Сон в красном тереме. Эротические приключения красной шапочки онлайн Часть 2

2.

Прошло несколько дней. Мы продолжали жить нашей обычной жизнью. День сменялся днем, мы не говорили о том, что было, будто всего этого и не было. Не было той ночи, когда Лиля, дрожа от воспоминаний, от возбуждения, рассказывала мне про это... И когда я сам, трепеща от стыда, растерянности и внезапно просыпающегося где-то в глубине моего сознания вожделения, слушал и не мог прервать рассказ.

В пятницу Лиля пришла домой с бутылкой коньяка. Она и раньше делала иногда это, но сейчас бутылка в ее руках что-то значила. Я был уже настороже, мне казалось, что вся история только начинается, и теперь бутылка коньяка показалась мне сигналом. Как я жил эти дни? Мы ни о чем существенном не говорили, так, болтали о разных разностях. При свете дня человек стремится давать всему банальные оценки, как будто при свете дня за его подспудными чувствами наблюдают со стороны. Днем можно даже попытаться забыть о том, что было ночью. И временами это удается. Только изредка я вдруг замечал, что Лиля изменилась. Вдруг я ловил на ее лице незнакомое прежде, задумчиво-загадочное выражение, на губах вдруг появлялась смутная улыбка-воспоминание. Приходя домой, я встречал ее на пороге, и мне казалось, что на меня смотрит чужой и незнакомый человек, настолько далека от меня в этот момент была Лиля.

В тот вечер она была какой-то притихшей, даже задумчивой. Мы пили коньяк, приглушенный шум города доносился из-за окон. Лиля была очень нежна. Когда мы легли в постель, она потянулась и прошептала:

– Милый, полижи там, пожалуйста. Мне очень хочется.

Она раздвинула ноги, и я, откинув одеяло, опустился к ее паху. Глядя на трепетную плоть, я прикоснулся языком к набрякшему бугорку и дрожащим голосом, но стараясь говорить шутливо, спросил:

– Там никого больше не было за это время? Или был?

Лиля вздрогнула, и я почувствовал, напряглось ее тело, а влагалище раскрылось еще шире, став подобно распустившемуся диковинному цветку.

– Был, – глядя в сторону, отвернув к стене лицо, почти обреченно, безучастно сказала Лиля. – Сегодня. Полижи меня...

Я стал ласкать языком пахучий цветок перед собой. Я молчал при этом и вгрызался в плоть моей жены яростно, но почти машинально, стараясь унять бешеный стук моего сердца. Влагалище Лили быстро увлажнялось. Оно становилось мокрым буквально на глазах, истекая под моим языком, становясь мягким и податливым. Мягким и податливым – совсем как моя Лиля...

Голос Лили звучал сверху надо мной, и слова падали, как каменные глыбы.

– Я все расскажу тебе, милый. Я не буду обманывать тебя. Сегодня я задержалась на обеденный перерыв и осталась одна в комнате. Все уже отправились в буфет, и тут Володя подошел ко мне. Мы поболтали минуты три, а потом он посадил меня к себе на колени, и мы стали целоваться. Несколько дней Володя не обращал на меня никакого внимания, и я уже начала нервничать. Мне стало казаться, что, вероятно, я ему чем-то не понравилась тогда... в первый раз. Но сегодня все было очень приятно, и, ты знаешь, мне так нравятся мужские усы... Я быстро возбудилась. Поэтому все было для меня как в тумане. Я перестала контролировать себя, думать о чем-либо. Неожиданно Володя поставил меня к столу. И дальше... все было. Так странно... Не прошло и нескольких мгновений, а я уже лежала грудью на собственном рабочем столе, моя юбка была задрана, а трусики спущены до колен. Это все он сделал сам. О, Володя прекрасно умеет обращаться с дамами, это я почувствовала. Он знает, как и когда завалить так, что ты только охнешь. Володя надавил мне рукой на спину, и я послушно прогнулась, выпятив попку. Этого он и хотел. Володя почему-то сначала ковырнул пальцем во мне и сразу обнаружил, что я возбуждена. Я даже услышала, как он тихо засмеялся там, сзади. Но сама я, сгорая от стыда, не посмела голову повернуть. Все внутри меня было мокрое, и Володя сразу же, как по маслу, быстро вошел в меня. Я силилась не вскрикивать: ведь нас могли услышать из коридора. Двери такие тонкие.

Все время я была ужасно возбуждена. Я подавалась задом навстречу Володе, а он «вкачивал» меня сильно, размеренно, ритмично.

Ты ведь знаешь, мне никогда прежде не приходилось отдаваться вот так, стоя, да еще сзади. У нас с тобой такого никогда не было. Но мне кажется, я все делала правильно и угодила Володе. Я вообще очень старалась, и, похоже, ему понравилось. Знаешь, отчего я так старалась? Он такой уверенный в себе, такой решительный. Он протягивает к тебе руку, чтобы взять тебя, и ты не можешь ему отказать, потому что больше не принадлежишь себе. Это так ново, так неожиданно для меня. Я к такому была не готова, и, наверное, поэтому...

