Все счастливы, счастливы. Глава 3. Депрессия (начало). Из книги Панель машка начало

ОТ АВТОРА: Данное произведение больше про эмоции и чувства. Если уважаемых читателей больше интересует секс - для них соответствующие эпизоды выделены жирным шрифтом. Не заметить не сможете. Приятного чтения.

Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Он в разных вариациях, но всегда с одним общим сюжетом.

Комната. Иногда моя. Иногда какая-то другая, с нечёткими очертаниями предметов, которые находятся за пределами кровати. В комнате очень сумрачно, почти темно, лишь слабый-слабый свет непонятно от какого источника разливается по помещению. Но его достаточно для того, чтобы разглядеть необходимый минимум.

Двуспальная кровать. Чаще всего моя. Иногда незнакомая, но во сне я её ассоциирую со своей.

На кровати моя любимая девушка. Она полностью раздета. Я не вижу её лица – иногда из-за сумрака, но чаще потому, что она стоит задницей ко мне. Но я всегда понимаю, что это она. Я испытываю невероятный восторг от того, что она рядом. Я безумно в неё влюблена. Я счастлива, что у меня есть возможность ласкать, любить, ублажать это тело, и хочется, чтобы моя любимая делала то же самое со мной.

И я начинаю, благо, что я тоже полностью раздета.

Я подсаживаюсь на кровать, беру её руками за обе ягодицы и немножечко раздвигаю в разные стороны. Слышится лёгкий вздох. Её киска пахнет безумно вкусно, и от этого запаха я распаляюсь. Я начинаю целовать половые губы, словно они совсем и не половые даже. Бесконечно целуя их, я не прекращаю ласкать эти ягодицы, которые словно созданы для того, чтобы их гладить, целовать и иногда сексуально шлёпать. Я прекрасно знаю, что лёгкие шлепки очень нравятся моей возлюбленной. Главное, не быть грубой. Я наношу ей лёгкий и нежный удар. Она ойкает, и получает второй. На этом шлепке она чуть втягивает в себя воздух, на секунду попа её сжимается, словно просит, чтобы её и дальше пороли.

Но нет, я не собираюсь пока это делать. Я возобновляю оральные ласки, и вылизываю её вкусненькую писечку, насколько только может достать мой язык. Я обожаю баловаться с её влагалищем. Я обожаю её груди. Я обожаю её всю. Я могу, не стесняясь, вылизать её задницу. Собственное, я уже это делаю, и понимаю, что ей это приятно. Мне приятно тоже. Раз за разом попка всё расслабляется, но я не тороплюсь делать с ней что-то более радикальное. Нет, это впереди.

Я осторожно переворачиваю её на спину. В темноте я не вижу её лица, но мне оно сейчас не нужно. Я и так знаю, что моя девушка счастливо улыбается. Именно сейчас к нам полностью применима её любимая поговорка «Все счастливы, счастливы». Потому что именно сейчас, в эту минуту все – это мы с ней. И больше тут нет никого. А мы обе счастливы.

Я вытягиваю руки вперед и беру её за сисечки, а сама прижимаюсь ртом к пиздёнке и сосу, сосу, бесконечно сосу её маленький вкусный клиторок, который становится твёрдым и набухшим. Девушка стонет, но чем сильнее стоны, тем сильнее я сосу и лижу, лижу и сосу, словно хочу стереть о клитор язык и влагалище.

Я могу ублажать её бесконечно, но внизу живота уже нестерпимо ноет, и между ног сыро. Я считаю, что я тоже заслужила ласку, и поэтому разворачиваюсь, перекидываю через неё ногу и сажусь на лицо. Она сразу начинает лизать меня, и это невероятно приятно. Я в блаженстве. Мне хочется тереться о неё, и я не отказываю себе в этом. Моя промежность ходит по её личику, пиздёнка и жопка чувствуют язычок, губы и даже носик. Она хватает меня за грудь, и начинает щипать за соски. Не каждая девушка умеет щипаться так, чтобы это не просто нравилось, но было очень возбуждающе. А от таких прикосновений я снова начинаю течь.

Я тоже ласкаю её сиси, но это продолжается недолго. Скоро я склоняюсь, и начинаю жадно целовать и лизать где придётся. Подворачивается ножка – я целую коленку. Проскальзывают миниатюрные пальчики – значит поцелую их. Но прежде немного пососу.

А она всё лижет и лижет меня. Я отвечаю ей взаимностью, и мы долго ублажаем друг дружку язычками в позе 69. Иногда мы перекатываемся на кровати, меняя расположение – то я сверху, то она. Мне всё равно – я могу её любить по-всякому, хоть сверху, хоть снизу. И чем дольше мы ласкаем друг дружку, тем вкуснее становится её писечка.

