Сон в красном тереме. Тематика: Эротические приключения красной шапочки смотреть онлайн Часть 10

10.

На машине я домчался домой всего за каких-нибудь сорок минут. Только успел выкурить пятую сигарету, и уже у себя. Была полночь. И пустая квартира с погашенными огнями. «Слава Богу, – подумал я, – на этот хоть раз Лиля еще не решилась просто так, без предупреждения привести в дом любовника. И то хорошо» Хотя при этом я прекрасно понимал, что если события будут и дальше развиваться в таком направлении и столь быстро, это не замедлит произойти. Теперь мне оставалось только стать свидетелем этого, увидеть воочию, как мою жену трахают посторонние мужики, и программу можно будет считать выполненной. Или там что-нибудь еще есть на десерт в мировой эротической культуре?

Мною овладевала истерика. Я шагал взад и вперед по квартире и ругательски ругал Лилю, Муру и себя, глупого парня, который самонадеянно думал, что может спокойно играть в такие игры и оставаться хозяином положения при этом. К двум часам ночи моя истерика достигла предела, и я понял, что нужно что-то предпринимать. Мое райкомовское прошлое времен глубокого застоя подсказывало мне рецепт избавления от истерики. Тогда, много лет назад, когда я был еще совсем молоденьким, самым молодым секретарем райкома в городе, коллеги отечески научили меня, как избавляться от стрессов, истерик, отчаяния. Рецепт был проверенный и надежный. Всегда один и тот же. Чего-чего, а стрессы мы тогда снимать умели... Только сейчас я не хотел прибегать к этому способу. Когда сильно выпьешь, начинает казаться, что все сложные проблемы легко разрешимы, и даже видишь несколько путей. Но это явная иллюзия, и при некотором опыте такого «лечения» уже сам в такие моменты понимаешь, что все это химеры, а не выход. Бывает, опьянение еще не прошло, а ты уже понимаешь, что наступит утро и вместе с ним протрезвление, а выхода все так и не будет. Очень глупо.

Сильно напиться мне все равно не удалось, потому что в четыре утра раздался телефонный звонок. В любое другое время у меня началось бы сердцебиение при ночном звонке, но теперь я прекрасно понимал, что это звонит Лиля, и она хочет мне что-то сказать. Только бы не то, что она вот сейчас зайдет со своим очередным мужиком. Звонила действительно Лиля. Я ясно слышал в трубке ее хрипловатый, испуганный и торопливый голос:

– Милый, я умоляю тебя, приезжай скорее. Пожалуйста, только скорее, – она назвала какой-то адрес. Я записал его на подвернувшемся клочке бумаги. – Войди в парадную и крикни меня. Я буду тебя там ждать. Скорее! – Лиля бросила на том конце трубку.

Надо сказать, что умение быстро трезветь тоже в свое время входило в непременные достоинства людей нашего круга. Так что через минуту я был совершенно и абсолютно трезв. Только голова сильно болела от всего.

На улице стояла непроглядная тьма. К счастью, такси быстро подвернулось. Оказывается, половина пятого утра – это совсем не так уж рано. Город уже жил своей жизнью. Проезжали пока еще редкие машины – хлебные, молочные, в темноте угадывались фигуры дворников у домов. Стайки плохо одетых людей – рабочих утренней смены – текли к станциям метро. Как странно. Можно всю жизнь прожить так, как я, например, и даже не догадываться об этой незнакомой утренней стороне жизни своего города. Я вспомнил пушкинское описание Петербурга в такие часы:

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит,

Под ней снег утренний скрипит...

Где теперь правнуки той самой охтенки? Наверное, сидят в правительстве благополучной и могущественной Финляндии и, смеясь, но, впрочем, благосклонно диктуют свои условия нам, гражданам бывшей державы, чья звезда закатилась.

Мы выехали на другой берег Невы, в новый район Ржевка-Пороховые. Хорошо еще, что мосты были сведены, и не пришлось дожидаться открытия движения или мчаться в объезд. Ночью выпал снег, и теперь вдоль широких улиц, по просторным газонам, по пустырям меж домами лежала пелена белого безмолвия. Найдя нужный дом и подъезд, я вошел внутрь. Окликать мне не пришлось. Лилю я увидел сразу. Она сидела под лестницей на корточках, прячась за коробкой лифта. Увидев меня, она сразу вскочила и бросилась навстречу. Лиля была совершенно голая, в одних туфельках на высоком каблуке и с сумочкой в руках. Она бросилась мне на шею, и я почувствовал, что она вся дрожит:

– Милый, спасибо тебе. Я так замерзла тут. Дай мне, пожалуйста, свой плащ. Ты на машине? Пойдем скорее.

Я надел на Лилю свой плащ, и мы сели в ожидающее такси. На заднем сиденье Лиля сразу прижалась ко мне, и я почувствовал, как трепещет ее тело.

– Дай мне сигарету, – сказала Лиля бесцветным голосом.

Я поднес спичку, и ее пламя осветило утомленное лицо с пятнами косметики. Мне уже приходилось видеть эту маску из красных пятен от помады и черных – от туши для глаз. Это было недавно, это было давно.

Лиля курила нервно, роняя пепел на пол машины. Шофер, видимо, чувствовал наше состояние и деликатно молчал. Удивительно, как большинство людей чувствительно к атмосфере.

Лиля ничего мне не говорила, молчала, отвернувшись к окну, и будто смотрела на просыпающийся город. Я ни о чем ее не спрашивал. Было и так примерно понятно, что произошло, и то, что меня непременно ждет новый рассказ, едва только мы останемся наедине. Немного терпения, и жена сама все расскажет. Ей только нужно немного прийти в себя, теперь у меня уже был в этом отношении некоторый опыт.

Дома Лиля все так же, не говоря мне ни слова, сбросила плащ в прихожей и отправилась в ванную, откуда я скоро услышал шум воды. На столе по-прежнему стояла не допитая мною бутылка. Я налил себе немного, потом подумал и плеснул еще. Процесс снятия стресса продолжался. Лили не было уже довольно долго, и я решил посмотреть, не случилось ли чего. В таких ситуациях ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Дверь ванны была не заперта изнутри. Вероятно, Лиля просто забыла это сделать.

