Сон в красном тереме. Глава Порно приключения красной шапочки Часть 5

5.

Домой я по приезде не пошел. Нечего мне там делать. Можно, конечно, завалиться спать, но это было бы неправильно. Я решил наказать себя за все – за позорную слабость к Лиле, за пьянство, за Муру. Поэтому я поехал в офис. Там, как назло, оказалось довольно много работы. Меня словно ждали, чтобы сообщить, что есть несколько моментов, которые я не доработал. Все это нужно было немедленно разгребать. Я закрылся в пустой комнате и погрузился в собственные недочеты. Иногда ко мне заходили коллеги, интересовались, почему я такой бледный и небритый. Сорочка моя помялась, на ботинках остались следы мокрой земли, которая налипла, пока я шел по парку.

Я пил кофе, односложно отвечал на вопросы и вообще был погружен в самоказнение.

В середине дня дверь кабинета раскрылась, и на пороге появилась Лиля. Я подумал, что она волновалась, где я пропал. Ведь я не приехал ночевать домой. Правда, я даже не счел нужным позвонить Лиле. Но она ведь прекрасно знала, что я поехал к Боре на выставку, и знала, что я вполне могу там перепить и остаться ночевать. Так что Лиля, по моим представлениям, не должна была беспокоиться. Но вот теперь она стояла на пороге моего кабинета. Это означало, что она ушла с работы и искала меня. Дома меня не было, погода была плохая, и гулять я вряд ли стал бы, так что Лиля совершенно правильно вычислила, что найти меня, скорее всего, можно тут, в офисе.

Лиля была очень красива в своем нарядном облегающем платье под распахнутым плащом. Светлые волосы ее, чуть мокрые от дождя, рассыпались платиной по плечам. С зонтика стекала вода.

– Ничего, если я немного тебе помешаю? – Лиля улыбалась немного неуверенно. Я вскочил, помог ей снять плащ, усадил на стул. Рассказал Лиле о выставке, о том, как мы с Борей напились. Лиля слушала молча, пристально глядя на меня и улыбаясь.

– Ну что ж, я очень рада, что тебе все там пришлось по вкусу, милый. Ты не сильно перепил вчера?

– Да не очень. Не сильнее обычного.

– О-ля-ля, – рассмеялась Лиля. – Это звучит многозначительно. Обычно бывает всякое.

Она помолчала.

– А с кем-нибудь ты переспал там? – спросила она вдруг, и, заметив мое смущенное молчание – а я потерял дар речи от неожиданности – добавила:

– Право же, было бы глупо не воспользоваться такой замечательной возможностью. Ты уехал, там наверняка было полно женщин, и ты без труда мог подыскать себе подходящую.

– Тебе бы этого хотелось? – выдавил я из себя.

– Не знаю, – пожала плечами Лиля, доставая пачку сигарет из сумочки. – Скорее всего, да. Так мне было бы гораздо спокойнее. Мы с тобой хоть как-то уравнялись бы. А то, милый, ты не поверишь, я постоянно чувствую какую-то вину перед тобой. Как будто я плохая и мучаю тебя.

Я молчал, и несколько мгновений мы просто курили.

– Но ведь это не так? – спросила Лиля. – Скажи, ведь правда, что я все это только придумала? И я нисколько не мучаю тебя? И я перед тобой не виновата?"

Я стряхнул пепел и ответил не сразу. Хотелось сказать что-нибудь действительно значительное, а не бормотать опять необязательные лживые слова.

– Правда, – сказал я. – Ты не мучаешь меня, ты ни в чем не виновата. Вернее, мы в равной степени виноваты. Но ты не чувствуй за собой никакой вины. Это тебе ответ на твой второй вопрос. А на первый – да. Ответ на первый вопрос положительный.

Лиля не сразу поняла, а когда поняла, облегченно расхохоталась.

– Так ты все-таки был с женщиной? Да?

Я кивнул.

– Ну, я так и думала, что ты не выдержишь эротического напряжения и сделаешь что-нибудь такое, – обрадовано говорила Лиля.

– Ты знаешь, мне теперь действительно стало легче с тобой. Тебе понравилась эта женщина? Она была хоть капельку похожа на меня? – игриво спросила жена.

– Пожалуй, нет, – ответил я серьезно. – Она маленькая и черненькая. А ты большая и светлая. Так что вы не похожи.

– Но тебе понравилось?

– Я потом тебе расскажу. В постели. С подробностями, – саркастически сказал я.

– Нет-нет, – замотала головой Лиля. – Вот от этого я прошу меня избавить. Вот этого я совсем бы не хотела. И вообще, – Лиля секунду молчала, – и вообще, нам нужно прекратить рассказы. Я была неправа, наверное, когда сама начала тебе рассказывать. Это жестоко по отношению к тебе, это сумасбродство.

Лиля говорила убежденно, но я понимал, что умом она понимает все это, но сердце ее... Сердце ее и мое тоже говорили нам о том, что такие рассказы моей жены не могут прекратиться. Мы оба теперь нуждались в них. Это был наш наркотик. Ее и мой.

– Ну ладно, оставим это, – сказал я и, переводя разговор на другую тему, заметил:

– Ты напрасно беспокоилась и искала меня в дождь. Ты вся промокла.

Лиля потушила сигарету в пепельнице и улыбнулась:

– А я и не беспокоилась, милый. Я знала, что ты, скорее всего, остался у Бори. У него ты и переспал с этой женщиной?

Я возмущенно фыркнул, но Лиля, протянув руку через стол, положила ее на мою и примирительно сказала:

– Ну-ну, я больше не буду. Не сердись, пожалуйста, – Лиля заулыбалась. – Я ведь пришла к тебе по делу, – доверительно сказала она. – У меня к тебе огромная, большая-пребольшая просьба. Ты ведь не откажешься выполнить ее?

Видя мое удивленное лицо, жена взяла меня за руки и стала нежно перебирать пальцы на ладонях.

– Мне все это время, с тех пор как я приехала с отдыха, так неудобно перед Славой. Ты помнишь, я тебе рассказывала, что обидела его, и он чуть не плакал тогда. И мне все это время хотелось извиниться перед ним. Мое поведение тогда ночью... Я вела себя, как последняя свинья. И я сегодня утром позвонила ему. Ведь его телефон остался у меня в записной книжке. Он дал мне его еще в первый день нашего знакомства. Там, на турбазе. И я сегодня позвонила ему. Слава был так сух со мной по телефону. Он, кажется, даже не принял моих извинений. А я все сказала ему о том, как я чувствую себя сукой перед ним, как я хотела бы загладить свою вину. Я предложила ему встретиться, но он сказал, что у него нет для этого места. И тогда я пригласила его к себе. К нам. То есть я, конечно, имею в виду, что тебя не будет.