В этой реальности, которую я ещё не осознаю как сон, мы умеем читать мысли. Вот и теперь я, даже сама не зная почему, спрыгиваю с неё, но остаюсь в позе раком. Я прогибаю спину, как это очень любят мужчины. Невелика разница – моя девушка сейчас в какой-то степени будет парнем. Она немного полижет меня, а потом...

Ну, я почти угадала. Меня шлёпают по заднице ладонью сзади справа, слева, снова справа, снова слева. После последнего шлепка её ручка остаётся на ягодице, потом она медленно продвигается к промежности, спускаются ниже, на секунду задерживаются на анусе, затем ниже, и пальчик начинает гладить клитор. Всё сильнее и сильнее он трёт и нажимает. Я готова уже кончить. Я задыхаюсь от ощущений, от счастья, от блаженства... Мне хочется кричать изо всех сил, и я даже пытаюсь, но почему-то не получается. Я пока не обращаю на это внимание. А следовало бы.

В меня врывается пальчик. Наверное, она трахает меня другой рукой, потому что клитор всё ещё ласкается. Я больше не могу. Я сама себе тру сиськи (а ими меня природа не обидела), беру в ладонь то правую, то левую... Как бы я хотела, чтобы это были её руки, но они заняты. Иногда проскакивает шальная мысль – здесь не хватает третьей девушки. Вот бы она славно меня намяла. А может, она лежала бы подо мной, и я вылизывала её мокрую пиздёнку, в то время как моя возлюбленная игралась бы с моей.

В меня врывается ещё один пальчик. Как же это чудесно, это настоящее сумасшествие! Пальцы скользят и пытаются раздвинуть стенки влагалища. Она отпускает мой клитор и шлёпает меня по жопе. Я постанываю, а она хихикает, но каким-то странным смешком. Продолжая теребить моё влагалище, она отпускает клитор и просовывает руку под живот, чтобы добраться до сосков. Она их пощипывает и немного выкручивает. Я глажу её по руке. Она отвечает мне взаимностью.

Но вот она вынимает из меня пальчики, и я мысленно приготовляюсь к самому интересному. И – да! В меня врывается резиновый член. Я даже не знаю, это она надела трусики с членом, или трахает мою дырочку, держа его в руках... Хотя постойте-ка... Дилдо, что трахает меня сейчас не очень толстый, но она его просовывает глубоко. Он не гладкий, но и не слишком ребристый. Всё понятно. Она ебёт меня моим любимым розовым страпончиком. Умничка какая! Да и я сама могла догадаться – она как-то призналась мне, что больше любит иметь меня, держа страпон в руках, чем надев трусики. Порой она в такие моменты свободной рукой начинала мастурбировать свою киску, и один раз даже кончила от этого. Вот мы веселились!

Но сейчас она не дрочит, потому что я опять чувствую её пальчики на клиторе. Какая-же она умница, как она меня чувствует! Она всегда угадывает, что я хочу.

Я уже задыхаюсь, но оргазм всё ещё не наступает, и я решаю поменяться ролями. Она это понимает, и когда я разворачиваюсь, уже сама стоит раком и прогнувши спинку. Я в восторге от этого вида, хоть тут и темно, и, потеряв над собой контроль, начинаю лизать всю эту промежность, вверх и вниз, вниз и вверх. Она постанывает, ей нравится, как мой язычок скользит по анальной дырочке, по клитору, половым губкам, которые уже давно раздвинулись, и между ними очень сыро. Я лижу и лижу, и не могу нализаться. Особенно жопку, о которой я мечтаю с того самого времени, как переспала с ней впервые: мне так хотелось бы поиметь её в задницу, но она пока против.

Рядом на простыне лежит чёрный двусторонний страпон. Мы его уже тестировали неоднократно. Я медленно ввожу один конец в её норку, и по её спине проходит дрожь. Развернувшись к ней задом, я ввожу второй конец в себя, и мы начинаем трахаться. Мы не видим друг дружку, но двигаемся синхронно.

Внезапно странная мысль приходит мне в голову. Становится интересно, а как глубоко страпончик может войти в неё. Я вновь разворачиваюсь к ней. Она стоит всё в той же позе, и дилдо торчит из её пизды.

- Скажи, когда он упрётся в тебя, - шепчу я ей и начинаю очень медленно вводить игрушку в неё. Вот она уходит на десять сантиметров, пятнадцать. Проходит середину. Я поражена – как такое может быть? Я ввожу его – а он всё свободно проталкивается туда и, наконец, дойдя до конца, полностью проваливается в неё.

— Нана! – шепчу я поражённая. – Это что? Это как?