Лиля сидела в ванной под струями льющейся на нее воды. На лице ее застыла мучительная гримаса, глаза были закрыты. В ту же секунду я понял, что она мастурбирует. Услышав мои шаги и скрип отворяемой двери, Лиля открыла глаза и посмотрела на меня. Взгляд ее был сосредоточенно-бессмысленным и отрешенным. Как раз в этот момент ее и настиг желаемый оргазм. Все так же, не отрываясь, глядя мне в глаза, Лиля захрипела, скорчилась, ее красивый рот искривился в сладостной муке. Из нее потекло, я видел это, но лишь мгновение, потому что струи воды смывали все с ляжек моей жены. Наконец, Лиля чуть успокоилась, ее перестал терзать бес вожделения, она с трудом встала в ванной и сказала мне, пытаясь изобразить на лице светскую улыбку:

– Не обижайся, дорогой. Я где-то читала, что на мужей действует удручающе наблюдение за собственной мастурбирующей женой. Так что если тебе было неприятно застать меня в таком положении, то прости.

Я открыл было уже рот, чтобы сказать, что мне приходилось заставать ее и не в таком положении, и вообще при сложившихся между нами в последнее время отношениях застать ее при мастурбации – просто детские глупости, на которые просто нелепо обращать внимание. Я хотел уже в сердцах все это сказать, но Лиля продолжала:

– Просто это некоторые воспоминания прошедшей ночи. Я стала подмываться, и там было так много всего. Я стала вспоминать и невольно опять возбудилась. И вот... – Лиля замолчала и все так же, оценивая мою реакцию, продолжала смотреть на меня. – Я скоро выйду, ты пока можешь лечь в постель, – крикнула она мне вслед, когда я, ни слова не говоря, развернулся и вышел из ванной.

Действительно, мне не оставалось ничего другого, как лечь в постель. Я лежал там и ждал Лилю с все возрастающим возбуждением. Теперь я уже знал, что меня ждет. Так, в общих чертах. И не то, чтобы я этого хотел, но у меня не было сил противиться этому. А если еще точнее, то я совсем этого не хотел.

Лили не было еще довольно долго. Я слышал, как перестала литься вода в ванной, как Лиля прошла в гостиную, как ходит по квартире и что-то делает. Наконец, она появилась, катя перед собой столик на колесиках. С ним мы обычно принимали гостей. Очень удобно – на кухне все поставишь и катишь. Лиля была заново накрашена, очень ярко, будто сейчас было и не утро. На ней было коротенькое черное платье, совсем мини, с глубоким вырезом на груди. Как много у Лили появилось новых вещей, которых я никогда не видел, – подумал я.

Платье было не только очень короткое настолько, что оставляло открытыми почти до конца стройные крепкие ноги Лили, но и сильно облегающим, как и вся теперь одежда моей жены. Черный цвет ткани контрастировал с белой кожей на груди и на голых ногах и придавал наряду трудно объяснимую пикантность. Лиля поворачивалась, и я видел, как, словно шары, перекатываются под обтягивающим платьем ее полные ягодицы. Декольте было таким глубоким, и Лиля не надела бюстгальтер, так что временами создавалось впечатление, что тяжелые груди вот-вот вывалятся из платья.

Такой наряд на Лиле теперь был не редкость. То ли она перешила все свои платья, то ли выглядела теперь по-иному, но смотрелась она во всех одеждах также непристойно и соблазнительно. Просто именно этого платья я раньше не видел.

На столике стояла бутылка вина, остатки недопитой мной водки и пепельница. «Скромненько и со вкусом», – подумал я про себя с неуместным и нежеланным смешком. На самом деле мне было совсем не до смеха.

Лиля села напротив меня в кресло и посмотрела на меня своим новым и прежде незнакомым мне взглядом. Такими глазами, наверное, удав смотрит на кролика. Или медик-исследователь на подопытную мышь... Интересно, почему теперь этот взгляд относится ко мне?

– Извини, милый, что мне пришлось сорвать тебя сегодня ночью из дома, – сказала Лиля. – У меня просто не было другого выхода. Ты же сам видел, в каком я была положении. Мне остается только благословлять судьбу за две вещи. Во-первых, ты, к счастью, оказался дома, на что я не рассчитывала, честно говоря. Ведь я сама просила тебя уйти куда-нибудь. Так что ты и не должен был быть дома. Но ты был, и это было первым счастьем, вернее, счастливой случайностью. А вторая – это то, что у меня осталась в руках сумочка, и в ней нашелся жетон, по которому я смогла позвонить. На это я тоже не надеялась – ведь я почти не езжу на метро. Но жетон я все-таки нашла, и это здорово.

– Ты хочешь сказать, что это сама судьба помогла тебе?

Лиля улыбнулась. Только теперь я увидел в ее глазах грусть и смущение.

– Да нет, конечно. Хотя, как мы оба с тобой понимаем, судьба уже сказала нам несколько веских слов. Тебе и мне.

Я сел на кровати и разлил вино по бокалам.

– Может быть, мы все-таки приступим к делу? – спросил я.

– К какому делу? – не поняла Лиля, но тут же вспыхнула, осознав то, что я сказал.

– К твоему рассказу о том, что с тобой приключилось. Ведь такова программа нашего вечера? – Я не мог сдержать сарказма и пожалел об этом. Ведь смеяться над бедной Лилей было жестоко. Судя по всему, ей действительно пришлось несладко. Ее затравленный вид, когда она сидела голая на корточках на холодной лестнице, остался у меня в памяти надолго. Зачем же еще мне усугублять ее состояние? Ведь от меня жена ждет совсем другого. Не надо обманывать ожидания.

– Это все Володя, – начала Лиля свой рассказ, усаживаясь поудобнее. – Я пришла к нему вовремя, ничуть не опоздала. Он похвалил меня за точность и пригласил в кафе. Хорошее кафе. Может быть, ты его знаешь, оно совсем близко от нашей фирмы. Окна выходят на Фонтанку как раз напротив Инженерного замка. Там все очень дорого, много иностранцев.