Лиля замолчала. Потом проговорила:

– Уф! Как тяжело. Как тяжело все это говорить, милый.

– А делать легче? – не удержался я от язвительного вопроса. Лиля спокойно посмотрела на меня.

– Да, – прямо ответила она. – Делать легче.

Руки жены стали влажными от волнения. Странно, что я это заметил. Мои-то собственные руки были не лучше.

– Ну вот, – продолжила Лиля. – Собственно, я и хотела тебя попросить. Ты не мог бы сегодня вечером... Ну, пойти куда-нибудь? – Лиля виновато улыбнулась и еще больше понизила голос. – Ну, пожалуйста! Я очень тебя прошу. Ему больше негде, а мне очень этого хочется. Ведь ты не откажешь мне?

Я молчал. Жена встала и, обойдя стол, села ко мне на колени. Я почувствовал ее приятную тяжесть, ее крупные полные ягодицы, ощутил запах духов. Волосы Лили щекотали мое лицо.

– Ну, не сердись, это не будет больше повторяться, – сказала Лиля и вдруг, обняв меня за шею душистыми руками, лукаво улыбнулась и прошептала:

– Ты ведь не хочешь, чтобы твою жену во второй раз поимели в подворотне?

Это было уже слишком даже для меня. Я встал, и Лиля вскочила с моих колен. Трясущимися руками я вытащил новую сигарету из пачки и, сломав две спички, закурил.

– Ты знаешь... ты знаешь... – возмущенно начал я, – всему есть предел. Я все-таки прошу тебя не превращать наш дом в место свиданий.

– Но я прошу тебя, – настаивала Лиля. Ее лицо стало серьезным. Вероятно, она поняла, что переборщила и напрасно сейчас напомнила мне о своем жалком виде, когда вернулась полураздетая из подворотни. То, что хорошо поздно вечером и под легким воздействием алкоголя, нехорошо днем, да еще пасмурным. – Я же обещала тебе уже, что больше такое не повторится.

Столько прелести было в ее просьбе, столько очарования, мольбы, столько страсти и энергии было в ее глазах, в виноватой улыбке. И я кивнул головой. Я согласился. Что мне оставалось делать? Посадить жену на цепь и охранять ее, чтобы не сбежала? Только это. Потому что, если этого не сделать и не разрешить ей привести любовника в дом, она действительно отдастся ему где угодно. Теперь я хорошо знал, что она на это способна. И она знала, что я это понимаю.

Лиля ушла. Я остался один. Немного посидел, потом оделся, чтобы выйти на улицу. Там все еще шел дождь. Засунув руку в карман, я нащупал там что-то мягкое. Шелковый комочек лежал у меня в кармане. Это были трусики Муры. Уходя, я засунул их в карман пальто. Не оставлять же их было Боре. Теперь я шел по улице, крепко сжимая их в кармане.

В кафе на углу Стремянной и какой-то еще улицы я выпил кофе с коньяком. За это время дождь перестал. Я вышел и двинулся по Невскому. Опять Дворцовая, огромная, торжественно-парадная. С Александрийским столпом посередине. А наверху ангел. Если подняться на высоту птичьего полета, можно увидеть, что у ангела лицо императора Александра I. Но это очень высоко, и поэтому лица ангела никто не видит. А он стоит уже больше сотни лет и благословляет свой город, который распростерся у подножия столпа.

Чего тут только не происходит, и все это благословляется ангелом с невидимым лицом. Он в высоте, с крестом, и ему безразлично все, что тут у нас происходит. Мы – мелкие людишки, тут, внизу, под моросящим дождем и ветром с Невы.

Идти вперед не хотелось. С реки дуло так, что могло свалить с ног. Как бы не было наводнения. Осенью это случается. Правда, теперь, говорят, у нас есть дамба. Говорят, что она предотвращает наводнения. Памятник Григорию Романову. Тоже вот хотел внести свой вклад человек. Наверное, Романов потому так настаивал на строительстве этой дамбы, что твердо рассчитывал – дамбу потом назовут его именем. Может быть, он и не ошибся. Может быть, потом и назовут. Хороша она или плоха, но это действительно детище Григория.

Я перешел Дворцовую и пошел по Миллионной, к Марсову полю. Раньше эта улица называлась Большая Немецкая.

Спустя пять минут, дойдя до конца улицы, я увидел Инженерный замок. Он был далеко, через Марсово поле. Вот в такую погоду его и надо, наверное, рассматривать. Мрачному сооружению – мрачный ландшафт. И мрачную погоду.

Вот примерно отсюда и двигались заговорщики в ту ночь. Первая колонна шла именно тут, по Большой Немецкой. Ее вел фон Пален. А вторая – чуть дальше, ею командовал фон Бенигсен, он шел через Летний сад. Он первым и ворвался тогда в замок. И сделал свое дело. Убили параноика. А любовница княжна Гагарина уже накануне все отлично знала и сбежала в ту роковую ночь. И дверь своей спальни, естественно, заперла. И параноику, когда он метался по своей комнате в поисках места, куда спрятаться, не войти было. Если бы она осталась, и Павел спрятался у нее, это дало бы несколько лишних минут, заговорщики бы растерялись, и за это время уже прибежали бы солдаты караульной роты. Они ведь тогда опоздали всего на две-три минуты. Ах, княжна Гагарина, ах милая княжна, ласковая любовница императора!

Я сел в трамвай и поехал домой. Мне все равно нужно было переодеться и побриться. С Лилей я не хотел встречаться и надеялся, что она еще не пришла. Но нет, Лиля, вероятно, отпросилась со службы на целый день. Теперь она уже торопилась и лихорадочно готовилась к визиту своего гостя. Думаю, что и ей не вполне понравилось мое появление. Она не подала виду, но я заметил, что она растерялась.

Стол был уже накрыт. На нем стояла бутылка шампанского, бутылка коньяка и тарелки с закусками. С краю лежала коробка конфет. Я понял, что Лиля серьезно готовится к приему гостя. На секунду мне стало немного жалко ее. Бедная, она не надеялась, что любовник, которого она ждала, принесет с собой вино и конфеты. Поэтому она купила все сама.