Нана так и стоит в той же позе, ничего не говорит и не шевелится.

— Нана! – кричу я. – Ответь мне! Нана! Наночка!

В ответ тишина. Я бросаюсь на кровать, хватаю её за плечи и разворачиваю. И начинаю страшно кричать. Потому что у девушки, с которой мы сейчас трахались, нет лица. Там вообще ничего нет.

Я просыпаюсь от собственного крика. Вся в слезах и в поту. У меня бешено бьётся сердце. Мне всё ещё страшно. А ещё у меня сильно болит низ живота, и вся моя пизда мокрая.

Так я просыпаюсь почти каждую ночь. В моём сне может меняться последовательность поз и игр, обстановка, одежда, игрушки, и даже причина пробуждения. Но я всегда проснусь от ужаса – то потому, что у Наны во сне нет лица, то оно есть, но неестественно застывшее, с выражением скалящегося страшного счастья, то внезапно в нашей постели оказывается какой-то мужик, то мужиком оказывается она... И каждый раз после пробуждения мне приходится брать секс-игрушку и доводить себя до оргазма, хоть мне это совсем не хочется. Морально я раздавлена и продолжаю плакать, но возбуждение и напряжение в животе нужно куда-то девать, иначе это нестерпимо просто, нестерпимо, нестерпимо, нестерпимо...

***

Депрессия!

Страшное слово, обозначающее страшное состояние, в котором я оказалась второй раз в жизни.

Впервые это случилось десять лет назад, в школе, когда меня подвергли травле за то, что я, потеряв контроль над собой, целовала и ласкала Людку Москаеву у себя дома. У нас и секса-то никакого не было. Какой там секс в 16 лет? Мы просто лизались, потом я расстегнула ее блузку и облизала соски и растеребонькала их пальцами. И она в ответ тоже задрала мою кофту и трогала мои буфера, полностью сформировавшиеся в этом возрасте, а потом скользнула рукой в трусы, но чего-то испугалась и отдёрнула руку. Может быть, всё-таки случилось бы что-то серьёзное, но хлопнула входная дверь, пришёл отец, и мы прекратили. А на следующий день эта сучка, которую я считала подругой, растрепала всей школе, что я лесбиянка. И такое началось! Мне хихикали вслед и кричали гадости. Учителя демонстративно валили и занижали оценки. Конечно, все стало известно родителям, и отец орал на меня, а мать впервые в жизни дала пощёчину.

Мне казалось, что на меня все оглядываются и показывают пальцем, что вслед хихикают даже прохожие, кошки, собаки, воробьи и голуби.

Я перестала ходить в школу. Я прекратила разговаривать с людьми. Я отключила телефон. Я бесцельно ходила по улицам с восьми утра до двух дня, изредка забегая в магазины, кассу кинотеатра, почту и другие заведения, чтобы согреться - шла зима, было холодно. Меня никто не искал, родителей никто не тревожил по поводу моего отсутствия. Дома со мной не разговаривали.

Я всерьёз хотела вскрыть вены или повеситься. Я даже купила бритву, оставалось самое сложное - решиться.

Я безостановочно плакала, и не знала от чего - от буллинга, от того, что замерзала, или из-за нерешительности наложить на себя руки.

Я решила отправить кому-нибудь последнее послание. Но кому? Я стала листать свои контакты в телефоне и быстро наткнулась на абонента - баба Рина.

Мать моей матери жила в деревне, в двух часах езды от города. Она была с железным характером, решительная и прямолинейная. Жизнь ее хорошенько потрепала, поэтому Ирина Павловна, или просто баба Рина (своё имя она не любила и требовала, чтобы ее называли Риной) ничего не боялась. В последние годы она стала попивать, но не запоями.

Сама не знаю почему, но сами ноги понесли меня к ней. Точнее на автовокзал. Дальше - автобус. Сначала долгая поездка, потом пятнадцать минут пешком - и я вошла в дверь старого, но крепкого дома.

Старуха сидела за столом и читала книгу. На столе стояла початая бутылка самогона.

— Алка? А ты какого хрена тут? Ты же в школе должна быть? Или что-то случилось? Так чего не позвонила?

Я села на стул и внезапно для себя так разревелась, что меня затрясло, как в лихорадке. Бабка удивлённо посмотрела на меня, глотнула из бутылки, принесла стакан воды и практически силой сунула мне его в зубы. Кое-как глотнув, я совершенно не успокоилась. Разве что трястись перестала, но ревела ещё двадцать минут. Все это время старуха курила и ждала, пока я успокоюсь.

— Все живы? - спросила она, когда мои всхлипывания стали редкими.

— Да...