Когда мы пришли, Володя заказал шампанское, был очень ласков со мной, все время гладил по руке и по ноге тоже. А ты ведь знаешь, я теперь очень чувствительна к таким вещам. И тут же он объяснил мне, чего он от меня хочет. К нам в фирму приехали какие-то заказчики из Дагестана. У них очень дорогой и выгодный заказ. И вот Володя и попросил меня, как бы это сказать... Уделить им внимание. Конечно, я испугалась такого предложения. Хотя это трудно назвать предложением. Володя был очень нежен со мной, но его глаза светились требовательностью, и голос был довольно-таки повелительным. Когда он говорил, он сильно сжимал мою коленку под столом и все время продвигался выше. Я сидела ни жива, ни мертва. Он все говорил мне, что я должна сделать, и рука лезла все выше, и мое платье задиралось, уже стали чуть видны трусики. А скатерки там короткие, и я все время боялась, что кто-нибудь обратит внимание, в каком виде я сижу. Сказать что-то против я не решалась, у меня будто все парализовало внутри. Самое странное, что у меня одновременно было два противоречивых желания: чтобы Володя убрал руку, и я смогла оправить платье, и чтобы он продолжал.

Кровь прилила к моей голове, я опустила глаза, и все никак е могла выдавить из себя хоть слово. А Володя ждал и все давил мне ногу, и я чувствовала, что не могу противиться. Да и мне самой стало интересно, смогу ли я. Ты вряд ли сможешь это понять, но это такой азарт, когда летишь вниз, и тебя охватывает желание лететь и лететь все ниже и ниже.

«Сколько их? » – наконец смогла спросить я, все так же не поднимая глаз.

«Трое», – ответил Володя, и я вздрогнула. Это было так явственно, что Володя это почувствовал и сдвинул руку еще на несколько сантиметров выше, задирая платье еще сильнее. Он понял, что нужно ковать железо, пока горячо. Он достаточно хорошо изучил меня и хорошо знает, каким путем надо на меня воздействовать. Все-таки это ужасно – быть в руках человека, который знает твои слабые струнки и знает, как надо с тобой обращаться, чтобы вить из тебя веревки.

– Раздвинь ноги, – сказал он отчетливо. Я в ужасе еще больше сжалась и стиснула колени под столом. На нас и так уже с интересом смотрели многие из присутствовавших. Я ведь уже говорила, что скатерти там совсем короткие. Но именно такой тон и такое обращение – ключ к моему послушанию. Я боялась, что глаза мои вылезут из орбит, и кровь пойдет носом – настолько сильно билось сердце, и кровь стучала в висках. И я стала медленно раздвигать колени.

Наконец, я села так, как того хотел Володя. Теперь все кафе могло смотреть, как молодая красивая женщина сидит с демонстративно задранной юбкой и явно специально расставленными призывно ногами. Мои трусики бесстыдно сверкали под столом. Я не смела поднять глаза и встретиться взглядами с поглядывавшими на нас посетителями. Но это и было последней каплей. Потому что Володя хорошо знает меня. Он все оценил и обдумал. Сидя так, я постепенно возбудилась от своего положения, от презрительного внимания окружающих.

«Их будет трое? » – еще раз, теперь уже чуть слышным голосом спросила я. Ведь трое – это не один и даже не двое. Двое уже были, ты сам знаешь и знаешь, как это было мне тяжело. Ты же помнишь, в каком я была состоянии, когда меня поделили двое.

«Их трое, – подтвердил Володя и добавил: – Только не "будет", а есть, потому что они уже идут сюда»

И я, наконец, с трудом осмелившись поднять глаза, увидела троих восточных людей. Они стояли у вешалки и снимали с себя пальто, при этом весело кивая Володе. Несомненно, они были уже прекрасно осведомлены им же, какой подарок он им приготовил.

Ты прекрасно знаешь, что я никогда не имела дела с кавказцами, тем более такими "крутыми". Сразу видно, что это богатые люди, пресыщенные жизнью. Такие вещи замечаешь сразу и, как правило, не ошибаешься.

Они подошли к столику и уже на подходе успели рассмотреть меня. Один из них, тот, кто заметил первым, в каком я нахожусь виде, остановился и указал на меня пальцем, при этом что-то сказав на своем языке. И все трое уставились на меня, на мои голые ноги под столом, на трусики и захохотали, жестикулируя. По-моему, даже остальные сидевшие в кафе были шокированы такой бесцеремонностью. Все-таки никому, наверное, не приятно, когда вот так демонстративно и открыто издеваются над красивой женщиной. У меня тогда слезы выступили на глазах, но я благодарна тем нескольким людям, чьи взгляды и выражения лиц я видела. Я благодарна им за моральную поддержку, чем бы она ни была вызвана. Но кавказцы – люди без комплексов. Они-то как раз ничего такого не заметили. Они привыкли жить на базаре и не обращать внимания на посторонние эмоции. На базаре иначе прожить невозможно. Так что и сейчас они отсмеялись надо мной вволю, потом подсели и поздоровались с Володей. Они обращались только к нему и с ним только обменялись приветствиями. Меня словно и вовсе не существовало за столиком. Но Володя все же так не мог. Он представил меня и назвал их имена. Честно говоря, я их не забыла, но не хочу вспоминать и говорить, произносить вслух. Они только посмотрели на меня и ничего не сказали. Как человек, с которым можно разговаривать, я их не интересовала. Вернее, скорее всего, они понимали, кто я такая, да и трудно было сомневаться в этом после того, что они увидели. А, значит, они просто не воспринимали меня в качестве человека.

Завязался разговор между пришедшими и Володей. В основном он состоял из взаимных любезностей и взаимных обещаний. Деловой разговор. И постепенно, сидя там, в этой компании, я почувствовала, что в меня вселяется бес. Сначала я так до конца и не была уверена, смогу ли я переступить через новую черту. Через страх, например. Как я выдержу троих? Да еще кавказцев? Но потом во мне стало крепнуть желание доказать себе, что я это могу. Могу стать настоящей шлюхой. Ты ведь однажды назвал меня так. Что ж, ты не ошибся. Прямо при мне они завели разговор:

«Скажи, сколько мы тебе должны за нее? »

«Да нет, – сказал Володя, – я же говорил, что это подарок. От нашей фирмы»

При этом Володя все-таки впервые за все наше знакомство покраснел. Он не приучился еще к такому. Торговать женщиной прямо у нее на глазах – это, вероятно, достигается тренировкой. Володя к такому был еще явно не готов. Поэтому я заметила, что он старался не смотреть в мою сторону, и даже уши у него покраснели. Он не думал, что все будет так неделикатно.

Не ожидал, что его новые богатые компаньоны будут столь бестактны. Конечно, в нашем городе все это, наверное, обставляется покультурнее. Впрочем, не знаю. Но кавказцы очень богаты, они держатели дорогих заказов, а кто платит, тот заказывает музыку. И определяет, как и о чем говорить. Так что Володя был принужден говорить обо мне.