Он закончил и вышел из меня. А в это самое время оргазм случился и у меня. Он видел это. Он уже застегнул брюки и просто стоял, глядя, как меня трясет оргазм, и из меня течет. Даже несколько капель упало на пол.

Потом я быстро подняла с колен трусики, натянула их на себя, оправила юбку и столкнулась с его взглядом. Он улыбался мне ласково и немного презрительно. Конечно, как ему относиться к женщине, которая сношается вот так. Мужчина только расстегивает брюки, а она, стоя, спускает трусы и отдается раскорякой на своем рабочем столе... А-ах, милый, лижи меня сильнее, я уже готова, ах... я сейчас кончу…

После того, как я взял ее, Лиля встала и направилась к столу. Взяв бутылку и налив нам по несколько капель, она вернулась ко мне на кровать. Пока она ходила обнаженная по комнате, я смотрел на ее стройную фигуру. Мне всегда нравилось смотреть на нее. Нравилось любоваться очертаниями молодого тела моей жены, изяществом его форм и каждого движения. Теперь я смотрел на него по-другому. Я словно обрел новое видение:

«Вот эти ноги покорно раздвинулись, когда ее прислонили к столу. Вот эти стройные ноги содрогались от напряжения, здесь на них играли мышцы, когда она кончала стоя. И эта спина прогибалась, когда на нее легла лапа любовника, а этот вот точеный зад услужливо оттопыривался ему на потеху, показывая сморщенное колечко ануса. Нет, не сморщенное, раскрытое! И он и это видел!.. Это было всего несколько часов назад. И я как будто сейчас могу реконструировать все происшедшее, и перед моими глазами, будто наяву, ее прекрасное запрокинутое лицо, горящее страстью, а потом искаженное оргазмом – мучительным, долгим, одиноким. Вот эта женщина, которая сейчас спокойно ходит по нашей спальне, совсем недавно еще корчилась, оргазмируя под насмешливым взглядом чужого мужчины. Боже правый, ведь она даже еще не приняла душ, а значит, тело ее хранит не только запахи ее собственного пота в тот момент, но и запах его рук, державших ее. Она и сейчас запятнана. И до чего она прекрасна! »

Лиля опять прилегла ко мне, обхватила за шею горячими руками. Прильнув всем телом, она вновь зашептала:

– Ты ведь не очень сердишься на меня? Мне так этого хотелось, Я ведь никогда еще не была ничьей любовницей. Это так сладко звучит – любовница. Должна же я попробовать. А я тебе буду все-все рассказывать, чтобы ты не чувствовал себя обманутым. Ладно?

«Вот оно, – промелькнуло у меня. – Так; тебе и надо. Не думай и не говори опрометчиво то, чего сам не понимаешь толком. Вот ты и получил свое».

Много раз в присутствии жены я заводил мудреный разговор о сущности семейной жизни. Меня внимательно, во всем соглашаясь, слушала жена, слушали все остальные, перед кем я считал нужным пускаться в подобные философствования. А вещал я о том, что самое главное в браке – это доверие партнеров. Главное, говорил я – это никогда не лгать друг другу, ибо ложь несовместима с любовью, а значит, она разрушает семейную жизнь. Очень логично и правильно. Да-да, мне казалось именно так. Поистине: «Во многой мудрости много печали». Вот я и дождался от согласной с моими рассуждениями жены полной откровенности. Вот я и получил подробный рассказ обо всем. И никакой лжи. Одна сплошная правда. Ну, и как тебе, дружок, это нравится?

А Лиля все теребила меня:

– Ну скажи, ведь все нормально? Я все-все тебе рассказываю и буду впредь. Ладно?

И никакой угрозы семейному согласию. Если ты, дружок, не согласен, смотри, как говорится, цитаты из себя самого. Я не знал, что ответить. Во мне все горело, меня жгло изнутри неугасимое пламя. Мысли проносились калейдоскопом, и никак было не собрать их вместе. Было стыдно за Лилю, за себя, больно от ревности, сладко от вожделения описываемых ею картин...

Я ничего не ответил Лиле. Мы выпили еще по рюмке коньяка и занялись любовью.

Спустя дней десять, Володя сообщил моей жене, что его супруга вернулась из отпуска, и он больше не нуждается в любовных услугах на стороне. Сказал это просто, не обидно, улыбаясь. Счастливые это люди – простые люди. Им просто жить. Я им завидую.

Однажды меня послали на курсы повышения квалификации в другой город. В первый же день я познакомился со своим соседом по комнате в общежитии. Он был очень открытый и симпатичный парень моего возраста. Общительность не напускная, а естественная, дружелюбие – что еще нужно от соседа по комнате? Только Гена в тот же день обратился ко мне с просьбой.

– Ты знаешь, – сказал он, – мы ведь будем жить тут ровно тридцать дней. И я бы хотел попросить тебя, если это тебе не трудно.

Я насторожился. Что еще за подходы? Но все оказалось на самом деле не так страшно.

– Понимаешь, – сказал Гена, – за эти тридцать дней, что мы тут будем жить, я бы хотел поиметь тридцать женщин. По одной на каждый день.