— Все здоровы?

— Да.

— Чего тогда сопли распустила?

И я ей все рассказала. Про Людку, про буллинг, про пощёчину, про прогулы и готовность вскрыть вены. Бабка слушала молча и курила.

— Я не поняла, - сказала она наконец. - А что, пацаны в городе уже перевелись?

— Нет.

— Вот и я думаю, что войны, вроде, не было, мужиков не должно стать меньше. А чего тебя на девок-то потянуло?

— Я не знаю. Они мне нравятся...

— А чего ко мне припёрлась?

— Не знаю.

— Что ни спрошу, один ответ "Не знаю". А что ты знаешь?

Я молчала.

— Ладно, - вдруг сказала она. - Раз уж ты приехала ко мне, давай-ка я тебя покормлю.

Скоро мы ели варёную картошку с грибами и огурцами. На столе стоял графин с какой-то красной жидкостью.

— Тебе надо выпить, - сказала она, наливая из графина в стопочку. - Самогон рано ещё, мелкая ты, а слабой наливочки на сливе уже можно. Глотни-ка...

Густая сладкая жидкость медленно потекла по пищеводу. Это было приятно, а главное - на душе стало чуть спокойнее.

— Из всего того, что ты мне сейчас рассказала, я услышала только одну возмутительную вещь, за которую тебе прямо сейчас надо дать пизды, - продолжила бабуля. – Догадываешься?

— Что я ласкала девчонку?

— Нет. То, что ты её ласкала говорит только о том, что ты просто молода, глупа, у тебя ветер в голове разносит пыль, и ты сама не понимаешь, что делаешь. Ладно, наркоту не пробовала, уже хорошо! А ещё эта история говорит о том, что ты не разбираешься в людях. Это же надо! Заниматься непотребством, причём с той, кто тебя же и заложила! Да где твоя голова была?

— Я не зна-а-ала-а-а...

— Не реви, дура! Слезами горю не поможешь. Да и горя, честно говоря, не вижу. Вижу дурость молодую. В этой истории самое ужасное - что ты руки на себя решила наложить. Из-за чего? Из-за того, что тебя гнобят? Так сама виновата! Дура, ой дура-а...

Я заревела, и бабка быстро смягчилась. Она плеснула ещё полстопочки.

— Пей, пей. Не плачь! Не в том ты дура, что непотребство развела, а в том, как на всё это отреагировала. Ты что, совершила преступление? Нет. Ты кого-то напрасно обидела? Сотворила несправедливость? Оболгала? Чего ты такого сделала, в чём бы ты могла себя чувствовать виноватой, а?

Её вопрос застал меня врасплох. А правда - что? Ну, щупала я Людку. Так ведь та не сопротивлялась. Даже в ответ целовалась. Со слюнями. И меня трогала. Нет, не виновата я - делала всё по симпатии, и была уверена, что и той понравилось.

— То есть, вины не знаешь за собой? А почему тогда позволила себе быть виноватой? Позволила, позволила, не спорь! А они все как почувствовали, так и ринулись на тебя всей толпой. А всё почему? Потому что люди – та же псовая стая. Вот я тебе историю расскажу. Молодая я была, в твоём возрасте. Жила в селе тогда. Шла я как-то домой, и увязалась за мной стая собак. Небольшая. Обычно собаки чувствуют, когда их не боятся, и если идти спокойно мимо, то они не трогают. Но я собак боялась, и они это как-то поняли. Шли рядом. С каждой секундой они всё борзели. Гавкали, уже за пальто стали хватать. В общем, поняла я, что могу до дома живой не дойти. Что делать? Смотрю - камень лежит. Быстро нагнулась, взяла. Они поначалу отскочили - они всегда боятся, когда люди что-то поднимают с земли. Но, видят, я ничего не делаю - опять стали подступать. И вот когда вожак был близко, я что есть силы размахнулась и влепила ему камень в голову. Представь, попала чётко в лоб! Он так хрустнул! Кровь наружу! Псина страшно завизжала - вся улица услышала! Все шавки врассыпную, кто куда. Вожак отбежал недалеко, и замертво на землю. Сдох. И всё! В принципе, собаки могли вернуться и закусать меня – их много, а камень один. Но никого уже не было. Понимаешь, зачем я тебе это рассказала?

— Кажется, понимаю.

— И что ты понимаешь?

— Что я без вины разрешила себя сделать жертвой толпы. А толпа решила, что раз я так себя виду – значит меня можно гнобить, так как я практически признала за собой вину.

— Вину в чем?

— Ни в чём.