«Но она же стоит денег? » – продолжали с любезностью допытываться восточные мужчины.

«Да, – выдавил из себя Володя. – Но для вас она бесплатна. Все расходы я беру на себя»

«А ты сам с ней спал? » – спросил один из кавказцев.

Володя растерялся и потом, помявшись, пожал плечами:

«Спал»

«Ну и как? Рекомендуешь? »

«Ну, я же предлагаю ее вам», – сказал Володя с ноткой отчаяния в голосе. Он был почти на грани взрыва. Не всякий способен на такие беседы.

«Ладно, – с достоинством произнес, видимо, старший. – Завтра мы тебе ее вернем. Спасибо»

Дорогой, я не стану описывать тебе, какие чувства и какой силы владели мной на протяжении всего этого разговора. Не буду, ладно? Так внезапно стать проституткой. И в первый же раз услышать, как тебя в твоем же присутствии обсуждают, делят, дарят... Как будто ты сама этого не слышишь. И не имеешь права голоса. Хотя это, конечно, точно. Какой может быть голос у шлюхи, сидящей в задранном платье и с раздвинутыми ногами в ожидании, когда ей скомандуют обслуживать клиентов.

Володя больше просто не мог находиться за столиком. Я даже увидела, как бокал дрожит в его руке. Нелегкое это дело – быть начинающим сутенером. Не всякому по плечу. А впрочем, для первого раза Володя довольно достойно справился со своей задачей. Теперь он решительно встал:

«Мне пора ехать. Простите. Жена, дети... »

Что в таких случаях говорят? Все это он сказал. Кавказцы благосклонным жестом отпустили его. Еще они сказали, что в долгу за подарок не останутся и обязательно отблагодарят Володю. Уходя, он еще успел бросить на меня взгляд, из которого я явственно поняла, что он переживает за меня. Ведь разум – это одно, а эмоции – совсем другое. Разумом Володя решил сделать из меня проститутку для своих нужд, а эмоции все же мешали ему смириться со всем этим. Но он сделал над собой усилие, преодолел себя, улыбнулся мне подобием улыбки и сказал:

«До завтра. Счастливо тебе»

Я не смогла ему ничего ответить. Ком стоял в моем горле.

«Зайди ко мне завтра», – еще сказал он. Я кивнула, и Володя ушел.

После этого мы сидели за столиком совсем недолго. Мне иногда наливали шампанского в бокал, но по-прежнему со мной не разговаривали. Мужчины относились ко мне соответственно положению, в котором я сама оказалась. Ведь что толку уговаривать себя, что все это произошло только благодаря коварству Володи. Мы-то с тобой прекрасно знаем, что это не так.

Да, Володя продал меня. В буквальном смысле продал – как вещь, как животное. Мне еще, наверное, придется привыкать к мысли, что меня можно превратить в бессловесную скотину – обсуждать при мне мои достоинства и недостатки, торговаться о цене. Это целое испытание – превращаться из обычной женщины в проститутку, предмет купли-продажи, обмена, дарения. Но я уже говорила тебе, что тогда на меня просто нашло вдохновение. Я сидела молча и старалась почувствовать себя шлюхой – полной и законченной, испытать все то, что мне предстоит испытать в новом качестве.

Мужчины были среднего возраста. Все троим лет по сорок, может быть, капельку и поменьше. Держались они с большим достоинством, что так свойственно вообще кавказцам. Они чувствовали себя в своей тарелке. И, кроме того, все они были очень похожи друг на друга. До смешного – они даже одеты были почти одинаково. Совсем как родные братья.

Из кафе мы вышли довольно скоро, сели в такси и поехали на квартиру, которая была специально снята нашей фирмой к их приезду. Ты был там, в том доме, я имею в виду... – Лиля замолчала.

Последние минуты она стала очень нервозной, сигарета, которую она курила, буквально выпадала у нее из рук. Я понял, что ей нужна передышка, потому что она готовится приступить к главному, и хочет этого и одновременно боится. Лиля испытующе смотрела на меня и ловила каждую мою реакцию. Для меня это теперь уже было довольно привычно. Лиля искала во мне поддержку и утешение. А утешение рождается из понимания. Вот жена и хотела встретить мое понимание. Мы напили и выпили еще по бокалу терпкого красного вина. Лиля всегда любила это вино – темное молдавское.

– Там две комнаты, в этой квартире, – наконец решилась продолжать Лиля. – В первой комнате был тоже накрыт стол, и все устроились там. Но теперь уже все было несколько иначе. Теперь мужчины уже стали обращать на меня внимание. Я стала гвоздем программы. Все сидели и пили вино, привезенное с собой. И каждый просто по очереди уводил меня в соседнюю комнату и брал там. Потом мы возвращались к двум остальным. Каждый раз при этом они обменивались впечатлениями на своем языке и хохотали. Вообще все было очень весело.

Сначала я каждый раз одевалась и приводила себя в порядок. Причесывалась, подновляла макияж. Мне хотелось выглядеть красивой и привлекательной. Но потом меня стали выводить совсем голой, только разрешали подкрашиваться. Но это я уж сама упросила мне позволять. У меня лежала сумочка прямо рядом с кроватью, на которой меня имели, и едва только мужчина оставлял меня, и я приходила в себя, то хваталась за косметичку. Знаешь, это все-таки как-то помогает ощущать себя женщиной, а не совсем сучкой. Почти всегда они имели меня в зад, вероятно, у них так принято, или просто в данном случае подобрались такие любители. А попка у меня, ты сам знаешь, еще далеко не зажила после прошлого раза. А мужики все были очень здоровые и безжалостные. И правда, зачем им было церемониться со мной? За вечер они почти разорвали мою попку, еще чуть-чуть и, я думаю, они покалечили бы меня, так что я могла с большим трудом сидеть. Но вскоре им и самим все это наскучило. Они сказали, что все это слишком однообразно, и такое они могут проделывать и дома у себя, в солнечном Дагестане. Они включили музыку и заставили меня танцевать перед ними голой на столе. Наверное, это предел мечтаний кавказских мужчин. Не знаю. Сначала я попробовала отказаться, но это, конечно же, ни к чему не привело. Помимо всего прочего, мне было просто страшно. Я довольно много выпила, перенервничала, была сильно затрахана. Я боялась упасть со стола.