Я кивнул и улыбнулся, ошеломленный таким удивительным подходом к жизни, и сказал, что нисколько не возражаю, потому что это совершенно не мое дело, а впрочем, конечно, желаю успеха в задуманном. Но Гена ответил, что это как раз отчасти мое дело, и изложил просьбу:

– Понимаешь, занятия у нас заканчиваются в три часа. Так вот, ты не мог бы после занятий приходить не сразу в нашу комнату, а ровно два часа гулять. Сейчас лето, погода все равно хорошая. А в пять часов приходи, я к этому времени уже буду управляться.

Я нормальный покладистый человек, и не считал никогда нужным вступать в конфликты, пусть даже мелкие, из-за пустяков. Действительно, погода стояла отличная, погулять два часа после занятий нисколько не трудно, так что я согласился. И оказался прав. Для меня это оказалось совершенно не обременительно. Подумаешь... Когда я приходил в пять часов, иногда Гена был уже один, а иногда в комнате еще бывала женщина, которая при моем появлении краснела и отворачивалась, поправляя одежду или прическу. Все женщины были с нашего или с соседних потоков этого же института повышения квалификации. Мы встречались потом в коридорах и аудиториях каждый день. Обычные женщины, замужние, тонкие и толстые, блондинки и брюнетки, изо всех уголков нашей страны. Встречаясь со мной после, они смущались, стараясь не показать виду. Потом, правда, очень скоро, умоляющее выражение их глаз всегда сменялось вызывающим, дерзким. Они как будто смотрели на меня и думали: «Да, я оказалась вот такой. Да, ты видел меня в неглиже, еще потную и растрепанную после Гены, который поимел меня один раз, а теперь даже не здоровается. Ну и что ж? ».

На самом же деле наибольшее впечатление во всей этой истории на меня произвели не женщины, а сам Гена – мой замечательный сосед. Он действительно переставал здороваться с теми женщинами, которых поимел. Причем делал это совершенно искренне. Он даже сразу забывал их имена. Не специально, нет. Он продолжал к ним, наверное, неплохо относиться. Просто они становились ему не интересны. Ему интересно только то, что сейчас. Я смотрел на него – загорелого крепкого мужика, светловолосого, голубоглазого, по-своему обаятельного, директора музея то ли из Таганрога, то ли из Армавира, и думал: «Вот человек, который ведет совершенно механистическую, кошачью жизнь. Нет, конечно, он что-то важное делает по работе, кроме того, он семьянин, у него жена и двое детей, но главное в его жизни – физическое удовлетворение своей плоти, и этому он посвящает жизнь, энергию, мечты. Его мечтой была негритянка. И как все остальное не зачем-то, а то ли для новизны ощущений, то ли для коллекции». Гена и любил всех своих женщин, и не любил их, был равнодушен. А такой приятный в общении человек...

Вообще, я знаю, что в мире такой тип мужчин называется «мучачо» или просто «мачо». Это такие физически крепкие быки, которые со всей серьезностью подхода к делу мастерски трахаются со всеми женщинами подряд. Они всегда в форме, все их мысли только об этом, они знают наизусть Камасутру и владеют сотней различных самых диковинных поз. Они всегда довольны собой, считают себя отличными парнями и победителями во всем. Они добились успеха.

У меня к ним сложное отношение. Я завидую им и жалею их. Но больше завидую. Конечно, их есть за что жалеть. Их фантазия, зажатая между доморощенными похабными историями и Камасутрой, не идет дальше позиций. Количество оттраханных ими женщин, как правило, чудовищное, не переходит никогда в качество. Когда их кобелиная жизнь будет подходить к концу, вся она будет представляться им вереницей голых женских задниц. Правда, они сами об этом не задумаются, потому что, во-первых, это для них естественно, а во-вторых, они вообще не привыкли задумываться. Так что моя жалость к этим «мучачо» – скорее факт моей собственной биографии. Они-то мою жалость к себе не поймут. А вот зависть мою поймут. Конечно, как же мне не завидовать им – это люди без проблем. Ничто их не мучает, не терзает воспоминаниями. У них нет горечи утраты, боли уничтоженных иллюзий. Любовная машина.

Нет, как говорит мой знакомый Борис Николаевич, сношаться надо не мускулами, а нервами. Да. Наверное. Не знаю...

Лиля рассказала мне о том, что Володя ее бросил. Она против моих ожиданий не выглядела особенно расстроенной. Ну, закончилось, так закончилось. Только странные минутные выражения лица у моей жены не прошли. Она так же, как и всегда в последние недели, иногда останавливалась, и на губах ее играла мечтательная улыбка.

Еще через несколько дней Лиля спросила у меня, как я отнесусь к тому, что она воспользуется тем, что ей могут дать неделю отпуска, и съездит в дом отдыха. Внутренне я напрягся, но ответил, что, конечно, не возражаю. Помнится, я еще сказал что-то о том, что с удовольствием бы поехал с ней, но занят и потому не смогу. Сказал, и сам понял неуместность сказанного. Лиля тоже как-то странно посмотрела при этом на меня, и мы оба неловко усмехнулись.