Когда я вошел, Лиля как раз собиралась надевать свое новое нарядное платье и стояла в одном белье перед зеркалом. Я увидел, что она держит в руках. Лиля перехватила мой взгляд и покраснела. Дело в том, что это самое платье мы с ней купили вместе полгода назад. Лиля долго упрашивала меня купить его ей. Она говорила, что такого нарядного платья у нее никогда не было, и она будет всегда, надевая его, вспоминать, что этот подарок сделал ей любимый муж. Лиля за все эти полгода еще ни разу его не надевала. Не было подходящего случая.

И вот теперь я увидел это платье у нее в руках. Не нужно было никаких слов больше, не нужно было ничего пытаться выразить этими жалкими звуками. Все было ясно и так. Лиля собиралась надеть это платье, а значит, то, что сегодня должно было произойти вечером, тот, кто должен был сегодня прийти к ней, был для нее дороже меня.

Я промолчал и направился в другую комнату. Только в большом зеркале я еще раз увидел полную фигуру моей жены в короткой комбинации и чулках со стрелками, увидел ее покрасневшее смущенное лицо и виноватые глаза. Когда я через минуту вышел обратно, Лиля была уже в платье. Наверное, краем сознания я все же надеялся, что она одумается, поймет, что так нельзя, и не станет его надевать. Но нет. Оно было на ней и замечательно подчеркивало ее стройную фигуру с тяжелой, выступающей в декольте грудью и крупными ягодицами. Когда Лиля прошла мимо меня в кухню, где у нее что-то жарилось для гостя, я проводил ее взглядом и подумал, что платье за полгода стало сильно ее обтягивать. Когда мы покупали его, оно было несколько свободнее. Теперь же платье стало так обтягивать бедра моей жены, что при каждом шаге шелк обрисовывал толстые ляжки и упругий шевелящийся зад.

«А может быть, все так же, как и прежде? Просто Лиля стала иначе ходить. Теперь она гораздо сильнее покачивает бедрами, чем раньше. Это придает какую-то неуловимую развратность ее походке. Или я сам стал просто иначе смотреть на Лилю», – подумал я.

Все время, пока я собирался, а Лиля суетилась вокруг стола и на кухне, мы ничего не говорили друг другу. Только когда я был уже в прихожей и надевал плащ, жена догнала меня. Она подошла и обняла меня за шею.

– Милый, я еще раз хочу сказать тебе, что благодарна за то, что ты понял меня, – сказала она, заглядывая мне в глаза. – Это больше не повторится. Просто я ничего не могу с собой поделать.

Я молчал. Лиля прижалась ко мне всем своим телом, и я ощутил его жар. Лиля по-прежнему продолжала волновать меня. Ее духи обволакивали меня, а волосы приятно щекотали шею. Невыносимо было думать о том, что пройдет еще какой-то час, и другой мужчина погрузится во все это, что все это предназначено сегодня не для меня. Для другого, который, скорее всего, не сможет до конца оценить прелесть моей ласковой и трогательной Лили.

– Куда ты идешь? – спросила жена.

– А тебе не все равно? – горько усмехнулся я.

– Конечно, нет. Как мне может быть все равно, куда идет мой муж? – ответила Лиля и шаловливо засмеялась. – А вдруг ты идешь к любовнице? Я буду ревновать, – она продолжала заливисто смеяться. Ей очень понравилась ее шутка.

– Скажи лучше, когда мне уже можно прийти домой, – сказал я. Лиля задумалась. Ее лицо стало серьезным. Она решала важную задачу.

– Я не знаю, – протянула она. – Я ведь не могу его торопить.

– Но не ночевать же мне на улице, – нервно заметил я. – Все-таки есть же пределы.

– Я думаю, – сказала Лиля. – Что в полночь во всяком случае... Но будет лучше, если ты все-таки предварительно позвонишь. Ведь ты не хотел бы встречаться с ним лицом к лицу.

Да, это было так. Я не стал говорить Лиле, что пока она отсутствовала в городе, я ходил к ней в фирму и специально столкнулся там лицом к лицу с ее Володей, этим амбалом, и действительно не испытал приятных эмоций. Так что повторять эксперимент было бы нежелательно.

Мы попрощались, причем я нашел в себе силы, криво улыбаясь, пожелать ей хорошо провести время.

«Желаю тебе много оргазмов этим вечером», – хотел я сказать, но удержался. А потом, уже идя по улице, подумал, что напрасно удержался. Лиля настолько утратила стыдливость, что это просто стало граничить с потерей чувства здравого смысла. Теперь она стала такой, что наверняка нисколько бы не удивилась и не обиделась, а просто поблагодарила бы меня за добрые пожелания.

Погода была очень плохая, и в такие вечера бродить по улицам Петербурга – просто чистое безумие. Так что разгуливать по любимым мною местам на ночь глядя я не стал. Идти в ресторан совсем глупо. Это страшно дорого, настолько, что просто чувствуешь себя оскорбленным, глядя в меню. Неприятно, когда какие-то безвестные тебе рестораторы наперед за глаза считают тебя дураком.

Раньше мы с Лилей довольно часто ходили в ресторан. Я еще в юности установил, что в том случае, когда твои отношения с женщиной зашли в тупик, ее надо пригласить в ресторан. Если вам стало скучно друг с другом, если все темы исчерпаны, и ваши лица обоюдно надоели друг другу, ресторан вас спасет. Там много чужих людей, там наглые рожи официантов, там за соседними столиками хамы из южных республик. Масса приключений и возможностей для обсуждения. От меню и качества блюд до музыки.

Теперь не те времена. Недавно мы с товарищем заглянули в одно бывшее раньше уютным местечко. Сначала мы удивились, почему нас так подозрительно оглядел вышибала при входе. Потом мы натолкнулись на косой взгляд гардеробщика. Когда мы вошли в зал, нам стало понятно их удивление и недоверие. Нам с товарищем по тридцать пять лет. Так вот, мы были старше всех сидящих в зале. Намного. Мы были старше самого старшего там лет на десять. Только молодые парни, только с бритыми затылками, только в миллионных кроссовках и итальянских слаксах. Шелест долларов, дым «Мальборо» и многочасовые разговоры, состоящие из набора в десять слов. Со стороны интересно слушать. Десять слов варьируются в разном порядке, образуя немыслимые сочетания. И они понимают друг друга! Больше они все равно не знают, но и больше им не надо. Потому так на нас и косились все в гардеробе. Они просто присмотрелись к своей публике, и просто им не верится, что деньги могут быть у людей постарше. Нет, кто постарше, тот тюха и рохля, тот старик и нищий. Деньги теперь только у молодых. Таково убеждение ресторанной прислуги. И оно имеет под собой основание.