Мужчины спросили меня:

«Откуда ты знаешь Володю? Почему он именно тебя привел? »

Это было праздное любопытство, и мне не следовало отвечать правду. Но как я была глупа... Черт дернул меня сказать, что я старший инженер, и что мы прежде работали в одном отделе с Володей, до того как он стал заместителем директора. Как же я тогда не почувствовала, что мне не следует этого делать? Их это ужасно развеселило. И ухудшило мое положение. Отношение мужчин ко мне, и прежде не отличавшееся вежливостью и тактом, стало еще более глумливым. До этого я была просто обыкновенной проституткой для них, которую они могли просто оттрахать и отпустить. Большее им не интересно. Но тут! Такой случай! Когда еще перед ними будет танцевать в голом виде безропотная женщина – старший инженер петербургской фирмы? Такое удовольствие даже в восточных гаремах не гарантировано.

Я вскарабкалась на стол и стала пытаться танцевать под музыку. Голова кружилась, ноги ступали нетвердо, но я старательно пыталась танцевать, принимать изящные позы, словом, старалась изо всех сил делать все так, как им бы хотелось. Я танцевала перед ними, а они осыпали меня презрительными шуточками, оскорблениями:

«Танцуй, инженер, старайся! »

«Пляши, сучка, не то выдерем! »

«Жопой тряси, чему тебя в институте учили! »

Один даже ухитрился плюнуть в меня и попал прямо в лицо. И я стерпела!

Когда имеешь дело с кавказцами, которые только что трахнули тебя во всех мыслимых и немыслимых позах, и когда ты после этого голая пляшешь перед ними на столе... В таких ситуациях, думаю, не рекомендуется особенно строить из себя важную даму. Правда, я захотела стереть плевок, он залепил мне глаз, но тут же один из мужиков заметил это и крикнул:

«Не сметь! »

Вот так все и было. А танцевать мне пришлось еще долго. И даже плакать я не могла, потому что очень боялась…

Лиля развалилась в кресле и пыталась рассказывать все бесшабашным тоном, но все время сбивалась. Ведь на самом деле ей хотелось пожаловаться. И хотелось, чтобы я сказал: «Не беспокойся и гони стыд и страх из своего сердца. То, что происходит, – не только нормально, но и хорошо. Молодец, все правильно, все так делают... ». Но я не мог такого сказать. Жизнь не роман.

– Не останавливайся, – простонал я, стискивая зубы, – что было потом?

– А потом все было совсем просто. Когда мне разрешили, я слезла со стола и прямо тут же принуждена была делать им минет, всем по очереди. Это тоже испытание – когда стоишь на коленях перед мужчиной, и сама расстегиваешь ему брюки, а потом делаешь свое дело, припав к мужчине, а он при этом смеется и что-то говорит по-своему товарищам. А они еще громче хохочут. А ты не смеешь оторваться, просто понимаешь, что над тобой издеваются, но продолжаешь стараться. А они ведь еще гордые, как петухи, и стараются выставиться друг перед другом, придумать что-нибудь такое. Этакое. Чтобы потом у себя в Дагестане было что вспомнить в кругу друзей. И один из них напоследок не утерпел и помочился прямо мне в рот. Он сначала кончил, а потом вдруг сразу же начал писать. Я не ожидала этого, у меня все сразу же потекло изо рта на пол, но очень скоро я приноровилась. Я выпила все до капли, милый. Только все равно после этого получила оплеуху за то, что пролила немного, и мне пришлось еще ползать по полу и слизывать лужицу языком. Вот почему в машине я сидела, отвернувшись от тебя, дорогой. Мне не хотелось, чтобы ты почувствовал зловонный запах из моего рта. Тебе стало бы неприятно, а ведь ты этого совсем не заслужил.

Потом они были уже совсем пьяные и куражились, как хотели. Они решили, что домой я теперь должна идти голая. Как ни умоляла я их не делать этого, все было напрасно. Они вообще упрямые, а пьяные упрямы вдвойне. Когда же беззащитная женщина просит их не издеваться над ней – упрямы втройне. Закон гор!

Я успела только схватить свою сумочку. Туфли были на мне весь вечер, я сразу решила не снимать их, чтобы выглядеть стройной и праздничной. Ведь я хотела в глубине души не только помочь Володе, но и устроить праздник этим трем мужчинам.

Ведь я подарила им себя и украсила их ночь. Я хотела быть королевой ночи, милый.

Они открыли дверь на лестницу и поставили меня раком, сильно согнув в пояснице. Ты знаешь, что меня всегда больше всего смущает такая поза, потому что в ней женщина чувствует себя совершенно незащищенной, жалкой, совсем как сучка. Так я стояла в этой позе и ждала, не видя того, что происходит сзади. Это ужасно всегда – стоять и ждать, что решат сделать с тобой без твоего ведома.

«Пошла вон, шлюха», – крикнул один из троих и сильно пнул меня ботинком в голый зад, так что я еще пролетела добрую половину лестничного пролета. Дверь за мной захлопнулась, и я осталась совершенно одна, голая, с одной сумочкой в руках на лестнице незнакомого мне дома. Ночь. Холодно. Ты голая топчешься на чужой лестнице без всякой надежды.

Я долго размышляла, как быть, все не могла ни на что решиться. Но что-то ведь нужно было предпринимать. И я тихонько вышла на улицу, благо еще никого не было, и добежала до телефонной будки. Слава Богу, телефон работал. Оттуда я и позвонила тебе. Пока набирала номер и говорила, постоянно озиралась в ужасе, что кто-нибудь увидит меня, скорчившуюся голую женщину в автомате. Несчастная проститутка, которую использовали и вышвырнули на улицу.

А потом я вернулась в парадное и, замерзая совершенно, спряталась под лестницу и стала ждать тебя.

Лиля замолчала и подняла бокал, протягивая его мне:

– Еще раз спасибо тебе, милый, за то, что ты выручил меня. Давай теперь выпьем за тебя, моего все понимающего мужа, который готов понять и простить свою непутевую жену.

Мы выпили еще.

– Иди ко мне, – позвала Лиля и томно откинулась в кресле.

