добро пылиться в сарае.

– Я сжечь ее с детства собиралась! – хозяйка вместе с мужем принесла скамью в сарай и взяла в руки топор. – Давай ее на дрова порубим!

– Да ну ее, некогда! – хозяин пнул скамейку ногой. – Поедем в город счастья искать!

После этого грубого пинка долгое время она из гордости ни с кем не разговаривала, но потом решила сменить гнев на милость.

– Сколько детей я в люди вывела, – хвалилась она сваленному в кучу садовому инвентарю. – Если бы не я, вас бы никто и в руки не взял!

– Тоже мне, – фыркнули грабли, – сидит с нами, в сарае, ждет очереди в печку, а туда же, гордости на десятерых хватит!

Остальные инструменты относились к скамье с уважением, обещая пропустить ее в костер вне очереди. Время, казалось, остановило свой бег, все эти годы скамья мечтала занять прежнее место в доме, но реальная перспектива была одна: рано или поздно откроется дверь и пойдет на дрова все, что горит…

Минуты ожидания показались Катеньке вечностью, а скамейка, глумящаяся над страхом и унижением несчастной девушки, давно потеряла счет годам, но успела вспомнить и другие времена: давно, еще маленьким дубовым прутиком она видела, как мужики приносят в жертву ее отцу – священному дубу язычников – живых петухов, а иногда и людей. Потом папу спилили, а на месте языческого капища заложили барский сад. Дуб гордо высился над кустами, с которых люди нещадно срезали длинные прутья. «Я самое красивое в саду, – думало дерево, войдя в силу, – моих веток никто не режет, а только желуди собирают! » «Конечно, папе больше повезло, – решила скамейка, – он знал вкус человеческой крови, ну да я тоже неплохо устроилась! Кто знает, может, времена язычников и вернутся! »

А дерево возвращения язычества не дождалось. Как-то раз ночью дровосеки повалили красивое дерево, разделали и продали плотнику. Стараниями мужика оно превратилась в крестьянскую лавку (или, проще говоря, широкую низкую скамью) и было продано на ярмарке.

Так началась ее служба. Место ей выделили в комнате под окнами. Не прошло и трех дней, как лавка поняла, зачем люди срезали с кустов прутья.

– Не выйду замуж! – кричала молоденькая девушка, пока мужчины устанавливали лавку посередине комнаты. – Ну, не люб он мне!

«Чего это они собираются делать? – скамейка еще не сроднилась с ролью домашней мебели и недоуменно следила за событиями. – А девушка, по людским меркам, настоящая красавица! Именно таких, вкусных, приносили в жертву моему отцу! Ах, как пахла их горячая кровушка! »

– Это мы посмотрим, – бородатые мужчины, собираясь шутить, выставили скамью на середину комнаты. – Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому! Раздевайся и ложись! Кому ты нужна после барина и его конюхов? А этот солдат, хоть и раненый турецкой пулей, а все же мужик!

– Не грех девке с барином, когда родители и братья честь ее защитить не могут! – девушка сняла с себя сарафан и с ненавистью посмотрела на мужиков.

Ни покорности, ни смирения в ее взгляде не было.

– Небось, богу молились, когда меня в баню к барину его верные конюхи затаскивали. Рады, что барин подать скостил, на эти денежки скамейку-то купили!

– Что же ты, девка, делаешь, – причитала древняя старуха на печи, – запорют ведь тебя!

– Зря кобенишься! – широкоплечий бородатый мужчина показал на лавку, – Ничего, под розгами совсем другую песню запоешь!

Во взгляде девушке впервые скользнул страх, а скамейка узнала, «розгами» люди называют замоченные в воде прутья.

«А ты боишься! – подумала скамейка. – Те девушки, что приносились в жертву, тоже боялись, когда им перерезали горло! »

Лавка не без удовольствия почувствовала, как в комнате появился аромат почти забытого животного ужаса, того самого чувства, что испытывали приговоренные на заклание люди.

«Катька, что сейчас лежит на мне, пахнет так же! – подумала скамейка, сравнивая поведение своей первой и последней жертвы. – Ничего не изменилось за эти годы. Другое дело, что не каждая добровольно ложилась на меня, зато всех без исключения розги обламывали! »

– Все равно мне не жить, – скамейка вспомнила, как русоволосая красавица с тяжелой косой почти до пят, стояла, сняв сарафан посереди комнаты, ничуть не стесняясь мужчин, но голос ее стих и предательски дрожал. – Делайте со мной что хотите, но замуж за кривого солдата не пойду!