Лиля готовилась к отъезду, я помогал ей собираться. Мы ничего не говорили друг другу об ЭТОМ. Меня томило предчувствие. Нельзя сказать, что неясное. Ясное вполне. Но сон продолжался.

Жена и раньше была очень заботлива ко мне, а в последнее время стала особенно внимательна. Уезжая, она купила много продуктов и разложила их в холодильнике, выстирала и выгладила все мои вещи, прибрала квартиру. Мне показалось, что она мучается ощущением своей вины передо мной, и пытается таким образом ее загладить. Иногда я ловил ее виноватый взгляд, но каждый раз отворачивался. Честно говоря, мне нравился больше другой ее взгляд – тот, что появился у нее недавно – мечтательный, загадочный, чуть дерзкий.

Лиля уехала. Я попытался отвлечься и сосредоточиться на работе, но мне это не удалось. Все время в голову лезли совершенно иные мысли. Кончилось тем, что я захотел увидеть этого самого Володю, образ которого встал между нами с Лилей и одновременно придал так много нового и обжигающего нашим отношениям.

Сдерживался я примерно один день, уговаривал себя, что делать этого не надо по многим причинам, и после я сам пойму, что напрасно хотел этого. Но желание победило рассудок, и я отправился в Лилину контору. Положение облегчалось тем, что там меня никто никогда не видел, и я мог быть инкогнито. На этот раз я не блуждал по улицам, как обычно. Путь мой был прямым и незатейливым. Садовая, Фонтанка, «скромное обаяние» Инженерного замка.

Найдя нужную комнату, в которой, как Лиля рассказывала, она работала, я остановился в коридоре. Войти так сразу я не решался. Нужно было придумать предлог, так сказать, легенду. Кроме того, нужно было унять биение сердца в груди и снять дрожь в голосе. Это мне удалось. Хотя и не без труда.

Я распахнул дверь и вошел. Иногда в некоторых обстоятельствах невыносимо трудно делать некоторые совершенно обыденные вещи. Но я сделал такую вещь. В кабинете стояло несколько столов, за ними сидело несколько женщин среднего возраста. Вычислить Володю не составило ни малейшего труда. Он был единственным мужчиной здесь, в этом женском царстве. Его стол стоял посередине, он явно был тут за главного. Именно он и обратился ко мне с вопросом, чего я хочу. Придумать любой глупый предлог для любого глупого поступка не составляет проблемы для взрослого человека:

– Где тут у вас бухгалтерия?

Идеальный вопрос, не вызывающий никаких подозрений. С одной стороны, он явно имеет ответ, потому что бухгалтерия есть везде, а с другой стороны, он не вызывает ответного раздражения самой своей обыденностью и скучностью.

Пока мне объясняли, как нужно повернуть по коридору за угол, а потом пройти по трем лестницам, я огляделся и вполне рассмотрел Володю. Потом поблагодарил и вышел. Все. Больше мне ничего не было нужно. Достав сигарету, я медленно пошел назад. Чего я добился? Того, что и хотел, наверное. Да, тупой самодовольный самец. Типичный «мучачо» – розовощекий, крепкий, с широким открытым лицом и приветливо-плутоватым взглядом. Сильные руки, поросшие рыжеватыми волосами, толстые короткие пальцы. «Образ советского человека – строителя коммунизма – в современном искусстве»... Был у меня такой билет на экзамене в институте.

Ну что, друг мой, ты хотел это увидеть? Ты это увидел. Тебе полегчало? Нет? Ты прекрасно знал, что именно это ты и увидишь.

Один из столов в кабинете был пуст. Это был стол Лили. Это на него она опиралась дрожащими руками, когда сзади ее, держа за голую попу, имел только что увиденный мною «мучачо». Вот на этот самый стол моя жена упала грудью, когда он уже вышел из нее, и она сама кончала, тяжело дыша и похотливо вздрагивая ляжками. Здесь она потом, зажмурив глаза, боялась поднять от стола пылающее лицо, а потом все-таки сделала это и столкнулась с презрительным взглядом удовлетворившегося самца. Здесь она торопливо, побагровев от стыда, натягивала под мужским взглядом свои спущенные до колен трусики.

Теперь я увидел «место действия». И знал в лицо теперь обоих исполнителей. Моэм сказал, помнится, что вся жизнь – театр. А еще раньше Кальдерой утверждал, что «жизнь есть сон». И действительно. Только какой-то сумбурный.

В Инженерном замке есть глубокая ниша на площадке одной из главных лестниц. Когда замок только построили, в эту нишу по замыслу архитектора водрузили огромную статую гермафродита. Император, явившись осматривать готовый замок, остановился у статуи и спросил, что это такое. Высокий придворный чин стал объяснять:

– Это гермафродит, Ваше Величество. Являясь двуединством мужского и женского начала в одном теле, он символизирует в сем случае двуединство светской и духовной власти в персоне Российского Императора.