Я смотрел на нее, такую соблазнительную. Ее поруганное красивое тело, облаченное в вызывающее платье, ее томные сверкающие глаза, в которых теперь была целая гамма чувств – стыдливость, дерзость, покорность, сладострастие. И жизненный опыт. И знание мужчин. И знание себя. И отчаяние.

– Иди ко мне, согрей, обними, поцелуй меня, – стонала Лиля, изгибаясь в кресле, когда я подошел и сел рядом с ней на подлокотник. – Согрей меня, милый, я так замерзла и устала сегодня...

Я поднял ее и понес в постель. Я сам раздел Лилю, и она отдалась моим рукам, тихая и покорная, и только лепетала что-то очень ласковое и возбуждающее. Я старался не думать о том, что она знает, какое действие производят на меня ее рассказы. А она, конечно, прекрасно знала уже все это и знала, на какие струны нажать, чтобы привести меня в состояние сексуального неистовства. Но мне не хотелось об этом думать, точно так же, как наверняка не хотелось и ей. Сейчас мы оба были совершенно искренни. Лиля хотела быть обласканной наконец-то, и я именно такой любил ее, и только ласку и мог ей дать. Мы были нужны друг другу. Но только теперь...

В то утро я так и не заснул. Мы несколько раз принимались заниматься любовью. Я гладил и целовал все тело моей бедной маленькой жены и старался передать ему всю теплоту себя. Но как только я прикасался к промежности или к анусу, следовал такой болезненный стон, что я невольно останавливался. Лиля каждый раз просто корчилась, и как ни хотела приласкать меня и ответить на мою нежность взаимностью, просто не могла этого сделать. Против воли своей она сжималась и стонала, не в силах даже подумать о том, что я притронусь там, где все растерто, разодрано, раздолбано. Какие там еще слова есть в подобном лексиконе?

– Я не могу, милый, – отчаянно шептала она, – прости меня.

Сразу же после этого каждый раз она принималась плакать, и тело ее сотрясалось от рыданий и воспоминаний о прошедшей ночи. Я понимал ее, как никогда. Даже тело ее теперь ей не принадлежало. Лиля хотела отдаться своему мужу, но не могла, потому что ее тело уже превратили в такое, что она физически не могла принять своего мужа.

«Не лужа, останется и для мужа» – есть такая идиотская русская поговорка. В данном случае, для мужа не осталось.

Потом Лиля встала и начала собираться на работу.

– Зачем? – еле шевеля языком, спросил я. – Ты же в таком виде, как можно...

Но Лиля не стала слушать моих возражений. Она оделась, причесалась и пошла. Только под глазами у нее были темные пятна прошедшей ночи…

Позвонил Боря и спросил, удачно ли я провел вчерашний вечер и прошлую ночь. Он страшно удивился, что я так и не воспользовался его ключом.

– Старик, с тобой что-то произошло, – сказал он. – Я вообще и не ожидал застать тебя дома, потому что думал, что ты еще не вернулся оттуда. Просто так позвонил, на всякий случай. А ты вот как...

Он ничего не мог понять.

– Что-нибудь случилось? – спрашивал он. – Она не дала? Вот сука...

– Да нет, – вяло ответил я. – Все не то. Не так. Она дала, но...

– Дала, но не в моей квартире? – допытывался Боря. – Где же ты ее пилил? Прямо в парке, что ли? Среди фонтанов? Это очень романтично.

Боря был в веселом расположении духа. Но я все равно был не склонен и сказал, что завтра же верну ключ, а сейчас не могу говорить. Я на самом деле не мог. Прошу простить.

Меня стал мучить классический русский вопрос: кто виноват? Таких классических вопросов у русских два: «Кто виноват? » и «Что делать? ». Кажется, обе эти книжки проходят в школе. Надо же, столько поколений граждан города Глупова проходили эти книжки, а кто виноват, и что делать, до сих пор никто не знает. Ходят глуповцы, бывшие головотяпы по улицам и спрашивают друг у друга: «Кто виноват? », а потом почешут голову тяпнутую и еще спрашивают: «Что делать?"».

Как представишь себе такую картину, так вздрогнешь. А мы и не представляем, просто живем. Так вот, задумался я – кто виноват? Откуда же я знал и мог ли предполагать, что столь невинные вещи, как праздные разговоры об эротике и эротизме, просмотры киношек и прочая дребедень могут привести к такому. И все же. Все же...

Однажды вспомнилось мне, как мы с Борей однажды отправились на выставку в Русский музей. Это он меня пригласил. Боря часто зовет меня куда-нибудь, а я хоть и не очень люблю шататься по музеям, всегда с удовольствием составляю ему компанию. И вот потом уже сидели мы с ним в буфете музея и пили пиво «Левенброн». Очень хорошее пиво, особенно если бутылочное и не пахнет металлом. То есть это я пил, потому что Боря не пьет. И мы вспомнили одного нашего общего знакомого, который в ранней молодости имел счастие жениться на дочери одного большого-пребольшого начальника. И, конечно, благодаря этому очень быстро стал и кандидатом наук, и доцентом, и кем-то еще. То есть он и сам всегда был не дурак, но так быстро, конечно, не мог бы рассчитывать, если бы не папа жены. Ну, а потом папу накрыли на очень нехороших вещах, да так сильно, что стало это известно всем вокруг, папа канул в небытие, одним словом, был большой скандал. И вот тут наш общий знакомый и выкинул штуку, которую от него не ожидали. Он развелся с женой, ни в чем не повинной женщиной, и страшно запил. И, говорят, был близок к самому худшему. Это правда. Он так сильно переживал из-за того, что папа жены, сделавший для него так много в жизни, оказался мерзавцем. Я тогда и сказал, пожимая плечами: «Вот уж не пойму, чего это он так убивается и казнит себя. Он же сам-то ни в чем не виноват. Откуда же ему было знать, что он пользуется протекцией негодяя? Еще если бы знал, тогда понятно, а тут... Не виноват ни в чем он».

И тогда Боря так странно вдруг посмотрел на меня, поднял голову, и взгляд его сделался очень ласковым и просветленным. И, глядя на меня этим самым взглядом, Боря очень тихо и мудро сказал: «Нет, старик, так не бывает. Человек сам всегда во всем виноват».

Странно звучит, но Боря совершенно прав. Человек всегда сам бывает во всем виноват. Виноват и я сам. Можно даже сказать, один я во всем и виноват. Вольно же мне было рассказывать все эти соблазнительные истории о свободных браках, о свободной любви, о предназначении секса в жизни человека. Надо же мне было специально разжигать интерес Лили к эротическим фильмам и книгам.