Перекрестившись, она и легла на лавку лицом вниз.

Так скамейка впервые в жизни познакомилась с голым женским телом, вздрагивающим в предвкушении жесточайшего унижения болью и страхом.

– Еще не поздно передумать, – строго сказала брат девушки, вошедший в дом с охапкой прутьев. – Как говорится, стерпится – слюбится!

– Нет! – упрямилась красавица. – Скорее повешусь, чем за него замуж выйду!

– Ну, пусть на лавке свой характер показывает! – мужчины привязали строптивицу вышитыми ручниками за руки и ноги к скамейке и встали по бокам, вооружившись розгами.

Скамейка чувствовала, как отчаянно билось сердце девушки, но она не удостоила воспитателей ответом. «У всех девушек сердце бьется перед поркой! – подумала скамейка, прислушиваясь к сердцебиению Катеньки. – Парни тоже на мне лежали, но девки нравятся больше: уж очень они боятся! » И словно в подтверждение ее слов на дубовую доску упали первые Катины слезы.

«Слезы тоже хороши, но кровь все-таки вкуснее! », – подумала скамья, вспоминая ту, первую жертву.

Послышался резкий свист, тело вздрогнуло, но девушка не издала ни звука.

– Ишь, гордячка! – розги запели одновременно с двух сторон. – Ядрена девка, титьки как дыни, а замуж артачится!

От боли наказанная девушка вздрагивала, мотала головой, но молчала.

– С пробором кладите,– ругался отец девушки, – с пробором!

«Что такое пробор? », – не поняла скамейка, но тут бородатый взял прут, чтобы показать сыновьям правильное его применение.

Раздался свист, мужчина на мгновение задержал розгу на теле и дернул на себя.

Раздался отчаянный, жалобный вопль, в котором уже не было ничего, кроме боли и животного ужаса.

– Ай! – девушка подпрыгнула и вновь упала животом на скамью: тогда девку привязали только за руки и ноги. Попой можно было вертеть сколько угодно.

– Ай! – девушка подпрыгнула еще раз, дернулась, и скамейка впервые попробовала сладкий вкус человеческой крови.

Третий удар «с пробором» лишил девушку остатков самообладания.

– Простите! Отпустите! – кричала она, виляя попкой.

– Ничего, до свадьбы заживет! – мужики сменили прутья и продолжили наказание.

После десятка розог с пробором от былой строптивости красавицы не осталось и следа: она закричала в голос:

– Хватит! – рыдала она. – Пощадите! Я согласна идти замуж! Только не бейте!

– Так-то лучше! – улыбался отец, бросая прут на пол, но отвязывать ее не торопились.

– Ну-ка развяжите ей ноги, – приказал отец, улыбнувшись в седеющую бороду, и стяните их ручником под лавкой! Сейчас я ей немного ума вгоню!

Сыновья выполнили приказание.

– Это что же ты удумал? – раздался с печки бабкин голос.

– Молчи старая, если жить хочешь! – отец семейства раздвинул девушке ягодицы, смачно туда плюнул и втер плевок в шоколадную дырочку.

– Нет! – в отчаянье кричала жертва, понимая, что сейчас должно произойти.

Папа вытащил из штанов огромный член и с силой ввел его в маленькое отверстие.

– А-а-а! – крик девушки сменился отчаянным визгом, но папа и не думал останавливаться. Одним махом введя ствол на всю глубину, он начал разрабатывать дочкину задницу со всем своим крестьянским усердием.

«Вот это да, – думала скамейка, легко выдерживая груз двух человеческих тел. – Люди не деревья, активно живут! »

– Запомните, сынки, когда баба говорит, что не может, это значит, что ей можно впендюрить в задницу!

Раскрасневшиеся сыновья с интересом смотрели, как папа долбит дочку, но не вмешивались. Глава семьи он на то и глава, чтобы властвовать над всеми. Тем более что подросшие сыновья еще не были женаты и без собственного надела земли находились в полной отцовской власти. В случае неповиновения им самим пришлось бы лечь на скамейку.

– Если хотите, можете ее попробовать! – папа встал с бесчувственного тела.

От боли и унижения девушка лишилась чувств.

– Только охолоните девку водой!

Братья с охотой послушались.

– Отвяжите! – только и успела сказать она прежде, чем старший брат занял папино место. Он слишком возбудился от пережитого зрелища и кончил сравнительно быстро.