Павел нетерпеливо ударил стеком по голенищу высокого сапога и, не дослушав до конца, повернулся спиной к статуе. Он пошел дальше по лестнице, отрывисто бросив:

– Разбить молотками.

С тех самых пор ниша стоит пустая. Павел не понимал идею двуединства. Я раньше тоже не понимал. Теперь я уже осторожнее в своих суждениях. Лиля. Лиля. Лиля, которая никогда мне не изменяла. Которая отдалась мне девушкой. С которой мы живем уже несколько лет. А что же я? Мне больно? Да. Мне горько? Да. Это совершенно мучительно и решительно непереносимо? Да, да, да. Конечно. Меня это волнует? Да. Меня это возбуждает? Да. Я хочу, чтобы это закончилось? Я не знаю...

В тот вечер я не пошел домой. Я отправился к моему другу Владимиру Николаевичу. Он старше меня, но нам с ним всё равно интересно. Что такое друг в наше время и нашем городе? Это человек, с которым тебе интересно. Вы встречаетесь с некоторой периодичностью, обмениваетесь информацией, рассказываете разные истории, которые произошли с вами, вашим знакомыми. Говорите о разных проблемах. Вы можете иногда в чем-то помогать друг другу. Но не очень часто и, конечно, по мелочам. Иначе это обременительно. А обязательств и разных хлопот никто не хочет. Хватает своих.

Это в кино мы видим и читаем преимущественно в западных романах о том, как один человек приходит к другому и изливает душу, кается, просит совета. Одним словом, обнажает душу. А другой – глазом не моргнув, все слушает, будто это всё так естественно, и советует, и помогает.

Да у милейшего Владимира Николаевича волосы дыбом встанут, попробуй я только намекнуть на то, что у меня есть проблемы. Свои проблемы оставь дома, дорогой. У меня достаточно своих. Если мы встретились, то давай пить коньяк и доставлять друг другу удовольствие. Ты можешь попросить меня достать билеты на дефицитный спектакль, а я могу попросить переписать для тебя фильм на видеокассету. Вот в рамках такого рода проблем и давай помогать и дружить. Так что иди домой со своей сложной моральной проблемой, а когда решишь ее, приходи, и мы мило поболтаем. Выпьем по рюмочке.

Вот что он подумает, реши я завести разговор о чем-либо серьезном. И это совсем не потому, что он плохой человек, или равнодушный, или недруг мне. Хороший он человек и вовсе не равнодушный и, конечно, мой друг. Мы очень нравимся друг другу.

Владимир Николаевич два месяца назад вернулся из Парижа. Он был там три недели. Теперь он хотел рассказать о своей поездке. Мы сидели в его уютной гостиной с книгами и картинами по стенам. Пили коньяк. Азербайджанский. Мой друг – замечательный рассказчик. Он умеет сделать конфетку из самого пустякового сюжета. Он – «мастер разговорного жанра». У другого человека может сгореть дом со всем имуществом, а он не сможет так рассказать об этом, как Владимир Николаевич может рассказать о том, как однажды у него в руках вспыхнул спичечный коробок.

Когда основная часть рассказа о Париже была позади, Владимир Николаевич рассмеялся, потом погрустнел и сказал:

– Впрочем, вам все это так или иначе наверняка известно. Любой русский человек знает о Париже больше, чем самый образованный француз о России. Это у нас такая национальная традиция – любить Париж. Я вам еще не рассказал о парижских женщинах.

И Владимир Николаевич рассказал о парижских женщинах.

– Это было бы просто глупо – побывать в Париже и не поиметь парижскую проститутку. Надо же было прикоснуться к легенде. И вот в один прекрасный день я собрался. Ехать на Пляс Пигаль меня отговорили, хотя, следуя шаблону, идти надо было именно туда. Но я поехал на Сен-Дени. Мне сказали, что это лучше. Ну что ж, лучше так лучше.

Владимир Николаевич вышел на нужной станции метро и, пройдя немного, оказался в искомых кварталах. Женщины были разные – белые, черные, коричневые и, как ему показалось, даже синие и зеленые. Не говоря уж о желтых. Они сидели в многочисленных кафе, стояли на улице, прислонясь к стене и подогнув одну ногу – в классической позе, ходили взад и вперед. Сновали такие же разноцветные сутенеры, бродили туристы и серьезные клиенты.

Он шел, так и не решив окончательно, станет он тут что-либо делать или только посмотрит и, сэкономив деньги, поедет обратно. Валюту жалко, а рассказать потом дома можно все что угодно. Но тут...

У стены стояла женщина. Она была молода, от силы лет восемнадцать. Сначала Владимир Николаевич даже не обратил на нее внимания, а потом взглянул ей прямо в лицо и обомлел. Перед ним стояла Мадонна. Самая настоящая. С картины Леонардо. Живая. Будто из музея. Он отошел на несколько шагов назад, потом зашел чуть сбоку. Точно. С картины. Увидев маневры возможного клиента, девушка улыбнулась и кивнула головой.