Что с того, что на меня и многих моих друзей такие разговоры, чтение и фильмы не оказывают никакого серьезного воздействия. Да, мы принадлежим, как любил выражаться герой Ивлина Во, «к более древней культуре», и у нас есть иммунитет против такого свободомыслия. Я могу позволить себе поэтизирование, увлечение странными парадоксальными идеями и прочее.

А Лиля не смогла. Для нее это было слишком сложно, чтобы неискушенная душа могла оставаться спокойно-изучающей. Нет, она со всей страстью захотела познать, а значит, попробовать. А попробовав, сначала растерялась от неожиданности, а потом и увлеклась. Она слишком цельная натура, моя Лиля. Нет в ней той отстраненной холодности и иронии, что отличает нас, коренных по-настоящему перебуржцев с нашими тонкими пальцами и бледными финско-немецкими лицами. Она – дитя эмоций, дитя веры, дитя цели жизни. С ее свойственным русским женщинам жертвенным началом она и стала идеальным объектом сначала моих невинных на первый взгляд супружеских экспериментов, а потом и не моих, и отнюдь не невинных.

Я слонялся по квартире, не зная, что мне теперь делать и как поступать. У меня с детства есть привычка в сомнительных случаях и просто в минуты душевного смятения раскрывать Библию и бросать взгляд в любое место ее, какое попадется. Мне кажется, что это наилучший для меня способ услышать Божью волю и вообще понять, что хочет сказать мне Бог.

Библия лежит у меня на тумбочке у кровати, и достать ее оттуда не составляет труда. Когда я открываю ее, каждый раз мне представляется церковь на Боровой, куда, к сожалению, не часто хожу – то ли не успеваю, то ли еще что. И мне всегда видится обширный молитвенный зал, хористы в белых косынках и строгое лицо пресвитера. И я открываю Библию, и каждый раз будто слышу голос с кафедры: «Матфея, глава двенадцатая, стих тридцать шестой: Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда... ». И потом: «Первое коринфянам, глава восьмая, стих девятый: Берегитесь, однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных... ».

Я захлопнул Библию. Все именно так и есть. И про мои праздные слова, за которые, похоже, я уже сейчас даю ответ для начала перед самим собой. И о том, как свободомыслием погубил немощного. Лиля действительно оказалась богата целеустремленностью, серьезностью, желанием понять, постичь, и немощна в празднословии, иронии, легкомыслии.

Лиля пришла домой опять несколько раньше обычного. В руках у нее был большой пакет. Оказывается, кавказцы все же утром привезли одежду Володе в кабинет. И он вызвал Лилю и отдал ей ее плащ, белье, платье.

Могу себе представить, каково было Лиле получать все это из рук, которые вчера продали ее, вернее, даже отдали в пользование.

– Могу себе представить, – начал я, желая все это высказать, но Лиля остановила меня, видя, что я желаю поговорить.

– Не надо сейчас, дорогой, – сказала она. – Ты же знаешь, я так устала и не склонна сейчас. Но я прошу тебя, – тут Лиля подошла ко мне и обняла за шею (у нее это безотказный прием в отношении меня), – я прошу тебя, – Лиля смотрела на меня своими лучистыми глазами, – давай пойдем сегодня в кафе.

Она увидела, что я удивлен, и сказала:

– Я хочу пойти в то кафе, где была вчера. Я хочу с тобой поговорить, и мне кажется, там будет самое место для нашего разговора.

– А о чем поговорить? – спросил я.

– Это я тебе там скажу, – ответила Лиля. – Только ты подожди меня, мне нужно переодеться. Мне хочется быть сегодня особенно красивой, для тебя.

Жена проскользнула в спальню и закрыла за собой дверь. А я остался сидеть в гостиной, размышляя в недоумении, что должен означать этот предполагаемый разговор. Было примерно понятно, чего он будет касаться. Лиля осознала порочность пути, по которому пошла, она испугалась и хочет прекратить все это. Она в достаточной мере оценила мое благородство и порядочность, а также мою к ней любовь и теперь хочет получить от меня еще помощь. Действительно, ей наверняка понадобится помощь, чтобы прекратить вести свой нынешний образ жизни. Может быть, ей нужно будет поменять работу, а может быть, даже этого нельзя исключить, нам нужно будет переехать, чтобы все воспоминания стерлись из нашей памяти.

Именно об этом она и собирается со мной поговорить, – подумал я. Это так логично и по-человечески понятно. И кого же ей и просить о помощи и поддержке, как не меня. И от кого же ей ждать понимания, как не от того же, кто так прекрасно понимал ее прежде. Скорее всего, действительно придется переехать, – думал я. Это будет необходимо. Мы переедем, сменим всю обстановку, поменяем знакомых, и постепенно забудется все, что было. Дорого будет, конечно, при нынешних ценах, но как же не сделать всего этого...

Я уже прикидывал, как и когда все это придется производить, и не сомневался ни секунды, что непременно у нас все получится, и что я непременно улажу все в лучшем виде.

Открылась дверь спальни, и вышла Лиля. На ней было уже знакомое мне очень короткое черное платье и длинный жакет поверх него. На Лиле было очень много украшений, особенно волнующих меня, почему-то были длинные тяжелые серьги в ее ушах. Они мне что-то напоминали по ассоциации, но я сразу не понял, что.

Мы шли по улице, и я чувствовал, как пружинисто рядом со мной идет Лиля на своих высоких каблуках. Мы почти не говорили ни о чем. Лиля молчала или отделывалась незначительными замечаниями. Она вообще была почему-то очень торжественна и загадочна. Загадочная женская улыбка – это то, чем пленил мир навеки Леонардо да Винчи. Его Мадонна – это само воплощение женственности со всей таящейся в ней неразрешимой загадкой.

По пути в кафе я понял одну странную вещь. Вернее, даже больше – я сделал неожиданно открытие. Было ясно, что скажет сейчас Лиля, было ясно, что она будет рассказывать о том, как она раскаялась в своих поступках, будет благодарить меня за терпение и понимание. А я, конечно же, все пойму и прощу и сделаю все, чтобы забыть... И мы заживем новой жизнью, только еще больше любя и ценя друг друга. Так ведь бывает во всех романах и американских фильмах?