Мы тогда сели за столик и уставились в меню. Мы смотрели его довольно долго и при этом молчали. Потом огляделись и, встретившись глазами, кивнули:

– Пойдем отсюда.

За блюдо из говядины хотели восемнадцать долларов. А за чашку кофе – пять.

– Ха-ха-ха, – сказали мы с товарищем. – Господа рестораторы, расскажите все это вот этим мальчикам с бритыми затылками, а мы пойдем отсюда. Ваши цены втрое выше, чем в Лондоне и Вене. Это вот эти бритые не знают, а нам-то это хорошо известно. У нас даже есть по восемнадцать долларов, но мы их вам не дадим. И не потому, что жалко, а просто из принципа. Не надо делать из нас дураков.

Вспоминая все это, я решил не ходить в ресторан, а поехать к Боре. Он человек холостой, и все равно будет рад меня видеть, несмотря на то, что мы с ним только сегодня утром виделись.

Я позвонил ему, и он был дома.

– Конечно, – сказал он, – приезжай. Только бутылку приноси с собой, а то у меня нет. Я непьющий.

Конечно, конечно.

В метро народу было совсем мало. Только потом пришлось немного потолкаться у выхода. А потом надо еще брести темными закоулками к Бориному дому. Это еще ничего. Владимир Николаевич, например, живет в длинном и темном дворе, и его парадная находится как раз за помойкой, где стоят мусорные баки. Так вот, когда он приглашает к себе в гости незнакомых людей, он всегда с удовольствием поясняет: «Я живу как раз за помойкой. Вы легко найдете».

Боря сидел дома в халате, с трубкой в руках.

– Кстати, старик, ты ведь так толком и не сказал мне, как тебе понравилась выставка. Это даже как-то странно с твоей стороны. Хорош гусь, нечего сказать. Я старался, столько времени эту выставку готовил, тебя пригласил, водкой на банкете напоил, в кровать уложил и, заметь, даже не одного уложил, а ты ни одного слова о выставке не сказал.

На самом деле Боря шутил. Он прекрасно понимает, что ничего путного о выставке я все равно не скажу.

– Выставка была хорошая, – ответил я. – Водка еще лучше, ну а кровать – просто изумительно.

– Кстати, что ты такое с этой Мурой сделал? – спросил Боря. – Она сегодня несколько раз ко мне подходила.

– Зачем? – не понял я.

– Да все про тебя расспрашивала.

– А что спрашивала?

– Да кто ты такой, – спрашивала.

Я понимал, что веду себя, как одесская базарная тетка, но и Боря тоже был хорош. Молчит, как партизан на допросе. Слово из него не вытянешь. Уж заговорил, так не мучай, говори все.

– А что ты ей сказал?

– А что я могу сказать? Откуда я знаю, что ты сам об этом думаешь?

– Ну и что? – с нетерпением выкрикнул я.

Боря с удивлением посмотрел на меня. Потом покачал головой. «Ну и ну», – подумал.

– Да ничего я ей не сказал. Так, говорю, случайный знакомый. Не знаю толком, кто такой. Чтоб не приставала. А то тоже мне, нашли крайнего.

Я откупорил первую бутылку пива. Хорошее пиво стали делать у нас в Питере. Никто раньше и подумать не мог, что может так хорошо получаться. Не хуже знаменитого «Миллера».

– А что ты знаешь про эту Муру? – спросил я.

Боря опять проницательно посмотрел на меня.

– Все знаю.

– А что все? – не унимался я.

– Да все. Мы работаем с ней в одном музее уже несколько лет. Видимся каждый день. Женщина как женщина. Одинокая, как многие, – Боря помолчал. – Я, собственно говоря, специально ее с тобой познакомил. Мне просто показалось в последний раз, что ты какой-то вздернутый. Ненормальный и подавленный. Дай, думаю, его в постель с женщиной уложу. А то он, может быть, и закисает от скуки и однообразия. А то все с женой да с женой. Это же действительно обалдеть можно.

Услышав эти слова, я внутренне передернулся. Ничего себе скука. Эх, не знает Боря о том, в каком аду я теперь живу. Но не рассказывать же ему. Хотя он как раз бы понял меня, и все, что происходит. И то, в чем я сам виноват. Но рассказывать глупо.

Боря еще раз осторожно посмотрел на меня. Потом, как бы оценив ситуацию, спросил:

– А как она тебе показалась? Понравилась? – потом улыбнулся. – Мне кажется, должно было понравиться. Уж ты извини, стенки в домике моем тонкие, так что почти все слышно. Скрип кровати, да и стоны ее. Пришлось слушать, – это он как бы извинялся.

– Понравилось, – сказал я. Мне ведь и в самом деле понравилось. Что же тут скрывать?

– Я не успел тебя поблагодарить, – ответил я. – Действительно, очень было приятно поиметь Муру. Так что спасибо.

– Всегда пожалуйста, – ответил мой друг и, потягиваясь, взглянул опять на меня. Потом в его глазах блеснула искорка. Вот за такие искорки я его особенно люблю. Молчит, бормочет что-то, а потом блеснет глазами и скажет.

– Я однажды тоже ее поимел. Год назад, кажется. Очередная дама от меня уехала, был я в одиночестве, и так мне одному дома сидеть надоело, что давай, думаю, Муру потрахаю. Развлекусь и заодно бедной женщине ночь счастья подарю.

– Ну и как? – спокойно спросил я, хотя мне почему-то стало неприятно.

– Ну что – как? Ты теперь и сам знаешь. Тетка она ничего, это тебе известно. Но скучно, мой друг, ой, как скучно. Другого душа просит, другого, – сказал Боря и зевнул.

Ему явно надоел этот разговор. Странный он человек. Хороший, но странный. Я ему долгое время завидовал. Хорошо жить вот так, как он. Женат был когда-то очень давно, а потом развелся, и с тех пор ни с кем себя не связал. Живет один, сам себе хозяин.

Дело даже не в том, что хозяин. Это как раз не так уж важно. Я, например, тоже сам себе хозяин. Просто ему не приходится думать ни о ком. Не нужно заботиться, не нужно прислушиваться к другому человеку, не нужно заботиться о микроклимате. Да мало ли еще что? Одних женщин за эти годы сколько поимел.