– А теперь моя очередь! – младший с трудом дождался очереди. Сколько раз ему попадало от старшей сестры, а теперь появился такой шанс отмстить!

Раздвинув иссеченные девичьи ягодицы, он увидел, как из шоколадной дырочки вытекает желтоватая жидкость.

– Вмажь ей! – командовал отец. – Сейчас и без смазки садко пойдет!

– Все равно утоплюсь! Повешусь! – стонала девушка, придя в чувство.

– Прости, господи, их грешных! – крестилась старушка, сидя на печке. – Что творится-то на свете, господи!

«Как много новых слов я узнала в тот далекий день, сколько вкусного попробовала! », – скамейка решила, что жить в доме не хуже, чем расти в парке.

– В общем, так, сынки, – строго сказал отец, – до свадьбы днем и ночью глаз с нее не спускать, чтоб рук на себя не наложила, а чуть что – снова сюда и розог! Матери, как с сенокоса придет, тоже самое сказать.

– А в задницу? – уточнили братья.

– Будет выкобениваться, и в задницу еще раз! – строго сказал отец. – И главное, запасите побольше розог, дурь из невесты выбивать будем! Если кто матери проболтается – сам на скамью ляжет!

Преобразование закончилось, со скамейки встала уже не гордая девушка, рискнувшая перечить отцу, а покорное, униженное и растоптанное существо.

«Горько! », – кричали гости месяц спустя, рассевшись на лавке.

«А не было бы меня, – думала скамейка, – не было бы и этой свадьбы! »

Еще спустя неделю она послужило подставкой для гроба бедной старушки.

«А ведь это куски от меня же! » – поняла скамейка.

– Нам гнить в земле, а тебе гореть в огне! – неслышно сказали ей дубовые доски. Попомнишь нас ужо!

После этого много лет она стояла в большом деревенском доме, сложенном из круглых бревен, на почетном месте под окнами, честно служа крепкой крестьянской семье: на ней и спали, и ставили кадку с квашней, раскладывали ягоды на сушку, ставили корыто купать младенцев – одним словом круглый год находилось дело. Перед троицей и пасхой ее особенно тщательно мыли и натирали воском. Случались и печальные моменты, когда на нее ставили гроб, сопровождая слезами и причитаниями по усопшему.

– Я самая нужная вещь в доме! – как-то раз сказала скамейка всей крестьянской утвари.

– После меня, – отвечала печка и больше ни единого слова из нее было не вытащить, молчалива была.

Остальные предметы не соглашались и принялись спорить до хрипоты, но скамейка с печкой не стали с ними связываться: что спорить, раз все и так понятно. Раз в неделю она действительно становилось самой главной мебелью в доме. Лавку ставили посередине комнаты, и все подрастающее поколение обоего пола по очереди вытягивалось на толстой отесанной топором доске. Ручники, вышитые красными петушками долгими зимними вечерами помогали им встать раньше срока.

– Претерпевай! – говорили взрослые и с помощью мокрых прутьев учили младших уму-разуму.

Надо сказать, что детям раздеваться и ложиться на скамейку очень не нравилось: шли в ход слезы, мольбы о прощении, но избежать наказания никому не удавалось.

Скамейка обожала субботы. Ей нравилось пить тепло, смешанное со страхом из обнаженных горячих тел, подпрыгивающих извивающихся и орущих благим матом, нравилось впитывать пот и особенно кровь. «Через меня они в ум входят! », – думала она.

– Вырасту, сожгу эту скамейку к черту! – пообещала маленькая девочка, впервые раздевшись и вытянувшись для порки. – Так и знай, противная: гореть тебе в печке!

«А тебе вертеться под розгой, пока замуж не отдадут, а до этого ох как долго, – подумала скамья, – а там будь что будет! »

Улучив момент, когда дома никого не было, девочка принесла несколько прутьев и высекла скамью.

– Вот тебе! Вот тебе! Противная! – прутья ломались о дубовую поверхность, не причиняя никакого вреда. – На дрова напилю!

Лавка была широкая, и поэтому часто прутья обламывались о края. Розог, даже заранее вымоченных, для большой семьи требовалось много, и к ударам мебели было не привыкать, но чтоб бить без человека сверху – это было впервые! В этот момент в комнату вошла мама, та самая красавица, что своим телом обновила скамью несколько лет назад.