Но я понял, что именно этого я ужасно не хочу. Не хочу и все тут. Не хочу, потому что не могу забыть, не могу простить. Да не Лилю, а самого себя. Не могу стать прежним. И никогда не смогу. Это будет вечный обман с моей стороны. А поскольку ничего поделать с этим я не могу, то сейчас, когда мы придем, стану лицемерить и притворно соглашаться со всем, что Лиля будет мне со всей горячей своей искренностью говорить. И так буду лицемерить все оставшиеся годы.

Это открытие и такая перспектива не испугали и не удивили меня. Нет, просто я постепенно готовился к этому. К такой необходимости. Ради Лили, перед которой был виновен. И теперь должен был чем-то пожертвовать.

Мы сели за столик у окна, перед нами за стеклами лежала Фонтанка, и высился каменный красный терем, где много лет назад, как в страшном сне, лежал в гробу последний рыцарь России, неустрашимый мальтийский кавалер. И горели в изголовье три свечи, и тихо плакала императрица, стоящая, как в почетном карауле, меж двух убийц – пьяным Зубовым и бледным, как сама смерть, фон Паленом.

Лиля сидела напротив меня, прекрасная, с решительным и немного грустным лицом. Я еще раз отметил, что моя Лиля – такая красавица.

– Милый, – сказала она, теребя в руках пачку сигарет, – я не могу больше так, – она помолчала, как бы собираясь с силами.

Я тоже молчал и, глядя на нее, ждал, когда она соберется и скажет то, что я предполагал.

– Я ведь не дура какая-то и не бесчувственный пень, – сказала Лиля. – И глупо было бы думать, что я не вижу, как ты страдаешь. Что, я не понимаю, сколько мук я тебе приношу. Ты заводишься от моих рассказов, это так, но ведь я вижу, что это приносит только минутную радость и облегчение. Но потом наступает пробуждение, день. И все не так. И ты страдаешь. А от этого и я. Потому что я люблю тебя, и не может быть иначе.

Лиля замолчала, и я подумал про себя: «Ну вот, сейчас она начнет каяться и уверять, что больше это не повторится. И это действительно не повторится, но... ».

– Однако я так сильно втянулась во все это, в свои новые ощущения, что просто не думаю, что могла бы остановиться, – сказала Лиля, строго и спокойно глядя в упор на меня и мои сцепившиеся от неожиданности пальцы. – Все это сжигает меня изнутри. Назови это как хочешь – безумие, похоть. Как хочешь. Но зверь разбужен и не хочет засыпать снова. Может быть, потом, после.

Теперь мои мысли сосредоточились на одном: «Внимание, будь осторожен. Твои руки так дрожат, что сейчас ты смахнешь все со стола».

Действительно, руки мои ходили ходуном, а в горле встал такой ком, что, казалось, меня сейчас стошнит. В голове как будто разорвалась бомба, и теперь брызги света разлетались в стороны из моих глаз. Хотелось закурить, но я понимал, что не смогу держать ровно спичку.

– Теперь настал такой момент, когда я должна быть свободна, – сказала Лиля. – Я больше не могу тянуть тебя вместе с собой в омут. Поэтому я ухожу. Мы должны расстаться. Я поняла это сегодня ночью, когда рассказывала тебе и видела твои глаза. В них горел страх, отвращение, растерянность и желание одновременно. Подогреваемый вожделением от моих рассказов, ты можешь держаться еще долго, но это было бы непорядочно с моей стороны. Так что я твердо решила больше не издеваться над тобой, не пользоваться своей силой. Наша игра зашла слишком далеко, чтобы было разумно продолжать ее.

– А как же... как же... – залепетал я, не в силах собраться с мыслями и осознать сказанное. Я совершенно был к этому не готов.

– А никак, – отрезала решительно Лиля. – Тебе ни о чем не надо заботиться. Я просто исчезну из твоей жизни. Может быть, на время. Не знаю, конечно. Просто сейчас я встану и уйду. С работы я уволилась. При помощи Володи это так просто и быстро. Сейчас он ждет меня на улице, в машине. Извини, что я затащила тебя сюда, но это была не моя идея. Володя сказал, что он хотел бы, чтобы я сделала все тактично и красиво. Да я и сама хотела.

Лиля потушила сигарету и допила кофе. Потом тряхнула головой, и ее тяжелые серьги качнулись, поблескивая в свете ламп.

– Ты у меня умный мальчик и понимаешь, что говорить сейчас мне что-либо и вообще уговаривать бессмысленно. Через час ты поймешь, что в этом действительно нет никакого смысла, и что это наилучший выход прежде всего для тебя. Ведь правда? А Володя позаботится обо мне.

– Ты неравнодушна к нему? – вдруг спросил я. Не понимаю, как это у меня вырвалось. Такая глупость. Просто имя его так часто звучало, что я не удержался.

– Что? – Лиля рассмеялась. – Ты же сам все понимаешь. Конечно, нет. Володя – это просто так. Это не человек, это судьба. И не ищи меня. Это было бы самым неразумным из всего. Все. Прощай, я уже слышу сигналы с набережной.

Лиля перегнулась через стол и быстро поцеловала мою руку. Потом встала и, не оборачиваясь, пошла к выходу. Она шла все так же, как всегда в последнее время, неторопливо и уверенно покачивая бедрами. Ее тяжелые серьги колыхались.

В этот момент я понял, какую ассоциацию у меня все это вызвало. Достоинство невольницы, которая добровольно несет себя в жертву. Свою чувственность, свою страсть она покорно и гордо несет своим господам. И эти серьги, как цепи и рабские оковы...

Плащ Лили в последний раз мелькнул меж дверями, и спустя несколько секунд стоявший под окнами автомобиль рванул с места. Он увозил мою любовь.

Лиля осталась собой до конца, цельной, чистой, все понимающей. Без страха и упрека. Она выбрала единственно правильное решение. Мы оба именно к нему и были внутренне готовы.

Теперь я сижу в этом кафе на Фонтанке почти каждый вечер. Нет, я совсем не надеюсь встретить Лилю или что-то в этом роде. Нет. Я размышляю. Это не жизнь, конечно, а просто продолжение сна про красный терем. Тяжелого, дурного сна. И я хочу возвращения Лили. И не хочу его. Боюсь.

«Не дай мне Бог сойти с ума... »

И все же, вернись.

Вернись, мой ангел!..