Этому как раз я не завидовал. Эка невидаль – поиметь море женщин. Дело нехитрое, но меня не привлекающее. В таком деле количество не переходит в качество. Однако какие возможности! Само осознание их воодушевляет. Шутка.

К тому же Боря так много рассказывает о том, сколько у него самых разнообразных женщин, и про то, как он их меняет, словно перчатки, что у меня имеется подозрение. Да-да. Я подозреваю, что это все правда лишь отчасти. С такой лихостью все это рассказывается – поимел одну, потом тут же поимел другую. Это не вяжется с обликом серьезного Бори. Вряд ли. Не похоже. Не думаю.

Оттого и мечется, что никак не может найти свою, единственную. А поскольку мечется – значит, нужно этим бравировать. Это закон психологии.

Про Муру Боря больше не хотел говорить. Настаивать было бессмысленно и смешно. Только я поймал себя на мысли, что очень хочу о ней поговорить. «Странно, – подумал я, – у меня жена сейчас трахается в моем собственном доме с любовником, а я так хочу думать о совершенно в общем-то незнакомой женщине, с которой вчера случайно переспал. Да ее можно прямо сейчас и забыть навсегда». Но не получалось. В памяти все время стояла ее фигурка, когда она бежала по парку с утра на службу.

Мы болтали с Борей довольно долго, до тех пор, пока я не понял, что Боря уже на пределе своих вербальных способностей. Домой мне было идти еще слишком рано. Я вышел из метро и пошел кружить по темным улицам. Это в наше время довольно опасно, но я подумал, что в кои-то веки могу нарушить свои правила. «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет», – подумал я.

Кому суждено через час прийти домой и увидеть свою жену, затраханную любовником, на того не нападут хулиганы.

Теплыми огоньками светились на площади окна гостиницы «Англетер». Это здесь бойкие экскурсоводы останавливают автобусы с туристами и говорят, что вот тут, в одном из номеров покончил с собой Сергей Есенин. Иностранные автобусы с туристами этим не интересуются. Они не знают, кто такой Есенин.

Самые бойкие экскурсоводши теперь еще таинственно упоминают об имеющейся версии, будто бы Есенин вовсе не сам свел счеты с жизнью, а был убит агентами ГПУ. Ах, эти несчастные агенты ГПУ. И Есенина они убили, и Маяковского. Я думаю, что это женские враки. Зачем им было, этим пресловутым агентам, убивать запойного и аполитичного деревенского поэта? Писал о любви, о деревне, вот о собаке Качалова тоже написал. Даже про коммунистов пытался писать хорошо. Это, правда, особенной чести ему тоже не делает, да, впрочем, в политическом отношении с Есенина какой может быть спрос? Он никогда всерьез на эти темы и не думал. Любил Айседору, носил котелок с модным галстуком. Зачем его кому-то убивать? Он бы и так через полгода окончательно спился и умер от белой горячки. Сам. И хлопот никаких, и риска никакого. Если уж был он таким бельмом на глазу у ГПУ, а он не был, конечно, то все равно надо было просто немного подождать. Так что, нет, враки, глупо. Да и потом он же сам написал перед смертью:

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

Да отродясь гэпэушникам таких стихов не написать! И под дулами их наганов такое тоже не напишешь. Да нет, сам он, сам.

Уже пора было идти домой. Близилась полночь. Время разбоя и убийства. Время греха и прозрений.

Я нашел работающий автомат и позвонил. Трубку долго не брали, потом я услышал, как Лиля отвечает:

– Да, дорогой. Да. Я жду тебя.

Когда я вошел, во всей квартире горел свет. Это мне сразу как-то не понравилось. Лиля меня не встретила в прихожей. Пока шел, я несколько раз пытался представить себе, как пройдет наша встреча при столь пикантных обстоятельствах. Но то, что я увидел, никак не укладывалось в рамки моих предположений. Все-таки человек, как ни готовится, не может всего предвидеть.

В гостиной под ярким светом десятиламповой люстры на полу сидела Лиля. Она была совершенно обнажена. На секунду у меня появилось чувство раздражения. Мелькнула мысль о том, что все-таки это явное неуважение ко мне. Могла бы хоть что-то на себя набросить. Совершенно необязательно так бесстыдно демонстрировать наготу. Довольно и так с меня испытаний. Можно бы и понимать и, где это возможно, щадить мои чувства.

Но сразу же я осекся. Взгляд Лили был туманным и отрешенным. Глаза были пустыми. От жены сильно пахло спиртным. Я помог ей подняться, и она побрела в ванную. Я остался один. В комнате царил полный разгром. Скатерть была сорвана со стола. На полу лежали осколки посуды, стекла от бокалов. Было сильно накурено. Потом я заметил в углу, у дивана, какой-то комок. Подойдя и подняв это с пола, я понял, что это разорванное нарядное платье моей жены. То, в которое она как раз переодевалась, когда ждала гостя, и которое произвело на меня такое сильное впечатление.

Оставалось только ждать, когда Лиля вернется из ванной и расскажет, что произошло. Я уселся на диван и стал ждать. Закурил, поскольку все равно дыму от сигарет было полно, и пепельница стояла тут же. От волнения захотелось выпить. В холодильнике стояла бутылка водки, но я не хотел идти в кухню. Я ждал Лилю.

Она вскоре появилась. Жена успела привести себя в порядок, она причесала волосы и даже слегка накрасилась. На ней был длинный халат. Она посмотрела на меня, и на лице ее появилась на мгновение слабая улыбка. Выглядела моя жена сильно уставшей, но это как раз было естественно. Лиля оглядела комнату как бы моими глазами, и наши взгляды вновь встретились. Жена пересекла комнату, подошла ко мне. Я подвинулся на диване, давая ей место, но она молча покачала головой и села ко мне на колени.

– Ты хочешь знать, что тут произошло?

Я молчал и приготовился слушать. Опять слушать.

– Я не успела тут все убрать, – сказала Лиля. – Я очень хотела успеть к твоему приходу, но не успела. Прости, – она помолчала, не зная, что сказать. – Прости меня, – повторила она. – Я не знала, что все так будет.

Жена прижалась ко мне, и я почувствовал, как она дрожит всем телом.