— Ну вот. Тебя куснули – ты поддалась. Набросились всей стаей, а ты и испугалась, дура. А что тут такого? Ну, щупала ты девку. Дальше-то что? Больно ты ей сделала? Девственности лишила? Засунула в неё что-то такое, чего совать нельзя?

Я улыбнулась - впервые за несколько недель.

— Прекрасно, - сказала бабуля. - Вот завтра с такой же улыбкой и пиздуй в школу. И отмудохай первого же, кто тебе что-нибудь сделает. Даже если это будет училка. Хотя нет, учителей не трожь. И никогда, слышишь, никогда даже не смей думать о самоубийстве! Кочергой тебя надо за такие мысли! Не сметь, слышишь? Знаешь, как меня иногда жизнь ломала? А я вот ни разу не думала с собой покончить.

Назавтра я с ноги открыла дверь в класс. На мне были самые мои лучшие кожаные штаны, подчёркивающие все достоинства моей фигуры (а она у меня была огонь) и обтягивающая водолазка. Я надменно посмотрела на всех и гордо села на своё место. Одна фифа позволила себе что-то пискнуть в мой адрес - я встала и отвесила ей такую затрещину, что если бы она не сидела – упала бы на пол. Класс ахнул

— Идите, стучите завучу, - сказала я. - Но помните - стукач огребёт от меня первым. А об тебя, пассивка немытая, - я повернулась к Людке, - мне даже мараться противно. И тело не моешь, грязнуля, и душонка у тебя подлая. Тьфу, воняешь как свинья.

И улыбаясь своей смелости, я снова села на место.

Конечно, возвращать своё "я" и в школе, и семье мне пришлось долго. Но именно тот момент поставил точку в моей первой депрессии. А Людка пыталась вернуть дружбу, и даже сама предложила мне сделать куни в качестве примирения, только бы вернуть моё расположение к себе. Она, дрянь, всегда тянулась к сильным, за которыми можно спрятаться в случае опасности. Я согласилась, назначила ей встречу на нейтральной территории, но за час до «свидания» выпила литр воды. И когда Людка уже расположилась под моей девственной вагиной, я от души облила её лицо.

***

И вот теперь депрессия вернулась.

Она улучила момент, и проскользнула в мой дом, когда моя любовница Нана открыла входную дверь, чтобы навсегда уйти от меня. Уйти к парню. Уйти после нескольких месяцев безоблачной, сумасшедшей, яркой жизни вдвоём.

Депрессия проникла в дом так незаметно, что я даже представить себе не могла, что она тут. А она, выросшая, возмужавшая за эти годы, набравшая опыт, не спеша наблюдала за мной, чтобы потом незаметно мной же завладеть.

Первым делом она внушила мне ненависть к Нане, и я несколько дней старалась делать той гадости, благо она была под моим руководством. Но то светлое, что было во мне тогда сильнее, сказало: так нельзя. Нельзя во имя этих счастливейших месяцев, что мы провели вместе. Нельзя во имя любви к этой прекрасной девушке. Нельзя ее ненавидеть только за то, что она нашла счастье не со мной. И я попросила у Наны прощения. И та простила меня.

Но в час, когда мы мирились, я впервые со времён первой депрессии расплакалась, И это сделало меня слабее. С той минуты спонтанный плач мог пробить меня в любой момент. Не страшно, если это было дома - я жила теперь одна. Но если это случалось на работе... А на работе это чаще всего и случалось. Стоило мне увидеть мою Наночку, всегда улыбающуюся, всегда весёлую - меня что-то начинало душить, и я бежала куда глаза глядят, чтобы реветь, реветь, реветь...

Больше всего меня убивал счастливый вид Наны. Я по-человечески была за неё рада, и она заслуживала счастья. Но это счастье дано ей ценой моей муки, и что мне делать с собой? Я по-прежнему безумно любила её, и я ненавидела её парня, хоть ни разу его не видела. Мне хотелось, чтобы он исчез, провалился, сдох... Я однажды подумала, что я готова даже его убить. А потом ещё раз подумала, и поняла – я не способна на такое. И от безысходности я проплакала пять часов без остановки.

Я сколько могла, скрывала своё подавленное состояние, но это удавалось ровно настолько, чтобы все коллеги не спрашивали меня ежечасно «Алла, что с тобой». А их настороженные взгляды я ловила. Самое обидное – то что мою подавленность не замечала Нана. Она была как никогда весела. Ну правильно...