Но Владимир Николаевич не мог оторвать взгляд от нее. Он как будто окаменел. Приехать в Париж, там пойти на Сен-Дени, чтобы увидеть Мадонну! Можно подойти и сговориться за триста франков, мелькнуло у него в голове. И пойти с ней. Такого больше никогда в жизни не будет. Поездки в Париж будут, триста франков и даже гораздо больше тоже будут. А такой встречи с живым образом картины Леонардо – нет!

Но ощущение было слишком сильным. Оно потрясло моего друга. Он не мог. Чувствовал, что ему надо успокоиться, собраться с мыслями. Нельзя же просто так взять и потрахаться с ожившим образом Мадонны. Это же может свести с ума.

Нет, надо, чтобы все было постепенно. Привыкнуть к такой мысли, и уж потом... Это подумал Владимир Николаевич и, пятясь, вошел спиной в дверь маленького бара напротив. Дверь за ним закрылась, он повернулся к стойке с толстеньким лысым французом в белой рубашке. «Нужно выпить, – подумал он. – Именно это – выпить, и я успокоюсь. Выпить – это привычно, это надежно». После этого он, производя впечатление плохо соображающего, что к чему, богатого американского туриста, заказал стакан коньяку и покладисто заплатил за это бешеную сумму, которую, налив полный стакан, назвал толстячок. Они там знают, с кого можно спросить. И сколько. Он хватанул этот стакан, мысли пришли в порядок, и наступила решимость. Сейчас. Пойти и сговориться. За триста. Или за триста пятьдесят. Да хоть за четыреста. Пропади все пропадом, лети в тартарары, ну не куплю я себе лишний плеер. «Только раз бывает в жизни встреча»...

Владимир Николаевич толкнул дверь бара и вышел. Но... Вот так бывает с нашим братом всегда. Место, на котором пять минут назад стояла Мадонна, было пустым. Она ушла. Ее взял другой клиент. И она с ним ушла.

Он постоял с минуту, подумал было спросить у близко стоявшего сутенера, когда она вернется. Но – французского он не знает. А сутенер по-английски, наверное, не поймет. Да и вообще. От великого до смешного, как известно, один шаг. Не бегать же по Сен-Дени и не спрашивать же у разноцветных сутенеров: «Вы случайно не знаете, где проститутка? Какая? А вот, которая на Мадонну с картины Леонардо похожа». Да они слов таких не знают.

С отчаяния, от растерянности Владимир Николаевич согласно кивнул головой, когда к нему обратилась какая-то заурядная худосочная девица в пончо и с голыми ногами. Он пошел с ней.

– И вы знаете, – сказал Владимир Николаевич, – должен заметить, что еще никогда меня так не унижали, как тогда. Я имел много женщин, можете мне поверить, но в таком идиотском положении оказался впервые.

Мы вошли в комнатку три на три метра, где стояла только одна кровать, а в углу – биде. У проститутки на одного клиента отпущено десять минут. Распределяются они следующим образом: две минуты на раздевание, две минуты на одевание и восемь минут на собственно «любовь».

Поскольку клиент, тем более растерянный, не способен раздеться и одеться за две минуты, все-таки не в армии же, то проститутка делает все это сама. Мастерски, набросившись на меня у самого порога, она вытряхнула меня из моего костюма и, обхватив руками, повалила на кровать. После этого, вы понимаете (мой друг засмущался, пытаясь подобрать слова), вы понимаете, она что-то такое в течение пяти минут со мной делала, что в результате я действительно почему-то кончил. Сам удивляюсь, почему. Она где-то нажала пальцем, и все... Я до сих пор не знал, что это возможно, а она все в одну секунду у меня в теле нашла. Да, ну, а как только я кончил, дело было сделано. В мгновение ока я был одет ее умелыми руками, и, оставив на кровати порцию насильно исторгнутой спермы и триста франков, я был немедленно выставлен за дверь. Нет, такое возможно только в Европе. Так механистично, так меркантильно. Я тут, на родине, больше ста женщин оттрахал, но чтобы так надругаться над самым святым...

Мы посмеялись, выпили еще по рюмке азербайджанского напитка. Владимир Николаевич опять фыркнул и, видимо, вспомнив только что рассказанное, наполнил опять емкости:

– Нет, как говорил Воланд у Булгакова, «не уговаривайте меня, не уговаривайте». Нет, сношаться, дорогой друг, нужно на родине, в родных пенатах. Вот только Мадонну-девочку упустил, это вот жалко.

Я возвращался домой уже ночью. Набережная Фонтанки была залита светом фонарей, движение машин было не сильное. Днем по Фонтанке без респиратора ходить не рекомендуется. А ночью – пожалуйста. Мысли о Лиле отступили, но тревога, не отпускающая теперь никогда, даже во сне, не уходила. Через два дня она возвращалась, и я чувствовал, что все еще только начинается.

Поезд с юга приходил около шести часов вечера. Я заранее представлял себе нашу встречу. У меня были все основания думать об этом еще и потому, что мы расставались на такое относительно длительное время впервые за все годы нашей совместной жизни.

Вереница грязных зеленых вагонов тянулась к платформе, и уже через пару минут от меня отступила вокзальная суета, раздражающие потные лица толпы встречающих, свистки и ругань механизированных носильщиков.