– Слава, оказывается, остался все так же зол на меня. Я ведь рассказывала тебе, что тогда, на турбазе, сильно обидела его. И хотя потом я просила его простить меня, говорила, что сделала это по ошибке, просто наваждение какое-то, и я вовсе не хотела его так ранить, он все-таки не смог меня простить. Это так болезненно задело его, что он решил мне отомстить, И наказать меня. В его глазах с тех самых пор я стала шлюхой. Самой презренной, какую он только может себе представить, вероятно. Конечно, ведь я надругалась над самым святым. Я ушла ночью из его постели в постель к другому мужчине и отдалась там у него на глазах. Наверное, он и прав. Не знаю. Может быть. Одним словом, Слава пришел не один. С ним был его приятель. Его имени я даже не знаю. Здоровый такой боров.

Я вышла открывать дверь, а они стояли вдвоем на пороге. Не прогонять же их было. И я пригласила их к столу. Ты знаешь, ты видел, как я готовилась. Мне даже было немного стыдно перед тобой за то, что я так тщательно готовлюсь. Как будто принимаю дорогого гостя. И я действительно хотела сделать праздник для Славы, хотела показать ему, как я раскаиваюсь в своем поступке. Ну, и мне действительно пришлось это показать, только не так, как я собиралась это сделать.

У Славы была продумана своя программа.

За столом мы сидели очень недолго. Оба юноши сразу стали вести себя очень грубо со мной. Первое время я старалась делать вид, что ничего не замечаю, не реагировала на оскорбления, но потом это стало невозможно. И тогда я спросила Славика, что все это должно означать. И он сразу сказал мне, что я шлюха, и он презирает меня, и хочет обращаться со мной подобающим для меня образом. Он, вероятно, уже готов был начать действовать, и мой вопрос только подтолкнул его.

Он сказал, что сейчас они с приятелем будут трахать меня вдвоем и покажут мне, как быть шлюхой.

Слава велел мне встать. Я встала перед ним, и он некоторое время разглядывал меня. Ты ведь видел, я сегодня постаралась и хорошо выглядела. Поэтому я надеялась, что Слава пожалеет меня, такую красивую. Но этого не произошло. Наоборот, это его еще больше разозлило. Он разорвал мое платье, – Лиля всхлипнула, а потом, спустя мгновение, не смогла себя сдерживать и зарыдала, припав к моей груди. – Я просила его не рвать платье, говорила, что, если уж он так хочет, я сама разденусь. Но он счел, что это будет слишком просто и легко для меня. «Шлюхи не раздеваются, – сказал он. – С них все срывают». Именно так он и поступил. Слава не пощадил ни платья, ни моего белья. Только когда я осталась совершенно голой, он успокоился. И тогда они с приятелем стали меня трахать…

Первым был Славик, который приказал мне встать на колени перед ним и делать ему минет. Я послушно тут же стала делать это, но тут сзади появился приятель. Он потребовал, чтобы я изменила позу и встала раком, как собачка. Пришлось мне и это немедленно сделать. А приятель оказался большим специалистом. Он облюбовал мой задний проход…

Лиля еще сильнее задрожала и от воспоминаний стала ерзать задом по моим коленям. Ее голос стал хриплым и срывался. Рыдать она перестала, потому что сумела взять себя в руки, но чувствовалось, что она почти невменяема.

– Ты же ведь понимаешь, милый, что мне пришлось пережить. Мы с тобой никогда не использовали мой задний проход. Он у меня нетронутый. И я никогда не предполагала, что когда-нибудь это случится. Я была совершенно к этому не готова.

Он стал входить в меня сзади без всякой подготовки. Я попыталась протестовать, но какие тут протесты с забитым ртом. Вытащить изо рта свою плоть Слава мне не разрешал. Хуже того, чтобы я не дергалась, он взял меня руками за уши и заталкивал свой член в меня до отказа до тех пор, пока не дошел до горла.

Я задыхалась, по щекам у меня текли слезы, но он не обращал на меня внимания и только иногда злобно приговаривал: «Соси, соси, шлюха». А тут еще этот приятель сзади. Он просто разорвал меня. Он пытался войти, но сразу не смог, настолько у меня там все узкое. Поэтому он стал применять силу и вошел, разорвав меня. Это было страшно больно. А самое главное – унизительно. Когда я почувствовала его член у себя в анальном отверстии, я ощутила себя совершенно раздавленной. Стоять вот так, как собачка, на четвереньках, заткнутой с обеих сторон. Потом они менялись и делали это неоднократно. Я совсем обезумела. От всего, что они со мной сделали. Это было так ужасно…

Я осторожно переместил Лилю с колен на диван и встал. Мне стало понятно, что без бутылки водки из холодильника мне не обойтись. Я чувствовал себя точно таким же раздавленным червяком, как и Лиля в данную минуту. И угодно же было природе дать мне такое богатое воображение. И чувствительное сердце. Всегда я завидовал людям, не наделенным этим даром. Как им легко и хорошо живется. Главное, просто. Я же теперь чувствовал, что ощущаю себя на месте жены. Как будто со мной все это происходило, и меня вот так унизили и растоптали. Это было непереносимо. Без бутылки водки.

Когда я вошел обратно, неся с собой бутылку и две рюмки, Лиля благодарно улыбнулась мне с дивана. Она поняла, что одна рюмка предназначена для нее. Я верно оценил ее состояние. Мы выпили по рюмке и не стали закусывать.

Ночь висела над городом. На улице было совершенно тихо, что бывает только в самые глухие ночные часы. Ватная тишина стояла и в нашей квартире. Мы сидели рядом на диване и молчали. Я знал, что меня еще ждет продолжение рассказа. Лиля теперь не могла не рассказывать мне всего, да и не в таком она сейчас находилась состоянии, чтобы сдерживаться. Отчасти я это понимал. Теперь, когда она все глубже погружалась в новую для себя жизнь, многое все же продолжало ее пугать, и она подсознательно нуждалась в моральной поддержке. Для укрепления своего собственного сознания, чтобы не сойти с ума, она хотела не только исповедоваться. Нет, теперь ей нужно было не только мое прощение и сочувствие, но и понимание. Понимание ее как женщины.

Это естественно. Ведь подруг у нее не было, а даже если бы и были, не всякая женщина и не всякой подруге сможет такое рассказывать. Что ни говори, а между женщинами, пусть даже и близкими друг другу, существуют достаточно своеобразные отношения. Так что подруга, если бы она и была, все равно тут бы не помогла.

Но и я чувствовал, что уже наступает тот предел, которого я боялся. Предел моих собственных возможностей как слушателя и успокоителя. Все зашло слишком далеко, чтобы я мог хотя бы сохранять видимость того, что легко к этому отношусь.