Скоро я разучилась концентрироваться, и как назло, это совпало с новым контрактом, который подкатил нашему рекламному агентству. Требовалось максимально сосредоточиться, а у меня всё валилось из рук. Впервые в жизни меня вызвал к себе на ковёр директор Гоча Георгиевич. Он был очень удивлён, но доброжелателен. Во втором вызове уже сквозило недовольство. В третьем – раздражение. Я не придумала ничего умнее, чем попросить отпуск за свой счёт, чем вывела его из себя. Он возмущённо кричал, периодически переходя на неведомый мне грузинский (по иронии судьбы родной язык моей Наночки) – про какой такой отпуск может идти речь, если у нас контракт, сроки и всё такое? На этом я не выдержала и разревелась, чем привела его в полное изумление: он, оказывается, и не предполагал, что я умею плакать. В общем, отпуск на две недели я получила. С намёком – если в себя не приду, меня понизят. Благо, после повышения Наны место обычного дизайнера было вакантным.

Ну и как я проводила свой отпуск? Очень просто. Проснувшись после очередного сна в поту и слезах, я брала вибратор или страпон, и до одурения дрочила себе, чтобы снять напряжение. Никакого удовольствия я не испытывала, оргазм мог не наступать очень долго, а я лежала на кровати, голая, раздвинув ноги, мастурбировала и ревела. Я пробовала всё. Я вставляла в свою задницу анальную вибрирующую пробку. Я включала на телевизоре дичайшую порнуху, где четыре взрослых тётки насиловали миниатюрную девушку, или где пять блондинок-нимфеток устраивали развратнейшую оргию с такими извращениями, что было жалко порноактрис, решившихся на этот ужас. Ничего не помогало. Меня это не возбуждало, и когда, наконец, механический еле ощутимый оргазм наступал, я была настолько обессилена, что заваливалась спать ещё на пару часов. К счастью, во время того сна мне уже ничего не снилось.

Успокоительные таблетки, которые я, к слову, начала принимать ещё за месяц до отпуска, мне не помогали. На улицу я не выходила, и всеми днями только и делала, что читала сохранившиеся в мессенджере послания от Наны. Давным-давно сгорели абонементы в фитнес и бассейн, а контакты салона красоты я внесла в чёрный список, чтобы они не беспокоили меня каждый день.

И вот наступил тот день, когда я подумала – я хочу сдохнуть.

Мысль эта показалась мне спасительно-освободительной, и я бы ухватилась за неё, если бы сразу же явно не услышала в голове пожилой голос бабы Рины:

«Никогда, слышишь, никогда даже не смей думать о самоубийстве! Кочергой тебя надо за такие мысли! Не сметь, слышишь? Знаешь, как меня иногда жизнь ломала? А я вот ни разу не думала с собой покончить. »

Я заревела в голос. До чего я дожила! Даже к бабе Рине не могу съездить, чтобы поплакаться в её фартук. Старуха на старости лет поехала крышей, и хотя не буйствовала, но людей почти не узнавала, дела делать не могла, и за ней ухаживали соседи и другие родственники. Я ездила к ней крайне редко, каюсь, но что бы я только не отдала, чтобы она сейчас могла меня выслушать и дать совет, попутно отругав за ветер в голове. Она всегда находила повод поругать меня, хотя – я знала – очень меня любила. И кстати, она так и не узнала, что я осталась лесбиянкой.

Но стоп, подумала я. Если не баба Рина – кто мне может помочь? Может, психолог?

Пересилив себя, я вылезла из койки, села за компьютер, и к вечеру у меня был список из шести психологов, имеющих в нашем городе самые высокие рейтинги и лучшие отзывы. Ещё десять минут – и я записана на завтра к Элеоноре Дмитриевне. Кандидату медицинских наук, обладателю каких-то там грантов и международных премий. С мыслью, что уже завтра мне помогут, я легла спать и даже в этот раз не плакала. Впрочем, это не освободило меня от ночного свидания с Наночкой. Причём в этот раз оно было каким-то очень экзотическим. В этом сне мы с Наной долго кувыркались, и я поимела её страпонами, язычком и пальчиками, а потом она встала рачком, а рядом я обнаружила широкий ремень. Я взяла его и слегка ударила её по маленькой и миленькой жопке. Я знала, что легкие шлепки ей нравятся, но в этот раз она не издала ни звука. Я шлёпнула её сильнее по другой ягодице – тот же результат. Я вложила в удар всю силу, и опять она молчала. У меня словно сорвало башню – я начала пороть её сплеча слева направо и справа налево, с желанием услышать, как она начнёт просить о пощаде. Но Нана, достаточно нежная девушка, не очень терпеливая к боли, всё молчала и молчала. Я лупила и лупила эту жопу, пока вдруг не увидела – задница от ударов стала чёрная-пречёрная, и из ран, оставленных ремнём, струями течёт кровь. Я в ужасе откинула ремень и с криком «Нана, прости меня» перевернула девушку. И закричала от ужаса сама – она вся была чёрная и в ранах, от пяток до волос на голове.