Лиля стояла передо мной. Сразу же увидел, как она похорошела за то время, что мы не виделись. Может быть, подумал я, мне это просто так кажется после разлуки. Но нет, я не ошибся, и первый взгляд обманул меня. Лиля была загорелой, явно хорошо отдохнувшей. Она бросилась мне на шею, и я ощутил знакомый аромат духов и косметики, почувствовал теплое прерывистое дыхание на своей шее. Мы пошли по платформе, я нес оба ее чемодана и не видел ничего вокруг. Только ее. А Лиля шла рядом, крепко держа меня под руку.

К встрече я приготовился. Ужин стоял на столе, вместо электрического освещения приготовил свечи. Они были розовые, витые, декоративные. Когда я зажег их, и теплое пламя осветило гостиную, я понял, что свечи не обманули моих ожиданий. Свет от них был красноватый, сами свечи стояла на столе как атрибут, придающий особую торжественность нашему свиданию. Да, именно свиданию, ведь теперь каждый день мог принести с собой неожиданность, непредсказуемость...

Сначала и довольно долго наш разговор был самым обычным. Мы пили шампанское, и Лиля рассказывала о турбазе, где жила, о поездках, экскурсиях, о новых впечатлениях. Кажется, это у Козьмы Пруткова сказано: «Три вещи, единожды начав, трудно кончить: слушать друга, возвратившегося из дальнего путешествия, вкушать вкусную пищу и чесать где чешется».

Я весь именно чесался. Внутри меня что-то все время подскакивало, подпрыгивало; вздрагивало, грозя оборваться. Такое состояние бывает, когда в стоматологической поликлинике тебе колют адреналин с новокаином перед удалением зуба. Это адреналин обычно приводит в подобное состояние.

Внешне, конечно, по мне ничего не должно было быть заметно. Однако я почувствовал повышенную нервозность и у Лили. Как будто она сознательно затягивала свой рассказ о милых пустяках из жизни отдыхающих. Потом я понял, что так оно и было. Мы оба инстинктивно отодвигали ту тему, которой избегали касаться, и коснуться которой оба так жаждали. А остроту придавало как раз сознание того, что какие бы уловки мы ни предпринимали, эта тема все равно со всей необходимостью надвигается, и уйти от нее мы все равно не сможем.

Закончилась бутылка шампанского, мне пришлось выйти на кухню и принести стоявшую в холодильнике бутылку водки. Мне почему-то не пришло накануне в голову, что шампанского нам может не хватить. Бежать поздно вечером на улицу к ночному ларьку было глупо, поэтому пришлось достать водку, кроме которой у меня ничего не было. Я опасался, что Лиля откажется пить водку, как она всегда отказывалась. Лиля не переносила этот наш национальный напиток.

Однако, к моему удивлению и радости, жена вдруг согласилась. Лиля спокойно сказала, что если ничего больше нет, она с удовольствием выпьет и водки. При этом она сказала, что ей хочется выпить как следует. Лиля опустила глаза при этих словах, и мне показалось, что, несмотря на то, что от шампанского она порозовела, теперь на щеках выступил дополнительный румянец.

Лиля сидела прямо напротив меня, очень красивая в белой шелковой блузке с широкими рукавами, собранными на запястьях. Блузка была просторной, но мне показалось, что она не скрывает того, что Лиля за время отъезда даже немного пополнела. Она округлилась, и тело ее теперь приобрело еще более, чем прежде, округлые женственные черты. Может быть, такое впечатление складывалось оттого, что теперь я замечал, как изменился пластический характер поведения Лили. Ее движения стали более плавными, чем прежде, когда в них зачастую проглядывала порывистость. Теперь они стали более мягкими, медленными. В ней появилась вместе с замедленностью и будто робостью движений некое не замеченное мною раньше внутреннее достоинство, уверенность в себе. Под блузкой, скрываемая просвечивающим лифчиком, колыхалась пополневшая грудь. Еще на Лиле была широкая и довольно длинная темная юбка колоколом, которая картинно разлетелась теперь веером вокруг по дивану.

Мы пили водку маленькими рюмочками. Постепенно наступало опьянение. К нему мы, вероятно, оба и стремились. Постепенно паузы стали становиться все длиннее, Лилины глаза заблестели лукавым выражением. Такое смиренное лукавство, как на картинах старых западноевропейских художников...

Ожидание уже стало явно невмоготу нам обоим, но в этом случае Лиля оказалась сильнее меня и взяла инициативу в свои руки. Я заметил, как в то время, пока я прикуриваю или ищу что-то на столе, Лиля незаметно поддергивает юбку, открывая ноги повыше. Когда я заметил это, юбка была уже фактически поднята до середины ляжек и уложена тяжелыми складками вокруг пояса Лили.