Кроме всего прочего, образ кающейся грешницы не подходил Лиле, потому что достаточно было понаблюдать за ней совсем немного, чтобы понять, что она не столько кается, сколько чает получить отпущение грехов. Не через покаяние, а через искушение меня. Как я оказался слаб!

Лиля начала успокаиваться. Вероятно, дополнительная порция спиртного сделала свое дело, и сейчас моя жена выглядела все еще подавленной, но способной продолжать нашу игру.

– И это продолжалось весь вечер? – наконец, не выдержав долгого молчания, спросил я.

– Да, – ответила Лиля, поднимая голову и в упор глядя на меня. После этого она спросила меня:

– Ты хочешь, чтобы я говорила? Ты готов слушать меня?

Поняв, что ответа не будет, и что я не способен ничего ей сказать, Лиля не смогла больше бороться с собой. Она медленно сползла с дивана и встала на колени передои мной. Голову она положила мне на бедра, и я принялся перебирать ее светлые, пушистые волосы. На меня опять пахнуло ароматом ее духов, и это как бы вдобавок опьянило меня.

– Я не знаю, что еще сказать, – глухо донесся с моих колен голос жены. Она помолчала еще несколько секунд. Потом ее голос раздался вновь:

– Ты, пожалуйста, не особенно сердись на меня. Просто я очень запуталась. Теперь ведь уже нужно признать, что мне не просто нравится быть с мужчиной. С мужчинами... И развратничать. Мне ведь нравится, когда со мной грубо обращаются. Это так странно, и я много раз пыталась анализировать это, не верила собственным ощущениям, не хотела признаваться себе самой. Настолько дико узнать про себя такое, о чем раньше и помыслить не могла. Но теперь уже пора быть честной перед собой и признаться в этом. Нет, конечно, ты не подумай, что теперь, уже после всего, я не страдаю. Это не так. Мне очень, очень тяжело. И вспоминать обо всем, и рассказывать тебе, облекать все это в слова. Да и тогда мне было тяжело. Стыдно, больно, невыносимо. Но ведь это же и возбуждало меня. Ты не поверишь, но я столько раз кончала. Столько раз, что уж и не вспомню. Как это было стыдно! Сейчас дух захватывает, и не знаю, как у меня язык поворачивается все это говорить. Но тогда, когда я была с этими мужчинами, имени одного из которых я даже не знаю, все было безумно. И безумно возбуждало меня. Сквозь боль и позор ко мне пробивалось восторженное чувство. Чувство самоуничижения, желания отдать всю себя до конца этим людям, принадлежать им. И кончать, кончать...

Даже не знаю, как тебе все рассказывать. И как самой теперь все это вспоминать.

– Тебе неудобно стоять на коленях, – прервал я жену, – садись на диван,– я попытался поднять ее за плечи, но она передернулась и еще плотнее прижалась ко мне лицом, как бы пряча его.

– Нет, – сказала она. – Мне так легче.

– Но ты не должна уж так стыдиться, – ответил я, и сам почувствовал, что мой голос звучит фальшиво. А у Лили все чувства были так обнажены сейчас, что она сразу же это почувствовала. Я понял это по тому, как опять задрожали ее плечи и руки на моих коленях.

– Не жалей меня, – проговорила она. – Я прекрасно понимаю, что как взрослая женщина сама во всем виновата, и, прежде всего, виновата перед тобой. И давно виновата. И это первая причина, почему я хочу сейчас стоять перед тобой на коленях.

Есть и вторая. Так, в таком положении, ты не видишь моего лица, и мне не так стыдно. А третья причина заключается в том... – голос Лили дрогнул, и она опять заплакала, отчаянно и безнадежно. – Заключается в том... В том, что так мне вообще легче, потому что я не могу нормально сидеть. У меня там внутри, в попке, все разворочено. И на коленях мне легче. Еще они это заметили. Когда я потом, перед их уходом, попыталась сесть с ними вместе на диван, то сразу скорчилась и чуть не вскрикнула. А они заметили это и засмеялись. И сказали, что теперь я еще долго буду их вспоминать.

Помнишь, как ты однажды обозвал меня шлюхой и дал мне пощечину? Так вот, ты, наверное, подметил тогда, что меня это возбудило? Подметил? Это было на самом деле так, и я тогда уже задумалась, почему так произошло. А сегодня мне пришлось пережить все это многократно. И еще далеко не в такой смягченной форме, как тогда с тобой. Ведь тогда ты был просто в отчаянии, был растерян, а мужа в таком состоянии вообще можно легко понять. Нет, тут все было иначе. Это были просто циничные выходки циничных парней, безнаказанно глумившихся над женщиной, которая была перед ними беззащитна. Да они, кстати, потом почувствовали, что я внутренне согласна с этим.

Ни одного раза в меня не кончили без того, чтобы не сопроводить это оплеухой, пинком и оскорблением. Как только они ни издевались надо мной. Не так уж сильно они и били, как это было оскорбительно. Такое пронзительное чувство растоптанности ощущаешь при этом.

Мое лицо горело от пощечин, мой рот был заполнен и затоплен, мой бедный зад буквально изуродован их натиском. И все же при этом я ухитрялась вертеться, как девочка, под их пинками и принимать самые замысловатые позы. И они брали меня. А когда слышали, что я все же не могу удержаться от стонов, это их только еще больше распаляло и толкало на новые подвиги.

Не думаю, что они заранее договаривались о чем-то. Нет, это был явный экспромт. И тем решительнее и ловчее все это у них выходило. Никакой заорганизованности. Все по вдохновению…

Ирония, прорвавшаяся в последних словах Лили, скорее всего относилась к ней самой. Я это понял и поэтому продолжал молчать. Хотелось курить, и после недолгой борьбы с собой я решил себе это позволить. Хотя сама поза моя, на диване с Лилей, стоящей передо мной на коленях, слишком напоминала только что рассказанные ею эпизоды. Все же я достал сигареты и закурил.

Лиля оторвалась от меня и неуклюже встала на ноги. Она решилась присесть на диван, причем сделала это боком, морщась.

– Не смотри на меня, – сказала она, прикрывая лицо рукой и беря в руки лежащую рядом косметичку. – Я плакала, и теперь у меня наверняка все потекло.

Я хотел ответить ей, что всего сорок минут назад увидел ее в таком виде, что при всем желании никогда не смогу этого забыть. Когда она голая сидела на полу с размазавшейся тушью и помадой на лице, ставшем похожим на застывшую маску.