Этот сон был так натуралистичен, что, во-первых, я проплакала всё утро. А во-вторых я на всякий случай позвонила Нане и спросила, как она себя чувствует. Та была очень удивлена, сказала, что всё с ней в порядке и в свою очередь поинтересовалась, всё ли хорошо со мной.

— Ты здорова? – говорила она в трубку. – У тебя очень расстроенный голос. Что-то случилось? Хочешь, мы со Стасом примчимся, привезём тебе лекарств. Или поесть?

— Нет-нет, всё хорошо, дорогая. Спасибо тебе, всё нормально.

Я положила трубку и просто заскулила. Да я бы всё бы отдала, чтобы она приехала. Даже не чтобы потрахаться, а просто, как когда-то, сидеть на кухне, болтать о всякой ерунде, пить кофе с мороженым. Но как же она, сама того не зная, сделала мне больно, упоминая своего Стаса! Да чтоб его!..

Но спустя полчаса я вернулась мыслями к этому страшному сну, и уже никак не могла выкинуть его из головы. Да, это видение, но как я могла избить своего любимого человека? Что на меня нашло, что я так её выпорола? Что я за чудовище!!! Я плакала, я ненавидела себя, и от ненависти своей царапала своё лицо, и била себя по щекам. Кто знает, может я бы и до увечья себя довела. Но сработала напоминалка. Надо было ехать к психологу.

Невозможно передать, какой кошмар меня ждал там. Ещё войдя в кабинет, я ощутила дискомфорт. Элеонору окружал красивый интерьер, но сама она к себе не располагала. Она была небрежно одета, с плохо расчёсанными волосами, а её взгляд ясно говорил, что она не любит людей. Было в нём какое-то презрение, которое никуда не делось, когда она натянуто улыбнулась.

Но деньги были уже заплачены, так что я села, и подробно ей всё рассказала. Как я полюбила свою коллегу. Как соблазнила её, и она ответила мне взаимностью. Какой она была чистой душой. Как я ещё сильнее влюбилась в неё, поняв это. Каким бурным был наш роман, и тяжёлым расставание. В каком состоянии я нахожусь сейчас, какие сны мне снятся, и что было в последнюю ночь.

Чем дольше я рассказывала всё это, тем сильнее каменело лицо психолога.

— Вы вообще понимаете, что это всё ненормально? - наконец спросила она.

— Ненормально моё состояние?

— Состояние, конечно, тоже. Но в первую очередь ненормальна эта ваше противоестественное влечение, эта ваша гомосексуальная связь. Как вы вообще могли себе такое позволить, и чего вы ожидали? Вы ведь даже не допускали мысли, что у вашей Наны природа возьмёт своё. Вы сами виноваты в том, что случилось, целиком и полностью виноваты. И вы сами себя сейчас наказываете!

Много ещё всякой херни говорила она, но я уже не слышала. Мне стала противна эта тётка, и в какой-то момент перебив её, я сказала:

— После этого вы называетесь психологом? Я пришла к вам за помощью, за облегчением, а ухожу с желанием вскрыть вены. И если это произойдёт, это будет на вашей совести. А, впрочем, спите спокойно, вы об этом не узнаете.

Я кое-как доехала домой. В мыслях действительно было свести счёты с жизнью, да голос бабы Рины вновь прозвучал в голове, поэтому я просто достала бутылку коньяка и так напилась, что заблевала весь туалет, а наутро мучилась диким похмельем. Правда, благодаря пьяному сну, Нана мне не приснилась. Снились просто какие-то похмельные кошмары.

Я пыталась выкинуть из головы Элеонору, но её фраза «вы виноваты, вы сами себя наказываете», крутилась в моей голове. Да, я виновата! Я виновата, что не сделала счастливой Нану. Я виновата, что имела её как хотела, хотя мне нужно было больше сродниться с ней душой. Я виновата, что запорола её до смерти во сне.

Я должна себя наказать. Хотя бы за этот сон.

Я открыла шкафчик, в котором хранила свои секс-игрушки, и достала оттуда кожаную плётку. Потом я встала перед зеркалом и разделась. Я сняла с себя всё – даже серёжки и часы, чтобы полностью видеть себя голой.

Какой прекрасное тело мне дано, подумала я. Правда, первые следы безделья на нём отразились. Они были заметны только мне. Возможно, Нана бы их разглядела, увидь она меня. Чуть округлились бока и ляжки, и самую малость выступил животик.

- Ты заслуживаешь наказания, сука, тварь, уродина ебучая, мразь. Мразь! Шваль! – говорила я сама себе. – Так будь же наказана! Хотя бы за то, что не бережёшь собственное тело. Получай!