– Не обижай скамью, заинька, – тихо сказала она, – кинь прутья в печь, чтобы папа не узнал. Такова наша доля, хочешь, не хочешь, а на скамейку ляжешь! – вздохнула она и погладила ребенка по голове. – Я не хотела замуж, так меня тоже разложили вот на этой самой скамье! Муж чужой, примаком пришел, а оказалось – ничего, пьет мало, бьет редко. [Так в те времена называли мужчин, не увозивших жену себе, а остающихся жить с родителями жены. – Прим. авт.] Потом они обе плакали, мама вспоминала, как в молодости сама пробовала розог.

– Ты уже большая девочка, и должна знать, что страдания нам небеса посылают для смирения! – мама поцеловала ребенка. – Господь терпел и нам велел!

Слезы у девочки высохли, и неделя до субботы протекла незаметно.

Накануне девочка долго молилась перед иконами, прося прощения. «Видать, набедокурила! », – подумала скамейка и не ошиблась.

Вздрагивая от страха и предвкушения боли, девочка разделась, оставив на себе только нательный крестик. Судя по солидному пучку прутьев, готовился очень серьезный урок. Ручниками девочку привязали за ноги и под мышками. «Ну, вредная девчонка, готовься, – мысленно злорадствовала скамейка, – сейчас тебе попадет! » Потом были родительские нотации, и раздался отчаянный визг… «Не позволят меня сжечь, – скамейка крепко держала девочку, – я слишком сильно нужна! »

Поколения сменялись одно за другим: девочка выросла, и накануне свадьбы ее высек в присутствии родителей жених, чтоб «мужа почитала», а потом снова скамейке пришлось держать на себе изрядно выпивших гостей, кричавших «горько».

Ночью молодым постелили на скамью тюфяк и оставили одних. Лавке пришлось стать брачным ложем, слушать слова любви и прочие банальности.

– Ну, давай же! – невеста, раскинув ноги, сладко стонала, теперь уже не от боли, а от удовольствия. Муж трудился сверху.

«Ненавижу тюфяки! – думала скамейка. – Из-за него я девственной крови не попробую! »

– Ах, ах! – девушка вздрогнула и расслабилась. Муж наконец-то довершил свое дело.

Потом лавку вместе с приданным перевезли в дом мужа, снова появились маленькие дети, которых купали в корыте, поставленном на скамью, а потом, дрожа от страха, они ложились на место выросшей матери. На этот раз ее не сожгли, но предсказание запало скамье в душу. «Из других досок плотник гробы сделал, теперь они гниют в земле, одна я на белый свет любуюсь! »

А время неторопливо шло вперед: исчезли ручники, в скамейке просверлили несколько дырок, и теперь держать провинившихся жертву помогали кожаные ремешки, продолжая регулярно, по субботам выставлять на середину комнаты.

Я могу приказывать людям!

Сколько народу побывало в объятиях скамьи, она и сама за давностью лет вспомнить не могла, но двух девушек, помогших ей понять, что она в состоянии внушать людям свои желания, она помнила хорошо.

– Проклятая доска, – девушка потеряла невинность до свадьбы, и теперь должна была получить заслуженную порку, – как я тебя ненавижу!

Она так и не смирилась с воспитательной процедурой, мало того, чем старше становилась, тем стыднее было раздеваться на порку: чувство животного ужаса перед наказанием было для лавки лучшим подарком.

– Ну, – папа строго посмотрела на дочку, – я долго ждать буду?

– Папочка, прости Христа ради, – взмолилась девушка, но потянула чрез голову сарафан.

«Хм, – скамейка не стала спорить, – а когда ты лежала на мне, раскинув ножки под мужиком, – ты совсем не так себя вела! – злорадствовала скамейка. – И кровь твоя была такой сладкой.

Минуту спустя крепко привязанная голая девушка плакала и отчаянно крутила попкой, стараясь спасти ее от жалящей розги, но безуспешно:

– Я тебя на дрова распилю, сразу после свадьбы!

«Знаем, слышали! – скамейка вздрогнула, но хватки не ослабила. – Сейчас тебе глупые мысли из головы выбьют! А я тебя не отпущу! » Розги стали сложиться чаще, и теперь слов стало не разобрать: отчаянный животный визг девушки заменил членораздельную речь.

«Обожаю эти вопли! », – скамья знала, что все девочки и мальчики, что ложились на нее, станут взрослыми, и перспектива сгореть оставалась.

– Ай! Мама! – пока родители обсуждали, продолжить порку или закончить, к девушке вернулась возможность говорить. – Он же поведет меня в церковь в осенний мясоед!