Уж, право, не знаю, почему, но это лицо-маска с блестящими остановившимися глазами сразу напомнило мне ту известную маску совы, что была надета на героине Полин Реаж в конце известного романа. Та маска совы тоже была неподвижной и в контрасте с обнаженной фигурой О, вероятно, оставляла незабываемое и жуткое впечатление. И вот теперь все это, правда, без перьев совы, было перед моими глазами. Тот же контраст любимого и дорогого женского тела, которое всегда чисто в моих любящих руках, и эта безжизненная маска. Маска разврата, маска самоотречения.

– Как я выгляжу? – спросила меня Лиля, отрываясь взглядом от зеркальца. Она сама все прекрасно видела, но зачем-то ей понадобилось мое мнение. Наверное, чтобы хоть что-то сказать вновь после перерыва.

Как обольстительна любимая женщина в те минуты, когда она накладывает макияж! Как изумительно изогнута ее рука, подводящая брови, как трепетно прикасается она кисточкой к ресницам и при этом трогательно старается не мигать. От этого ее взгляд становится таким смешным и сосредоточенным. Он принимает такое выражение, что становится ясно – в эту минуту, в это мгновение нет для женщины ничего более важного на земле. С мужчинами ничего подобного не происходит, и поэтому так трогательно наблюдать эту процедуру. А уж когда макияж наложен, и ты можешь вглядеться в любимые черты...

– Милый, я совсем забыла, – сказала она серьезно, – ты же тоже устал, а потом был принужден еще выслушивать свою жену, глупую похотливую бабу, которая все никак не могла успокоиться. Я сейчас приготовлю тебе кофе, – она встала и направилась в кухню. На пороге она остановилась и постаралась улыбнуться. – А потом мы ляжем спать. Хорошенького понемножку.

Пока на кухне закипал чайник, Лиля вернулась в комнату и стала немного приводить ее в порядок. Она подняла с пола осколки, отпихнула ногой сброшенную салфетку. Потом взгляд ее упали на комок тряпья, бывшего ее самым нарядным платьем. Она посмотрела на него секунду, а потом опустилась на пол и, взяв его в руки, начала медленно мять и как бы рассматривать. В какое-то мгновение я испугался за ее рассудок. Но тотчас же она заплакала. Моя жена сидела на полу и плакала тихо, совсем беззвучно, и слезы градом текли по ее щекам, вновь смывая тушь с глаз. Лиля плакала недолго, глядя остановившимися глазами в угол комнаты, а потом встала и, всхлипывая, пошла опять в кухню. Больше она не смогла прибирать.

Когда мы пили кофе, я старался больше не напоминать о том, что только что произошло. Кофе мы пили молча.

В постели Лиля опять прижалась ко мне и вдруг, как бы вновь решившись, будто преодолела некий барьер, зашептала:

– А уже в конце... В конце, когда они сделали все, что хотели и что могли, они удовлетворились и заставили меня лизать...

Наступила пауза.

– Что лизать? – не выдержал я.

– Они заставили меня лизать им задницы, – проговорила, наконец, Лиля страшные для нее слова.

– Они по очереди спускали брюки, а я подползала сзади на четвереньках и вылизывала их. Они же настоящие хулиганы, и там было, что вычищать. Но я делала это совершенно безропотно.

– Ты возбуждалась этим? – спросил я.

– Да, милый, да. Я плакала от обиды, но одновременно пыталась сама кончить, помогая себе рукой. Это было мучительно и сладко. И парни видели это и хохотали. Даже они не могли такого обо мне предположить. Ну и сука же я оказалась. И еще. Они стали, не стесняясь, выпускать газы прямо мне в лицо. И я не смела отстраниться, я продолжала. И я не хотела отстраняться. Я продолжала вылизывать и дышать этим зловонием.

Лиля лежала очень близко от меня, и до меня доносилось ее горячее дыхание. Чего только не делает фантазия с человеком, и на миг мне почудилось, что до меня доходит запах из ее рта. Но я не отстранялся. Мною тоже овладело какое-то дикое безумие. Такое бывает в состоянии сильного опьянения или в глубоком-глубоком сне, когда на тебя накатывает вал. Это было и отчаяние, и похоть одновременно. И дыхание моей жены не заставляло меня отвлечься. Напротив. Просунув руку между ног Лили, я содрогнулся. Там все было превращено буквально в месиво, горячее, мокрое. Жена задрожала, будто сжалась, и прошептала обреченно:

– Что ж, я уже чувствую, что тебе не терпится отведать меня. Значит, это не только моя проблема, но и твоя тоже. Значит, мой рассказ не оттолкнул тебя, – Лиля обхватила мою шею руками и тихо продолжала. Голос ее был совсем робким и очень просительным. Она как будто умоляла меня. – Только, пожалуйста, будь поласковее со мной. Пожалуйста, прошу тебя, я так хочу, чтобы ты поласкал меня, был со мной нежен. Ведь я так устала, так измучена после того, как четыре часа удовлетворяла двух разъяренных быков. Даже они под конец устали терзать меня.

Я стал проникать в Лилю, а она все шептала, глядя в потолок широко открытыми глазами:

– Теперь в меня можно без труда войти через все отверстия моего тела. Мальчики постарались на славу и раздолбали меня на всю оставшуюся жизнь. Я открыта теперь со всех возможных сторон.

Это было правдой, и я слишком хорошо почувствовал это.

– Уходя, они хлопали меня по щеке и хвалили за послушание. Они говорили, что теперь я просто распахнута для каждого желающего, так что вполне могу быть положена под коня, – шептала Лиля. – Я теперь совсем почти ничего там не чувствую.

Когда я, наконец, утолил первую вспышку страсти и оставил в покое мою замученную и растянутую жену, она, прикорнув к моему плечу, стала немедленно засыпать. Она лежала головой со спутавшимися волосами на моей груди и бормотала:

– Я так благодарна тебе за то, что ты меня понимаешь. И мне так приятно, что ты выслушиваешь меня. Мне было бы так трудно без тебя, без твоего внимания. А теперь я ведь стала еще удобнее, как мальчики сказали «для использования». Правда?

Ответа от меня она не дождалась, я не собирался ей отвечать, и она уснула. Только в последних ее словах я уловил даже какую-то-нотку гордости. Сначала я решил, что мне это только показалось, но потом чувство уверенности в своем ощущении утвердилось во мне. Это было даже естественно. Конечно, ведь Лиля не просто ужасается своему падению, она ведь еще и следит за собственной эволюцией. Она нравится себе в новом качестве, она любуется собой и своими вновь открытыми качествами.