Заметив мой взгляд, она плутовато улыбнулась и теперь уже демонстративно подняла подол еще выше. Не отрываясь, глядя мне в глаза, Лиля провела рукой по своим длинным загорелым ногам с круглыми коленками и вдруг неожиданно широко развела их в стороны. Потом все в той же наступившей тишине жена откинулась на спинку дивана, потом чуть съехала пониже, к самому краю сиденья, и медленно, все так же не сводя с меня откровенно интригующего пристального взгляда, стащила с себя трусики. Любуясь произведенным на меня эффектом и, вероятно, возбуждаясь от собственной позы и вида, Лиля сказал ставшим вдруг хрипловатым от волнения голосом:

– Да, милый. Да.

– Что ты говоришь? – мой голос отказался мне повиноваться, и эти слова вылетели из моего горла с легким свистом. Я, что называется, «дал петуха».

– Ты весь вечер хотел меня спросить и не решался, – проговорила Лиля спокойно, – и вот я сама говорю тебе: «да». Да, я была неверна тебе. Теперь ты это услышал.

Я молчал и слушал, точно зная теперь, что слушать мне предстоит.

– Понравилось это мне или нет – другой вопрос, – продолжала Лиля.– Впрочем, скажу – как когда. Что-то понравилось, а что-то нет. Но вот теперь я перед тобой и, правда ведь, теперь я стала еще красивее? Правда? Я видела, как ты любовался мной.

Жена замолчала на мгновение.

– Он был один? – только и смог я выдавить из себя, стараясь невзначай не закричать и не выронить зажатый в руке бокал.

– Нет. Не один, – сказала Лиля и отвела взгляд к темному окну. Теперь она, не отрываясь, смотрела туда, на вспыхивающие огоньки рекламы, как будто силилась разглядеть там что-то.

– Их было четверо, – уточнила она деланно-равнодушным голосом. – Двое порознь и двое еще. И все это практически подряд.

– Как подряд? Вместе что ли? – дрожа, спросил я.

– Нет, не вместе. Я все опять расскажу тебе, дорогой. А ты смотри сюда, вниз. Красиво, правда?

Лиля слегка выгнулась и, опустив руки, своими тонкими пальцами бесстыдно раздвинула набрякшие губы влагалища. Оба средних пальца при этом она запустила внутрь. Жена при этом тяжело и неровно задышала, лицо ее сильно покраснело. Видно было, что она находится в экстраординарном состоянии, и рассказ, да и вся ситуация даются ей с не меньшим трудом, чем мне.

– Сначала был Слава. Его я соблазнила сама. Прямо в первый же вечер. Сначала мы посидели в баре, а потом я пригласила его к себе – соседки не было в комнате, и я это знала, потому что эта болтливая дама поделилась со мной своими планами на вечер. У меня в чемодане была бутылка вина, которую я купила еще на вокзале сразу по приезде. Так, на всякий случай. Я заранее знала, что такой случай будет. Мы пили вино и немножко поболтали о разных пустяках. А потом я сама сняла юбку, сославшись на то, что она помнется, а гладить там негде. Ну, большего сигнала Славе было и не нужно. Он хоть еще и мальчишка, но некоторые очевидные вещи настоящий мужчина понимает в любом возрасте. Тем более, что я ничего не скрывала, и своего желания тоже.

Так мы переспали с ним. Он такой молоденький, гораздо моложе меня. Даже немножко неудобно было так разочаровывать мальчика. Он весь вечер так уважительно ко мне относился, можно сказать, боготворил. У многих молоденьких мальчиков бывает такое отношение к женщинам постарше их, а в нашем случае тем более. Мальчик совсем простой и безыскусный. И вдруг после целого вечера поклонения и только робких надежд снискать когда-нибудь в будущем благосклонность прекрасной одинокой дамы... Это было немножко разочарованием. Но я постаралась вознаградить его за это. О, я очень постаралась.

Нельзя сказать, что он совсем неумелый или вовсе неопытный. Просто к некоторым вещам он, конечно, был не готов. Он был так потрясен, когда я сама предложила ему минет. Он даже не знал, как ему отреагировать. Но я и не стала ожидать его реакции, а просто встала перед ним на колени и взяла в рот. Славик был очень ошарашен и сбит с толку. Он совсем молоденький, я уже говорила. Но потом ему понравилось. А обо мне и говорить нечего, ведь, надо сказать, когда Славик разогревался, он бывал мужчина что надо.

Так мы встречались с ним пару дней. Он приходил ко мне в комнату после обеда. Я уже знала, что он придет, и под разными благовидными предлогами просила соседку оставить меня наедине. Уж не знаю, что она думала обо всем этом, но просьбы мои выполняла. Я ждала в комнате Славу и отдавалась ему. Но мне все время чего-то недоставало. Какой-то остроты, перчика. Знаешь, уже на третий раз наши идиллические встречи в моей комнате со Славой вдруг стали напоминать мне нашу супружескую жизнь. Как будто мы знали друг друга уже много-много лет. Ты не обижайся милый, но ты ведь сам понимаешь, что все на свете приедается, и иногда хочешь чего-то необычного. А мальчик – он мальчик и есть, даже если он исключительно силен как мужчина. Интеллект и чувства ведь тоже требуют своего. И я уже хотела чего-то более остренького. Да-да, милый. Ты удивлен. Мне кажется, ты уже не должен бы удивляться…