Теперь она не думала о казни вредной скамейки, главное – спастись от продолжения наказания.

– А сейчас великий пост! – строго сказала мама. – Б…[лудница]!

«Всыпьте тогда ей еще с десяток горячих, чтобы не грозилась из меня дрова сделать! », – подумала скамейка, и ее просьба была услышана.

– Вань, всыпь-ка еще с десяток, для пущей памяти! – приказала мама, в молодости сама не раз ложившаяся на скамью.

– Ну, я тоже думаю, что десяти как раз хватит! – папа вынул из корыта новый прут и попробовал его в воздухе.

– Не надо! – девушка отчаянно подпрыгнула и заелозила по доске животом.

«Пристегивать надо девку! – подумала скамья. – Для чего во мне дырки просверлены? »

– В другой раз не забудь пристегнуть ремнем поясницу! – маме поведение дочери не понравилось. – Чтоб меньше вертелась!

– Обязательно вдену! – папа вытянул прутом вздрагивающую попку еще раз.

«Люди понимают мои мысли! », – догадалась скамья, и решила проверить догадку на сестре наказанной девушки, покорно ожидающей своей очереди.

На собственном опыте поняв, что сопротивление увеличивает наказание, девочка разделась и позволила себя привязать.

– Десять розог! – строго сказала мама, пристегивая девушку ремешком за поясницу к доске.

«Всего десять? – мысленно возмутилась скамейка. – Надо добавить еще десять! Крови хочу! »

– Маловато десятка, и еще десять добавим – от меня, – папа помог привязать ремешками руки и ноги, выбрал сразу три прута и стряхнул с них воду.

Старшая сестра, только что сама выпоротая, стояла в углу комнаты, стараясь не пропустить ни одной сцены из страшного домашнего спектакля. Девушки с детства друг друга не любили.

– Так ее, так ее! – печка, занимавшая целый угол комнаты, единственная собеседница дубовой скамейки решила нарушить привычное молчание. – Хорошую хозяйку без розги не воспитаешь! Горшки плохо помыла, золу не вычистила, как следует, так что пора, пора на лавочку!

На этот раз лавке повезло вдвойне. Мужчина, словно угадав мысли скамейки, сек без жалости: несколько раз кончик прута просек кожу и лавке удалось попробовать теплой крови.

«Люди понимают мои мысли! – поняла скамейка и решила попробовать дать мысленный приказ еще раз в следующую субботу, но ничего не получилось: девочка заболела, и наказание отложили, а потом скамейка просто забыла об эксперименте: надо было принять на себя пять пострелят и одну девушку-подростка. Дел заслуженной мебели было так много, в качестве приданного ее не отдавали, а оставляли дома.

Шли годы. Теперь на ней не спали: в комнате появилась железная кровать. Образа в углу заменил подслеповатый телевизор, многократно менялась мебель и сгнившие венцы, перекрывалась крыша. Познакомилась она и с новым незнакомым запахом ружейного масла и патронов, когда старый дед, которого она помнила еще пацаненком-сорванцом, разбирал и чистил на ней ручной пулемет. [Об этом событии подробно рассказано в истории «Старый пчеловод». – Прим. автора]

Только скамья неизменно стояла под окнами. Предсказание чуть было не сбылось, когда старый дом хозяева заколотили, а заслуженную дубовую скамью вынесли в сарай.

А между тем, пока скамейка пылилась без дела, в заброшенной деревне началась новая жизнь.

Рядом прошла шоссейная трасса, стали нарезать землю для садоводства, местные жители обрадовались: значит, будут люди, магазин и работа на участках новых владельцев.

Их надежды, в общем, оправдались, правда, в считанные годы грибной лес был вытоптан, зато садоводы платили за навоз и молоко такие деньги, что за год в совхозе не заработаешь.

Пока скамейка вспоминала былые времена, Катенька немного успокоилась, стала ровнее дышать, видимо, смирившись с тем, что наказание неизбежно, а веревки слишком крепкие для того, чтобы их разорвать.

«Столько лет простояла в сарае, – скамейка обожала праздничные дни, когда перед поркой ее шпарили и скребли до блеска и натирали воском. – Ну, ничего, девочка, самое интересное у тебя впереди. Я постараюсь сделать так, чтобы меня вновь перенесли в дом на главное место! Пусть новый хозяин полюбуется, как Катькина попка поведет себя при близком знакомстве с розгами! Я не подведу! »