Я размахнулась правой рукой и со все силы ударила себя плёткой по левому боку. И... мало что почувствовала. Тогда я подняла руку и ударила плёткой по левой ягодице. Прижгло, но незначительно.

- Ты тварь, - сказала я сама себе. – Ты просто себя жалеешь. Ну ничего, сейчас!

Я открыла шкаф с бельём, взяла средней ширины ремень и залепила себя по спине. Вот тут уже было больно! Снова встав к зеркалу, я начала пороть себя по левой половине. Ягодица, бок, локоть, плечо, нога. С каждым ударом я смелела.

- Это тебе за Нану. Это тебе за тело. Это тебе за пизду, которую перестала брить. За Нану. За тело. За пизду. Сука! За Нану! За тело! Мразь!

Я быстро выдохлась. Левая половина тела ещё горела, а надо было пороть правую. Это мне удалось плохо – сноровки у левой руки не было никакой, и, хотя несколько ударов и были очень ощутимыми, но больше чем тело от ударов устала рука от монотонных движений.

- Завтра повторим, - пообещала я своему отражению.

Назавтра я подошла к наказанию более изощрённо. Я припасла не только ремень, но бельевую верёвку и даже длинный провод от зарядника. Быстро я пришла к выводу, что ремень лучше подходит для жопы, верёвка для спины, а провод достаёт вообще везде и бьёт очень больно. Я принялась лупить себя изо всех сил, и через час истязаний я зарыдала от боли, которую себе доставила. В зеркале я видела сама себя в красных шрамах и синяках. Всё тело болело. Болели и руки – с непривычки.

Я не стала обрабатывать раны заживляющим средством – пусть поболят подольше, я это заслужила. А ночью мне приснилась Нана. Я её не видела, но она порола меня, стоящую на полу, с поднятыми руками, связанными верёвкой, которая уходила куда-то вверх, и мне было больно от ударов. Проснувшись, я поняла: причина боли - в воспалённых ссадинах, которые ночью зудели особенно сильно. К счастью, возбуждения от этой пригрезившейся порки я не испытала.

Каждый день двадцать минут я посвящала себя самоистязанию. В ход пошли все ремни, которые были в моём гардеробе, все провода, которые я нашла. Я не жалела ни одного участка своего тела, и била себя не только по заднице, рукам, ногам и спине, но и отваживалась пороть плёткой груди и вагину. Было очень больно, но я считала, что должна вынести это наказание. Скоро моё тело превратилось в один большой синяк, покрытый ссадинами и ранами. Плевать, я продолжала своё дело, пока не осознала – эта боль хоть и тонизирует меня, но очень похоже на мастурбацию. Да, я могла кончить от страпона или вибратора, но это было ничто по сравнению с сексом. Умелая любовница, и даже любовник – мужчины в моей жизни всё-таки были, и не могу сказать, что от них у меня остались плохие воспоминания – дарила мне ещё и эмоции. А тут...

Мне нужен был кто-то, и желательно женщина. И я снова села за интернет.

Два дня мне понадобилось, чтобы на каком-то сайте по поиску проституток найти анкету под названием «Агнесса – доминация». В ней значилось: женщине 40 лет, она обладательница пышных форм и опыта в БДСМ. С фото на меня смотрело отфотошопленное лицо, которому явно за пятьдесят.

— Да, - сказали на том конце, когда я набрала номер, указанный в анкете.

— Мне нужно, чтобы меня выпороли, - сказала я.

— Выебать надо?

— Можно... с имитацией изнасилования?

— Это как? Могу изнасиловать, что на всю жизнь запомнишь.

Какой-то хабалкой повеяло из трубки, и я хотела отключиться, но желание доводить каждое дело до ума меня удержало. Мы договорились о встрече с условием – меня полчаса порят, потом насилуют в вагину и анал, а после я трахаю её. В назначенный час, приготовив заранее задний проход, я приехала по указанному адресу.

Было гораздо хуже, чем я могла ждать. Мне открыло дверь какое-то бегемотоподобное существо в чёрном нижнем белье. Было очень интересно узнать, как это человекоподобное нечто, издалека даже напоминающее женщину, натянула на себя трусы и лифчик. Набор жира и целлюлита держал в одной руке плётку, в другой – дымящуюся сигарету.

— Проходи в комнату, раздевайся и ложись на топчан, жопой к окну – велела она.

Ни слова не говоря, я развернулась и пошла по лестницы вниз. Тётка что-то крикнула мне вслед, но мне это было неинтересно.

Дома я не могла прорыдаться от мысли, что мне перестало везти. Даже ради порки – и то на страхолюдину попалась.